Фото: sporter.md
В 78 — двойню и жена на 30 лет моложе. Выше головы, господа, кому за 60 или 70!
«Победа» от Микояна, шахматы от Фиделя
Он едва не стал чемпионом мира по шахматам, а записи его концертов вошли в сборники величайших пианистов ХХ века. Ему 83 года. Его детям-двойняшкам — нет и шести.
Мы с легендарным гроссмейстером переходим Каменноостровский проспект. Садимся за столик в кафе — напротив его дома.
Пора начинать интервью — но мы вглядываемся в это лицо, в эти глаза. Так когда-то вглядывался, должно быть, Бобби Фишер.
Мы смотрим — и не верим, что это тот самый человек, который встречался с Вертинским и Шостаковичем. Пожимал руку Че Геваре и расспрашивал о чем-то Черчилля.
ШОСТАКОВИЧ И БЛАНТЕР
— Юрий Любимов когда-то сказал: «Мне надоело быть актером в 45». В какой момент вам надоело быть шахматистом?
— Этот возраст еще не пришел. Мне не надоело.
— А пианистом?
— Вот с этим делом жалко было расставаться, но сейчас музыка требует ежедневного внимания. А у меня оно переключено на детей. Это самая большая радость, которую преподнесла судьба, — поздние детки. Когда родился первенец, Игорь, в двадцать с лишним лет, было много другого увлекательного. А Димочка и Машенька появились, когда мне стукнуло 78. Все внимание им.
— Ваши фортепианные записи вошли в цикл «Великие пианисты ХХ века».
— Я себя никогда не считал великим пианистом. Был очень хорошим — в рамках Советского Союза. Известным. А в этом цикле оказался вместе с именами, которые боготворил, — Рубинштейном, Рахманиновым, Гофманом, Рихтером, Гилельсом… Гении! И рядом с ними — дуэт Любовь Брук и Марк Тайманов. Для меня это стало потрясением. Хотя наши пластинки неплохо расходились. Натыкался на них даже в домах у людей, которые не шибко интересовались музыкой.- Забавно.
— Куда забавнее было, когда в квартире Шостаковича увидел на стене два портрета — Бетховена и Блантера. Ничего себе, думаю, сочетание. А Шостакович говорит: «Это Мотя принес свой портрет и повесил. Ну и пусть висит».
Шостакович — самый удивительный человек, которого я встречал в жизни. Современный князь Мышкин. Как-то муж моей сестры, талантливый пи-анист, написал музыку — и захотел показать ее Шостаковичу. Тот отдыхал где-то под Москвой. Так Дмитрий Дмитриевич ответил на его телеграмму: «Конечно, приезжайте, уважаемый. Жаль, не смогу вас встретить на вокзале. Вот как ходят электрички…» И от руки на целую страницу выдал все расписание! К ученикам Шостакович обращался исключительно на «вы» и по имени-отчеству. Он был депутатом Верховного Совета, в приемные часы постоянно сталкивался с людским горем. И готов был отдать последнюю рубашку.
— Шахматы любил?
— Он рассказывал, что в юности работал тапером в кинотеатре и в перерывах забавлялся шахматами. Как-то быстро проиграл незнакомцу. Позже выяснилось, что это был великий Александр Алехин. Не забыть, как однажды Шостакович пришел ко мне домой. Очень смущался — для него это было обычное состояние. Выпалил скороговоркой: «Чем бы я мог вам помочь? Хотите, картошечку почищу? А потом — водчонки выпьем, водчонки…»
— Не пустили чистить?
— Как можно?!
— Лучший рояль, на котором вы играли?
— Недавно прочел историю рояля Льва Толстого из Ясной Поляны. Кто приезжал к писателю в гости — тот на нем музицировал. Во время войны этот инструмент немцы переправили куда-то в Дрезден. И вдруг заметка заканчивается: «Когда гастролировал Тайманов с женой, ему этот рояль очень понравился, отыграл на нем концерт».
— Сейчас дома рояль есть?
— Да. Тоже Bechstein, как и тот, толстовский. Но подхожу к нему, лишь когда просят дети. Профессиональные проблемы с суставами, играть трудно.
— Зато шахматами каждый день занимаетесь и сегодня?
