Article Professor, Doctor of Technical Sciences Myron Amusia( Israel) tells of Soviet nuclear project.
(Воспоминания о заглохшей фазе атомного проекта СССР)
Не важно, сколь узки ворота,
Сколь моя кара тяжела,
Хозяин я своей судьбы,
Своей души я полководец.
Уильям Хенли[i]
Про меня будут рассказывать сплетни — он так же низок, как мы, так же подл и мерзок. Врёте, канальи! Да, подл и низок, но не так, как вы, а по-другому.
А. С. Пушкин
Две разнородных причины побудили меня написать на тему, мне одновременно крайне далёкую и исключительно близкую. Я имею в виду ядерный проект СССР, основной целью которого было в первую очередь создание атомной и водородной бомб.
Б. Л. Альтшулер[ii]уже в ряде номеров Интернет-журнала Е. Берковича «Семь искусств» публикует главы из книги «Экстремальные состояния Льва Альтшулера». Как сказано, эта книга — огромный по объёму сборник под редакцией Б. Л. Альтшулера и В. Е. Фортова представляет обзор удивительных судеб нескольких поколений российских учёных, создавших советское ядерное оружие, восстановивших ядерное равновесие и тем самым предотвративших угрозу самой страшной атомной войны.
Читая воспоминания в сборнике, сами по себе чрезвычайно интересные, я всё время помимо воли возвращался к последним двум строкам предыдущего абзаца. Эти слова подталкивали меня к тому, чтобы в письменной форме высказать своё мнение об атомном проекте СССР. Это для меня тем более важно, что в самом начале 60х я чуть не стал участником, пусть в итоге и увядшего, но нового витка этого проекта. Сейчас я не нашёл в литературе следов той давнишней попытки.
Непосредственным толчком или причиной написания заметки стала подготовка сборника воспоминаний об участии Ленинградского физико-технического института (ФТИ) Академии наук СССР в советском атомном проекте, приуроченное к девяностопятилетию этого института. Это участие значительно, и неплохо освещено в литературе. Оно проявилось во-первых в том, что руководителями проекта стали бывшие физтеховцы И. В. Курчатов, Ю. Б. Харитон, А. П. Александров, да и Я. Б. Зельдович имел физтеховские корни. Во-вторых, и в общей работе над проектом, ФТИ как институт принимал весьма активное участие[iii].
Разумеется, для меня крайне важно то, что открытие атомной энергии сыграло в моей судьбе огромную роль, полностью определив выбор профессии. Именно взрывы атомных бомб в 1945 г. послужили исходным толчком к принятию решения «Буду физиком». Оно реализовалось, хотя движение в избранном направлении оказалось заметно более сложным, чем представлялось мне в 1945. Но препятствия и разочарования, в основном — собой, но не только, не изменили главного – ощущения того, что выбор направления был тогда сделан правильно.
Нет нужды говорить, каким божественным ореолом были окружены в моих глазах люди, занятые атомным проектом – и в США, и в СССР. Постепенно, не столько из прочитанных материалов, сколько из слухов, появлялись полумистические имена Оппенгеймера, Харитона, Зельдовича, Курчатова. Надо сказать, что система слухов работала в чём-то не хуже интернета. Хотя, в отличие от последнего, слуху нельзя было задать вопрос, как Гуглу, но зато от него можно было получить удивительно точные и надёжные ответы, достоверность которых поражает меня до сих пор. Из этих слухов рисовался образ прометееподобных героев, которым можно было лишь поклоняться и мечтать когда-то, в далёком будущем, подойти поближе.
Однако занятие ядерной физикой и работа в ФТИ сокращала большие расстояния, и воображаемые герои становились реальными людьми. Первым, которого увидел вблизи, стал Я. Б. Зельдович, несколько позднее – Ю.Б. Харитон. Однако не менее интересно, что, как оказалось, многие, кого регулярно встречал в физтеховских коридорах или среди частых гостей института, в атомном проекте СССР принимали непосредственное участие, и отнюдь не на последних ролях.