— Абсолютно не занимаюсь. Поддерживаю интерес благодаря интернету. Слежу за событиями, не выходя из дома. Компьютер я освоил. Между прочим, до сих пор за рулем — с 56-го года, как получил «Победу» от Микояна за шахматную олимпиаду. Теперь, правда, езжу на «Додже». Я не такой ретроград, как можно подумать. Мне интернет гораздо интереснее, чем телевидение. Очень аккуратно выбираю программы, которые смотрят мои детки — столько зла, столько пошлости…
— Что предпочитаете?
— Канал «Культура».- Пенсия у вас, человека заслуженного, солидная?
— Как у ветерана труда — около шести тысяч. Немножко помогает городская федерация. Олимпийским чемпионам давно платят 15 тысяч рублей, однако шахматисты, у которых своя олимпиада, из указа выпали. Мы на обочине. Но почему человек, который полвека назад один раз удачно толкнул ядро, ценится выше, чем Смыслов или Тайманов?
— Уютно вам в кругу 80-летних сверстников?
— Среди моих друзей нет таких стариков. Из ровесников большинство поумирали. Разве что иногда приезжают в Петербург Виктор Корчной или Борис Спасский. Вот с ними встречаемся. Созваниваюсь с Василием Смысловым, но он чувствует себя скверно. Что делать, старость — единственный путь к долголетию… А мне детки не дают переключиться на мысли о годах. Рядом с ними я молодею. Кстати, на днях наткнулся в интернете на заметку — будто у Тайманова семь детей. Принялся считать.
— И что?
— Не сходится! Только трое. Старший, Игорь, завкафедрой в консерватории. Пианист. Тоже играл в шахматы в чемпионатах Ленинграда. Ему уже 62. Внучка у меня была хорошей пианисткой.
— Почему была?
— Училась музыке у нас, в Париже, участвовала в международных конкурсах. И вдруг бросила. Занимается бизнесом.
— Как сын и внучка восприняли вашу новую жену?
— Прекрасно. Надю иначе воспринимать нельзя. Сын был счастлив, когда узнал, что у меня еще будут дети. Сейчас он очень нежный братик для них. Хотя мне многие говорили: «Ты что, спятил?» А я отвечал — не лезьте не в свое дело. Как-то пригласили на телепрограмму, обсуждали вопрос о пожилых родителях. Джуна говорила, как это здорово. Я ее понимаю.
— Сколько Надежде?
— Сорок девять.
— Как очаровать женщину, которая на тридцать с лишним лет моложе?
— Рецепт один — надо быть интересным человеком. Не потерять любви к жизни. Эмоциональность души.
— Как вы познакомились?
— Любовь с первого взгляда. В гости зашел друг, профессор-отоларинголог. Надя была его пациенткой — у нее болело горло. Она мне сразу понравилась. И вскоре я понял, что Надя — моя судьба. Хотя в тот момент официально еще был женат.
ВЕРТИНСКИЙ И ЧЕ ГЕВАРА
— Много храните писем из прошлого?
— Да, как раз недавно перетряхивал стол — нашел письмо Ботвинника. Чудом сохранилось. Ботвинник приглашает меня в помощники на матч 48-го года, в котором выиграл чемпионат мира. Трижды оговаривается, что об этом никто не должен знать — Михаил Моисеевич был страшно подозрительный. Не доверял никому.
— Ботвинник был сухим человеком?
— Что вы! У него было тонкое чувство юмора! Например, о Каспарове Ботвинник высказался так: «Не одобряю поступок Гарри. Зачем взял фамилию матери? Я тоже мог так поступить, но не стал». «А какая фамилия у вашей мамы, Михаил Моисеевич?» — спросил кто-то. — «Рабинович». Кстати, вспоминаю и шутку Таля по этому поводу: «Гарик настолько сильно играет в шахматы, что вполне может выступать под своей фамилией — Вайнштейн».
— Какие еще письма нашли?
— Очень сердечное письмо Давида Ойстраха, выдающегося скрипача и большого поклонника шахмат. Мы нередко с ним играли в быстрые шахматы, а закончились наши встречи неожиданно. Он победил и хлопнул ладонью по столу: «Все, Маркуша, больше не играем. Хочу остаться победителем».
— Вам не жутко заходить на кладбища — где ваши друзья в ряд?
— Именно поэтому стараюсь не ходить. Не люблю. На Новодевичьем просто страшно — вот Юрий Олеша, мой товарищ, вот Ойстрах, Габриловичи… На кладбище думаешь о том, о чем не хотелось бы.
— С Олешей как познакомились?
— Мы часто пересекались в Москве. Был уютный ресторан в гостинице «Националь». До сих пор перед глазами картина. Олеша стоит подшофе, неподалеку кто-то в мундире. Олеша — ему: «Швейцар, машину!» — «Я не швейцар, я адмирал». — «Тогда катер…»
Это очень напоминает мои встречи с Вертинским. С ним прогуливались по Рижскому взморью, захаживали в кафе «Лидо». Он потягивал коньячок, рассказывал смешные истории. Однажды на сцену выскочил какой-то энтузиаст: «Дорогие друзья, среди нас великий русский шансонье Александр Вертинский. Попросим его спеть!» Александр Николаевич покраснел, разозлился. Поднялся и громко сказал: «Дорогие друзья, среди нас наверняка немало зубных врачей. Но никому не приходит в голову просить их сейчас поставить пломбу. Почему же я должен петь?» Вертинского я видел за полдня до смерти…
— Там же, на взморье?
— Столкнулись в Ленинграде на углу Невского и Садовой. Вечером предстоял концерт в театре Эстрады. Он пригласил: «Приходите! Кто знает, сколько еще буду петь?» Я собирался пойти, но позвонил администратор Вертинского: «Концерт отменяется. Александра Николаевича больше нет».
— О письмах мы говорили. А какие подарки сохранились в вашем доме?
— Один голландский художник подарил пару картин на тему моих профессий — музыки и шахмат. Скульптор Ястребенецкий вручил бюст. Стоит на рояле.
— Что чувствуете, глядя на него?
— Я — ничего, а детям нравится. Говорят: «Это наш папа в молодости». На память от Фиделя Кастро остались шахматы. А от Че Гевары — фотография, на которой он написал: «Моему другу Марку от Че».
— С кем было проще — с Фиделем или Че?
— Конечно, с Че Геварой. У нас были общие интересы — шахматы. Че их обожал. Фидель же играл посредственно. Мне больше запомнились его выступления перед толпой. Говорил по три часа с таким жаром, что даже меня пробирало изнутри. По ходу турнира Фидель пригласил шахматистов на фабрику сигар. Я увидел, насколько это мерзкое зрелище, когда табачные листья скручивают и смачивают слюной. Там же познакомился с мастером, который всю жизнь делал сигары Черчиллю.
— Вы же и с самим Черчиллем поговорили?
— Было. К сожалению, в голову не пришло ничего умнее, чем подойти с самыми пошлыми и традиционными вопросами — насчет сигар и коньяка. Тот сразу погрустнел: «Пью армянский «Двин», курю гаванские «Ромео и Джульетта». Сейчас Черчилля расспросил бы о другом.
— Жизнь подарила вам встречи с потрясающими людьми.
— Причем с детства. Мне было лет девять, когда отдыхал с родителями в Ялте. Ольга Леонардовна Книппер-Чехова увидела меня и предложила несколько дней погостить у нее на даче.
— В том самом доме, где жил Антон Павлович?
— Да. Тогда я был совсем маленьким и мало что понимал. Но облик ее навсегда сохранила память. Очаровательная и очень добрая женщина.
— Вы писали, что отец пытался застрелиться. «Пытался» — это как?
— В последний момент кто-то вбежал в комнату и выхватил у него из рук пистолет. Это случилось еще до моего рождения. Отец влюбился в маму, но ее родители поначалу были против брака. Вот он и надумал стреляться. Слава богу, из затеи ничего не вышло.
— Правда, что вашу тетку съели в блокаду?
— Да. Это мамина сестра, Лида. Ей было 25 лет. Потом нашли этих людей. А в квартире обнаружили Лидины ботинки, какие-то вещи. Ужас. Это сейчас в сознании не укладывается — а в блокадном Ленинграде людоедство было сплошь и рядом.
ТАЛЬ И МЕССИНГ
— Кто лучше всего охарактеризовал ваш шахматный талант?