Не скажу, что непосредственное знакомство с прямыми участниками в них разочаровывало. Скорее, напротив. Но прямое знакомство позволяло хотя бы мысленно задать вопрос, почему среди советских участников даже в конце пятидесятых я не слышал отголосков дискуссии, хотя бы с самими собой, о том, для чего, кому и против кого создавалось это оружие. Это было тем более важным для меня, что в США подобная дискуссия, которую считал нужной и важной, вышла далеко за рамки узко академических кругов. Дискуссия звала к действиям, и, не видя боле грозного врага, многие руководящие фигуры атомного проекта в США от него отошли, сконцентрировавшись на проведении прерванных войной научных исследований. От атомного проекта отошли и многие видные советские участники, например Л. Д. Ландау, В. Л. Гинзбург[iv], да и ряд других, включая и Я. Б. Зельдовича. Однако сколько-нибудь открытой дискуссии о моральных аспектах создания мощного оружия, не только, кстати, атомного, в СССР не было никогда.
Проблема личной ответственности, способность в отстаивании своей точки зрения идти «против потока», не обязательно даже начальственного, для меня особо ярко проявилась в американском фильме «Двенадцать мужчин во гневе», увиденным в самом конце пятидесятых на каком-то просмотре. Не думаю, однако, что мысли об исключительной важности личной ответственности, никогда не устраняемой «общим мнением», возникли у меня только под влиянием этого фильма, но то, что именно он придал им законченную формулировку на всю жизнь – не сомневаюсь.
Открытая дискуссия на подобную тему в применение к атомному проекту была бы в СССР придушена в зародыше. Однако огорчало, что или её вообще не было – явление понятное, пока шла Великая отечественная война, или и после войны наши физики не понимали, точнее, не хотели понять, что своей работой они укрепляют режим Сталина, а после его смерти – его, в сущности, последователей, а не обеспечивают «мир во всём мире». Я говорил на эту тему с рядом участников проекта, находившихся в его втором – третьем эшелонах, но убедительного ответа не слышал и озабоченности тем, что они дали оружие в руки вредоносной политической силе, я не слышал. В людском сообществе, даже всепланетарном, особо хорошо должна быть вооружена полиция. На эту необходимую в мире роль США, на мой взгляд, годились, а СССР не то, что при Сталине, но и после него – определённо нет.
Советские учёные в то время вероятно действительно считали, что предотвратили угрозу самой страшной атомной войны, отказываясь признать то, что в конце пятидесятых, да и всегда позднее казалось мне очевидным – такой угрозы попросту не было. Сейчас очевидно, что наличие у СССР атомной бомбы резко замедлило развитие демократических тенденций в СССР, остановило нормальное развитие Восточной Европы на десятилетия. Этим я не хочу сказать, что демократические преобразования пришли бы с помощью западных «штыков». Просто, если бы СССР не боялись, его вхождению на равных в европейское и мировое сообщество лидеры Запада не препятствовали бы. А в итоге, те результаты технологического и политического развития, которые не достигнуты и до сих пор, уже давно и гораздо безболезненнее стали бы достоянием и СССР, и народов Восточной Европы.
Отмечу, что проблема моральной ответственности научного работника за создаваемое им оружие не потеряла своей актуальности и сегодня. Я имею в виду тот факт, что атомными проектами и в Иране, и в Северной Корее руководят не тамошние политики, плохо управляемые эгоцентричные фанатики, а люди несомненно талантливые и высокообразованные. Они просто обязаны думать о том, кому дают в руки мощнейшее и опаснейшее оружие. Более того, считаю, что они должны отвечать за то, что без участия их голов сделать было бы невозможно. В этом смысле, они, несомненно, преступники, причём совершаемое ими преступление отягчается компетентностью и высокими интеллектуальными способностями.
Не верю, что дело тут в давлении режима или простого страха перед ним. Нет никакой возможности заставить человека заниматься делом, требующим творческих усилий, против его воли. Невозможно наказать за то, что человек чего-то не изобрёл и не открыл. Это я к тому, что у творческого человека есть всегда возможность уклониться от выполнения задачи, которую он считает аморальной. Единственная приносимая этим жертва – это отказ от сверхнормативных привилегий и наград. Но понимание того, что не стоит помогать бандитскому руководству в реализации его неприемлемых для порядочного человека планов может помочь легко преодолеть недооценку в деньгах, должностях и званиях со стороны властей.