— Пожалуй, Ботвинник, который со мной занимался с детства. Он меня очень ценил. Консультировал перед «матчем жизни» против Фишера. Жаль, не в коня оказался корм. Почему-то Ботвинник категорически возражал, чтобы моим секундантом стал Таль. И я от Миши отказался. Хотя нас многое объединяло.
— Например?
— Любовь к жизни. Таль был абсолютно гениальной натурой. Ботвинник страшился этого богемного духа. И сказал: «Рядом с вами, Марк, должны быть академики, а не артисты».
— Таль обиделся?
— Нисколько. Таль не умел обижаться, он стоял над всем бытовым.
— С появлением Таля на свет связана таинственная история…
— Мать родила его от брата мужа. Миша знал об этом. Он был очень похож на собственного дядю. Но отчество, Нехемьевич, все равно взял от официального отца, который рано умер.
— Таль — гений благодаря менингиту, который перенес в детстве?
— Вполне возможно. Говорят, после такой болезни становятся либо сумасшедшими, либо гениями. Если вообще выживают. Миша поражал во многих отношениях. У него была фотографическая память. «Сагу о Форсайтах» проглотил за три часа.
— А что насчет гипнотических способностей?
— Вот это ерунда. Просто у Миши во время партии был очень колючий взгляд. Не столько гипнотизирующий, сколько излучающий энергию. Таль всегда смеялся, когда про него говорили: «Черный глаз». Не встречал человека добрее Миши. Хотя венгерский гроссмейстер Пал Бенко на партию с Талем явился в темных очках — чтоб уберечься от этого самого взгляда. Миша усмехнулся — и тоже достал солнцезащитные очки. Так и играли.
— Понятно. Таль — не волшебник.
— В моей жизни был лишь один волшебник — Вольф Мессинг. Он дружил с гроссмейстерами Флором и Лилиенталем. Когда приходил поболеть за них, подмигивал: «Хотите, помогу?»
— Соглашались?
— Разумеется, нет. Мне Мессинг помощь не предлагал, но время от времени общались. Я даже участвовал в его сеансах.
— Каким образом?
— В переполненном зале я выбирал зрителя и прятал у него предмет. Затем появлялся Мессинг и шел туда, куда я мысленно указывал: «Пять шагов направо, четыре — прямо…» Я проговаривал команды про себя, а Мессинг считывал мои мысли. Находил человека, доставал у него тот предмет. Ни разу не ошибся. Клянусь, никакой договоренности между нами не было! Как-то спросил Мессинга, откуда у него такой дар. И услышал невероятную историю.
— Что за история?
— Вольф из бедной семьи. В детстве ездил на поезде, денег на билет не было. Когда в вагон зашел контролер, Мессинга охватила паника. Машинально сунул руку в карман, вытащил какую-то бумажку и протянул контролеру. Тот посмотрел на нее и двинулся дальше.
— Принял клочок за билет?
— Да! С этой минуты Мессинг почувствовал, что может воздействовать на психику людей. Меня потряс и другой случай, о котором он рассказал. Берия вызвал его в НКВД. После беседы, в подробности которой Мессинг меня не посвящал, Берия дал указание охранникам его не выпускать. Тем не менее он миновал все посты и, выйдя на улицу, помахал рукой Лаврентию Палычу.
— Возвращаясь к Талю — он ведь пользовался колоссальным успехом у женщин. Чем их брал? Не красавец, не атлет, с тремя пальцами и смешной шевелюрой.
— Верно, Миша родился с тремя пальцами на правой руке. Но при этом играл на рояле. Яркая личность. Обаятельный, остроумный, щедрый. Вы правы, женщины были от него без ума.
— Вы знали всех его жен?
— Да, хотя их было немало. Первый раз он женился на актрисе Салли Ландау. У них получился оригинальный брак. Салли, как говорит мой эстонский друг, была женщиной облегченного поведения. Таля это только воодушевляло. Приговаривал: «Лучше иметь 50 процентов в хорошем деле, чем 90 — в плохом». Впрочем, Миша сам в этом смысле был не ангел. Долго так продолжаться не могло. Они расстались.