Вернусь, однако, к самому началу шестидесятых. Ко мне как-то обратился В. Н. Грибов, уже тогда, несмотря на свою молодость, очень известный теоретик, как казалось, просто преемник Л. Д. Ландау. В несколько завуалированной форме он сообщил, что в ФТИ начинаются работы по важнейшей оборонной тематике, и создаётся группа теоретиков, в первую очередь – молодых, которая будет этим заниматься. Довольно скоро стало ясно, что речь идёт о попытке реализации идеи академика Б. П. Константинова, тогда – директора ФТИ, создать невиданной силы бомбу, по мощности превосходящую водородную многократно[v]. Идея состояла в том, чтобы использовать аннигиляцию или исчезновение антивещества при его взаимодействии с веществом. При слиянии двух ядер дейтерия, так называемого тяжёлого водорода, – реакции, лежащей в основе водородной бомбы — образуется ядро гелия и выделяется энергия – примерно 6 МэВ на один протон или нейтрон, тогда как при аннигиляции протона и антипротона, равно как нейтрона и антинейтрона – почти 1000 МэВ, т.е. в 150 раз больше. Следовательно, антивеществовая бомба потенциально обладала бы мощностью, в 150 раз превосходящей водородную бомбу.
К моменту разговора у меня с женой уже родился сын. Продвижение по службе, выраженное в рублях, да и не только, было крайне желательно. Но я не видел противника у СССР, против которого имело бы смысл применять такую бомбу. Я был и остался настроенным проамерикански с далёкого 1942 блокадного года. В память врезались белозвёздный самолёт, призванный защищать блокадный Ленинград, вид и вкус сухих американских овощей, автомобили «Студебеккер» и «Виллис», вызывавшие мальчишеский восторг, которые увидел в эвакуации, первая тетрадь из нормальной, а не газетной бумаги – словом, всего не перечислишь. В результате, я не видел и не вижу врага в лице Соединённых Штатов, и от многообещающего предложения под каким-то благовидным предлогом отказался. Как выяснил позднее, и сам Грибов не увлёкся проектом.
Работы по расчёту ядерной реакции возглавил В. И. Перель. Вскоре выяснилось, что реакция взаимодействия вещества с антивеществом приводит к нагреву реагирующих компонент и в зоне взаимодействия резко растёт давление. В результате сталкивающиеся тела – вещество и антивещество – начинают отталкиваться и реакция аннигиляции прекращается. Таким образом, оказалось, что антивещество в веществе не взрывается, но просто очень интенсивно горит.
Одновременно выяснилось, что получить антивещество в разумно больших, достаточных для изготовления бомбы количествах, крайне сложно. Первоначальная надежда Б. П. Константинова была на то, что в космосе должно быть много антивещества. Эта надежда базировалось на том, что почти сразу после так называемого Большого взрыва образовалось равное количество частиц и античастиц, т. е. Вселенная «родилась» барионно-симметричной. Тот факт, что наше непосредственное окружение в Космосе состоит из вещества, вселяло надежду на то, что где-то, сравнительно недалеко по космическим масштабам, есть антимир. Отсюда следовало предположение, что антивещество, пусть в небольших, но макрообъёмах, должно находиться «за ближайшим поворотом», т.е. в непосредственной близости от Земли, аннигилируя с обычными атомами при входе уже в самые верхние слои атмосферы.
Были получены значительные средства от тогдашнего главы СССР Н. С. Хрущёва, миллиарды рублей по слухам, и работы начались. В ФТИ был создан астрофизический отдел под руководством проф. М. М. Бредова. Надо было обнаружить не отдельные античастицы, а макроскопические элементы антивещества, изолировать их в некотором объёме с помощью, например, магнитного поля, так, чтобы они не касались обычного вещества стенок ловушки, и затем доставить на Землю из космоса. Далее предполагалось антивещество накапливать и хранить до того момента, когда потребуется антивеществовая бомба. На первый взгляд, она бы взрывалась просто при выключении удерживающего антивещество в ловушке магнитного поля, после чего начался бы взрывной процесс аннигиляции. Но теоретики показали, что при столкновении антивещества с веществом они не взрываются, а просто сгорают.
Существенно, что усилия экспериментаторов успехом не увенчались, и в ближнем космосе антивещества, в количестве, пригодном для воплощения исходной идеи в жизнь, не оказалось. Не удалось его обнаружить и в куда более далёких областях космического пространства. Общепринятой стала картина барионной асимметрии Вселенной, согласно которой Вселенная практически целиком состоит из вещества. Объяснением причин этой асимметрии занимаются и по сей день, но первые шаги в этом направлении были сделаны А. Д. Сахаровым в 1967 г. Приготовить же антивещество на ускорителях элементарных частиц в количествах, необходимых для изготовления бомбы, явно невозможно.
Однако заметное внимание попрежнему уделяется теоретическим разработкам, связанным с полуфантазиями, вроде использования антивещества для дальних космических полётов в качестве ракетного топлива (см., например, [1]), или проблемам его длительного хранения [2], в сжатии дейтерия для образования из него гелия, т.е. осуществления управляемой термоядерной реакции или более реальных проектах, например, медицине для лечения раковых опухолей.
Интересно, что проблема взаимодействия макроскопических количеств антивещества с веществом имела продолжение, интересное, по крайней мере, для трёх человек, включая автора этой заметки (см. [3]). Анализ новых данных по взаимодействию продуктов аннигиляции вещества с антивеществом, в основном так называемых пи-мезонов, с веществом показал, что нагрев и повышение давления в зоне соприкосновения были ранее существенно переоценены. Оказалось, что продукты аннигиляции вещества с антивеществом довольно свободно проходят через них, не приводя к перегреву, и резкому повышению давления [3]. В результате, вполне достижима такая исходная скорость столкновения макро-объёмов вещества и анти-вещества, при которой происходит именно реакция взрыва, а не просто горение. Но теперь подобный результат представляет лишь чисто теоретический интерес.
Так получилось, и, возможно, не без моего участия, что я никогда к так называемой «закрытой» тематике не привлекался. Конечно, там были заметно бо’льшие, в первую очередь за счёт всевозможных премий, заработки. Но был несоразмерно больший контроль. А главное, растянувшееся на десятилетия война арабов против Израиля, в которой СССР с года пятидесятого занял чёткую анти-израильскую позицию, снабжая бандитов, как образующих государства, так и вольношатающихся, просто потоками оружия, сделал вопрос «на что пойдёт твоя разработка», для меня, настроенного чётко произраильски, ещё более важным. Не имея никакой возможности контролировать применение дела своих мозгов и рук, коли оно было бы направлено на «оборону», следовало просто держаться от этой «обороны» на приличном расстоянии. Это мне удалось, притом, кроме первого шага, практически без сколь-нибудь значительных усилий.
О том, что предполагалось ловить антивещество в космосе своего рода магнитным сачком, я узнал много позже того момента, когда от работы над военным проектом отказался. Мне, с молодых лет консервативно настроенному, идея сразу показалась сомнительной, а получение денег, притом, очень больших, под неё, представлялось своего рода «напёрсточничеством». Я не был уверен, сознательно ли «надувал» Б. П. Константинов Хрущёва или сам был во власти диковатой идеи. Меня беспокоила мысль, что плохо продуманный проект отбирает деньги у людей, населения страны, которое в них тогда столь остро нуждается.
Но время шло, и моё мнение изменилось в пользу того, что реально было сделано. Астрофизический отдел ФТИ рос и явно начал выпускать классную научную продукцию и растить великолепных специалистов. Е. П. Мазецом с сотрудниками были открыты космические всплески гамма-излучения, Д. А. Варшаловичем с группой учеников поставлены верхние границы на скорость изменения со временем величин, называемых фундаментальными постоянными – скорости света, заряда электрона, постоянной Планка. Не могу пропустить буквально потрясший меня результат А. Цыгана – на нейтронных звёздах, удалённых от нас на космические расстояния, было предсказано наличие «горных хребтов», высотой в несколько миллиметров и оказалось возможным на Земле наблюдать «звёздотрясения» с амплитудой менее одной десятой миллиметра! Об этом я неизменно рассказывал школьникам, интересующимся физикой.
Список можно было бы продолжать, подкрепляя вывод – вне зависимости от того заблуждался ли Константинов искренне или немного (а, возможно, и много) лукавил, ошибочный проект привёл к замечательным успехам. Наверное, так и должно происходить всегда, когда способные люди получают возможность сосредоточиться, без административных помех, вне «зоркого» ока высокого начальства, на исследовательской работе. А интересное находится нередко вовсе не там, где его ищут.