А в жизни Миши произошел очередной парадоксальный поворот. В Тбилиси познакомился с молоденькой княжной. На фоне его многочисленных увлечений это был серый мышонок. Но маме Таля так хотелось поскорее снова женить Мишу, что он сделал княжне предложение. Расписались. Представляете, — через три дня она сбежала к бывшему ухажеру-грузину! Какому-то борцу!
— Таль был в шоке?
— Шок — состояние не для Таля. Он всегда был спокоен и воспринимал жизнь такой, какая есть. Потом была актриса Лариса Соболевская, которая влюбилась в Таля, разбирая его партии. Много лет они прожили вместе. Мишу она боготворила. Вплоть до того, что стригла ему ногти. Таль за собой не очень-то следил. Ему было все равно, во что одет, никогда не знал, сколько у него в кармане денег. Миша и не думал их считать. Гонорары уходили на развлечения и рестораны. Они с Ларисой жили богемно. А то, что дома приходилось есть дешевыми оловянными вилками, как в школьной столовой, — Таля не беспокоило. Для него это все казалось несущественным.
— Машину водил?
— Это несовместимые вещи — Таль и автомобиль. С его образом жизни нельзя было садиться за руль. Он притягивал к себе опасность. Даже на такси несколько раз попадал в ДТП. Как-то отдыхали в Сочи. Услышав, что произошла авария, я сразу подумал: «Наверное, Таль». Так и было. Жутко и смешно получилось в Гаване. Во время шахматной олимпиады он отправился в ночной клуб с Корчным. Виктор пригласил на танец кубинку, и ее кавалер разволновался. Когда Корчной вернулся за столик, в него полетела бутылка. Но попала она, разумеется, в Мишу, — для него вечер закончился госпиталем. На следующий день Таль сбежал оттуда — чтобы с перебинтованной головой сесть за доску.
— Курил много?
— Не то слово! Шутил, что сигарету зажигает только раз — и потом целый день прикуривает одну от другой. Запреты врачей его не трогали. Даже после того, как начались проблемы с печенью и удалили почку. Последний раз мы виделись в Германии. Утром пошли прогуляться, какой-то немец с ним раскланялся: «Здравствуйте, гроссмейстер». Таль ответит с грустью: «Спасибо, что узнали».
— Почему так сказал?
— Миша уже выглядел неважно. Осунулся, постарел. К тому времени он был женат на Геле. От этого брака есть дочка Жанночка. Расскажу историю. Давным-давно в Германии я познакомился с шахматным меценатом Эрнстом Эймартом. Приезжая туда на турниры, останавливался в его доме. Фантастически гостеприимный человек. Таль с семьей тоже наведывался к нему. Они дружили. После смерти Миши этот немец предложил Геле с дочкой переехать к нему. Когда Эймарт серьезно заболел, Жанна ухаживала за ним. Перед самой кончиной предложил ей расписаться — чтобы завещать дом. И в нем Жанна с мамой жили еще много лет.
ГОВОРУХИН И РОСТРОПОВИЧ
— Вы упомянули Лилиенталя…
— 5-го мая звонил ему в Будапешт, поздравлял с днем рождения. Андрэ исполнилось 98 лет. Держится молодцом. Абсолютная ясность ума, до сих пор анализирует шахматные позиции. Обливается по утрам холодной водой и плавает в бассейне.
— У вас чудный ориентир.
— Да, есть к чему стремиться. Зато у Лилиенталя нет таких ребятишек, как у меня.
— В СССР он приехал из Венгрии в 30-х — и остался на много лет?
— Точнее, в 35-м году. В Москве влюбился и своей венгерской жене отправил телеграмму: «Полюбил навсегда. Пойми и прости, что остаюсь. Люблю и тебя. Верю в твое счастье». По-русски Андрэ говорит потрясающе. Правда, смешно коверкает слова — «лунатая ночь», «лубовный ход», «мне рыба по колено», «не все коту масло»… Лилиенталь — совершенно особенный. Выигрывая, чувствовал себя виноватым. Извинялся. Обыграв Ласкера, даже расплакался от жалости.
— В книжке вы писали, что однажды выступали подвыпившим на концерте. А в шахматы пьяным играли?
— На какой-то праздник в Москве ко мне пришли друзья — братья Вайнеры и Говорухин, любитель шахмат. Станислав предложил партию. Но с условием: я продолжаю вести вечер, выпивать и играю вслепую. Он же играет всерьез. И вот тогда я продул. Через несколько дней Говорухин перезвонил, и я его ошеломил — продиктовал всю партию от первого до последнего хода.