В связи с атомным проектом СССР есть ещё одна, чрезвычайно важная для меня моральная проблема. Я уже упоминал, что на руководителей проекта смотрел первоначально, как на полубогов. Помню, как даже сам волновался, представляя свою жену Ю. Б. Харитону, с каким почтением слушал Я. Б. Зельдовича в тех не очень частых случаях, когда доводилось с ним говорить. Поэтому, когда впервые прочитал книгу генерал-лейтенанта Судоплатова, по существу – серийного убийцы, отнёс его воспоминания о том, каким мощным потоком шла разведывательная информация о работах в США над атомной бомбой в Советский Союз, в целом к обыкновенному вранью и саморекламе. Говорю «в целом», поскольку сам факт передачи важной информации об американских работах советским физикам мне уже был известен. Помню рассказ одного советского участника проекта о том, как к И. В. Курчатову приходил физик и приносил свои данные по вероятностям взаимодействия нейтрона с ядром. Курчатов смотрел внимательно на кривую, и нередко говорил что-то вроде: «Чувствую, что это не верно. Пойдите и перемерьте!». Через какое-то время «измеритель» находил у себя ошибку и удостаивался начальственной похвалы. «Сотрудники поражались интуиции и прозорливости Курчатова, а ведь у Игоря Васильевича в сейфе просто были американские данные!»,- сказал мне знакомый.
Знаменитое дело супругов Розенберг, казнённых в 1953 г. за атомный шпионаж в пользу СССР, о Фуксе и других тоже было известно с тех далёких времён. Выступал как-то на ядерной школе ФТИ и бывший советский агент в США, чуть ли не сам Абель. Таким образом, о факте передачи информации в СССР из США по широкому кругу военно-технологических проблем было хорошо известно. Но одно дело – факт передачи информации, а другое дело – утверждение, будто первая советская атомная бомба была один к одному «содрана» с американской. В это было трудно поверить, и во мне всё восставало против принятия достоверности этого утверждения Судоплатова. Ясность внёс сам Ю. Б. Харитон, незадолго перед смертью признавший факт «цельнотянутости» первой советской атомной бомбы.
Я понимаю, что сразу после войны, находясь под прессом связанных с победой и заплаченных за неё огромных жертв, страшась не выполнить приказ начальства, опасаясь оставить СССР безоружным перед лицом США, можно было подсунуть руководству страны даже полностью идентичное изделие – лишь бы взрывалось, как надо. Я отчётливо понимаю, что даже при наличии подробнейшей документации, пересланной из США, изготовить реальное изделие на другом оборудовании, в совершенно иных технических и политических условиях – задача огромной сложности и ответственности, требующая недюжинной энергии и знаний от научных работников, участвовавших в проекте. Я понимаю, что пока Сталин был жив и позднее, пока его палаческий расстрельный дух витал над страной – творческие работники, превращённые волей диктатора в почти полных плагиаторов, вынуждены были молчать. Ну а потом, когда стало ясно, что уже просто так не расстреляют, не сошлют, даже не выгонят со всех работ – почему они, имею в виду умерших уже в относительно спокойное время лидеров проекта, молчали? Вот этому вопросу я не нахожу ответа. Почему сами не уточнили своей истинной роли, определённо не маленькой, и позволили себя столь глубоко унизить средней руки заплечных дел мастеру?
Это отнюдь не простая задача – сочетать интерес к работе, любопытство исследователя, естественную для человека тягу к хорошей и очень хорошей жизни с высоким чувством личной, ни с кем и никак не разделяемой ответственности за соответствие пусть не архивысоким, но разумным моральным стандартам.
Литература:
[1]. K. Bonson, How Antimatter Spacecraft Will Work 2010.
[2]. М. Л. Шматов, Некоторые проблемы безопасности хранения твёрдого антиводорода, Письма в Журнал Технической физики, АН СССР, том 20, выпуск 9, стр. 36-41, 1994 г.
[3]. Я. И. Азимов, М. Я. Амусья и М. Л. Шматов, Столкновение макроскопического объёма антивещества с веществом, Письма в Журнал Технической физики, АН СССР, том 17, выпуск 8, стр. 52-56, 1991 г.
Иерусалим
[i]It matters not how strait the gate, How charged with punishments the scroll, I am the master of my fate: I am the captain of my soul. William Ernest Henley.