Был еще случай. Играл против меня швед, Гидеон Штальберг. Поддавал профессионально. Когда он судил в Москве какой-то матч, наши шутили: ему не надо подносить выпить. Достаточно протянуть шланг. И вот встречаемся в Гаване на турнире памяти Капабланки. Организовал все Че Гевара. Нам вот-вот садиться за доску, а Штальберг заказал бутылку коньяка да шесть бутылок пива. И выпил все!
— Славный какой человек.
— Я внутренне торжествовал — сейчас с этим алкашом разберусь. Играем. Вдруг швед на глазах преображается — если поначалу еле-еле ворочал мозгами, то тут заиграл в бисову силу. С каждым ходом — все сильнее! А я утратил бдительность. И когда уж решил сдаваться, Штальберг неожиданно погрузился в глубокое раздумье минут на сорок. В итоге сделал самый нелепый ход, какой только мог. Ничья. Вечером я рассказал обо всем доктору, а тот ответил, что так и должно было происходить. Сперва на тормозах, потом эйфория, мозг возбужден. И следом — внезапный ступор.
— А за вами отчаянные поступки числятся?
— Были отчаянные поступки, были. Вскоре после смерти Сталина в Грузии состоялся чемпионат СССР. В выходной шахматистов зазвали на банкет, который проходил в Гори. Вел застолье секретарь ЦК по пропаганде Стуруа, брат знаменитого Мэлора. Первый тост — за «великого, единственного Сталина». Я далеко не смелый человек, но тут поднялся и сказал, что пить за Сталина не буду: «Знаю, как дорого его имя грузинскому народу. Но знаю и то, что в Грузии ценят искренность. Сталин принес нам слишком много боли. Поэтому поддержать тост тамады не могу».
— Все притихли?
— Даже бараны замолчали в горах. Повернуться могло как угодно, но Стуруа вышел из положения мудро: «Ну, выпьем». Правда, в оставшиеся две недели чемпионата меня приятели никуда одного не выпускали. Это было еще до ХХ съезда.
Но самая опасная в жизни ситуация — когда проиграл 0:6 Фишеру. Все было на уровне гражданской казни. Кто-то из больших начальников подумал, что проиграть какому-то Фишеру с таким счетом советский гроссмейстер не может, это политическая акция. Или даже предательство.
— Вдобавок у вас на границе нашли книжку Солженицына.
— Да какое это имело значение? Солженицын еще жил в СССР на даче у Ростроповича. Его раскритиковали, но никаких санкций не было. Начальник таможни мне сказал: «Если бы вы, Марк Евгеньевич, по-приличнее сыграли с Фишером — могли бы привезти хоть полное собрание сочинений Солженицына. Я бы лично вам его до такси донес».
— С Солженицыным общались?
— Не довелось. Но при мне Ростропович шутил: «У Солженицына крупные неприятности. Нашли книгу Тайманова «Защита Нимцовича».
— Ростропович был человек с юмором?
— Да, обожал розыгрыши. Вспоминал, как гастролировал в провинции — и увидел объявление о приеме в музыкальное училище. Пошел на экзамен, сыграл — и получил «четверку».
ФИШЕР И КОРЧНОЙ
— Давайте поговорим о Фишере. Правда, что он даже школу не окончил?
— Он думал, что школьные годы — потерянные. Отвлекали от шахмат. Я познакомился с ним в Буэнос-Айресе, когда Фишеру было лет шестнадцать. Он произвел на меня впечатление очень странного молодого человека. И чем чаще встречались, тем больше я в этом убеждался.
У всех были интересы в обычной жизни. Алехин — известный адвокат, Капабланка — дипломат, Эйве — доктор математики, Ботвинник — тоже доктор наук… И только у Фишера, кроме шахмат, не было ничего. Мне казалось, он изучил все, что писали об игре. Журнал «Шахматы в СССР» зачитывал до дыр. Фишер помнил все партии, которые играл десятью годами раньше. Фанатик!
— На каком языке с ним говорили?
— Как ни странно, на сербском. Я часто бывал в Югославии, а он там иногда жил.
— Что за женщины его окружали?
— В молодости женщины Фишера вообще не волновали. Позже в Венгрии у него были встречи с одной шахматисткой. А я стал свидетелем его увлечения ленинградкой. Звали ее Полина. Приехали в Будапешт большой компанией, эта Полина с нами.
— Зачем приехали?
— На юбилей Лилиенталя. Фишер тоже жил в Будапеште. Полина по-английски не говорила и попросила мою жену быть переводчиком. Надя пошла на их свидание, а девушка опаздывала. Полчаса Фишер просидел на скамеечке с моей супругой. Первое, что спросил: «Играете в шахматы?» Едва узнав, что не играет, Бобби потерял к ней всякий интерес.
— Приударить за Надеждой не пытался?
— Нет. Кстати, он был не в курсе, что Надя — моя жена. Сразу уткнулся в маленький переносной телевизор, который носил с собой. Разговора толком не получилось. А время спустя вдруг позвонил мне в Ленинград: «Марк, я узнал, что Надя — твоя жена. Поздравляю».
— Как сложилась судьба этой Полины?
— Поскольку она рассталась с Фишером — очень счастливо.
— Кто был более подозрителен — Ботвинник или Фишер?
— Ботвинник был подозрителен, а Фишер — маниакален. Искренне верил, что КГБ собирается его устранить. Список его врагов выглядел так: евреи, большевики и КГБ. При том, что его мать была очень религиозной еврейкой. Я давно убедился: главные антисемиты — евреи… Фишер был очень капризным. Забавно вышло с нашим матчем — сначала Бобби предложил играть в библиотечной комнате университета. Чтоб никаких зрителей.
— Не любил?
— Да. А для Таля, допустим, зал был очень важен. Чувствовал реакцию. Я тоже создан для игры на сцене. И играть с Фишером в комнате желанием не горел. Тогда отыскали небольшой зал, который его устроил. Я, как и многие, сделав ход, вставал и бродил по сцене. А Фишер почему-то от этого закипал. Пожаловался югославскому судье. Тот ко мне: «Вообще-то ваше право, но Фишеру это мешает».
— Что ответили?
— Меня, говорю, Фишер тоже раздражает. Когда думает — трясет коленками. Договоримся так: он прекращает тряску, а я буду гулять за сценой. И Фишер согласился!
— Читал ли он вашу книгу «Я был жертвой Фишера»?
— Я отослал ее Бобби по почте. Потом звонил, благодарил. Сказал, что все понравилось, попросил выслать еще парочку экземпляров. Недавно на аукцион выставили библиотеку Фишера. Наверное, среди множества книг там есть и моя.
— Призовой фонд вашего матча был крошечным?
— Да. Победитель получил две тысячи долларов, проигравший — одну.
— А чем поражал Корчной?
— О нем скажу словами поэта: «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал…» Последние лет пятнадцать Виктор наконец-то пришел в согласие с самим собой. Оттаял, легче идет на контакт. Корчной сроду не был диссидентом. Никаких выпадов против советской власти не совершал. Просто в отличие от Карпова был непредсказуем. Потому и не стал чемпионом мира.
— Между Карповым и Корчным до сих пор нет отношений?
— Сегодня это можно назвать «худой мир». Встречаются, все раны зажили. Сам Корчной изменился, да и Карпов тоже. Теперь-то им что делить?
— А у вас среди шахматистов были враги?
— Я человек миролюбивый, неконфликтный. Возможно, поэтому и не стал лучшим шахматистом мира. Для этого недостаточно сильного характера. Нужна жесткость. Не скажу, что надо шагать по трупам, но локтями расталкивать — точно. Мне не хватало одержимости. Я так и не сделал выбор между шахматами и музыкой. Но об этом как раз не жалею.
— Почему?
— Сочетание музыки и шахмат очень гармонично. Занятие для ума и сердца. Не знаю, достиг бы я большего в одной профессии, отказавшись от другой. Зато уверен: в этом случае моя жизнь была бы в сто раз скучнее.
Санкт-Петербург — Москва
Александр КРУЖКОВ // Юрий ГОЛЫШАК //
Иллюстрация: chesmateok.com
https://newrezume.org/news/2019-07-25-5215
