Кто такой Джузеппе Гарибальди?

                                                                             Доктор исторических наук  Марианна Ковальская, Израиль.

                               ДЖУЗЕППЕ ГАРИБАЛЬДИ

   В ЗЕРКАЛЕ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И ПУБЛИЦИСТИКИ

   Наше время, ознаменованное многочисленными катаклизмами в природе и общественной жизни, пробуждает в людях тягу к прошлому, представляющемуся им более светлым и человечным, чем окружающая их действительность. Острые ностальгические чувства рождает у многих романтическая эпоха национально-освободительных движений в Европе ХIХ века. А среди героев этих движений никто не может даже отдаленно сравниться по своей прижизненной и посмертной славе с Джузеппе Гарибальди. Его жизнь, целиком отданная делу борьбы за объединение Италии, полная героизма и подвижничества, его благородство, честность и доброта в сочетании с военным талантом и способностью воодушевить и повести за собой массы, — все это определило возникновение неумирающей до наших дней «гарибальдийской легенды».

   Эта многогранная личность проявила себя с наибольшей полнотой в 1859 – 1860 годах во время австро-итало-французской войны за освобождение Северной Италии от гнета Австрии и знаменитого похода гарибальдийской «Тысячи» в Южную Италию. Блестящий военачальник (в некоторых российских газетах и журналах его называли военным гением!), подлинно народный вождь, он вызывал восхищение и поклонение не только в Италии, но и за ее пределами, и в частности, в России.

   О легендарной славе Гарибальди в самых широких кругах российского населения в начале 60-х годов Х1Х века говорят многочисленные факты. Именем его пестрели донесения агентов Ш отделения в Петербурге. В них шла речь о разговорах посетителей харчевен, изъявлявших благодарность Гарибальди, «ратующему за свободу всей Европы» и напоминающему о «необходимости безотлагательного освобождения крестьян». Сообщалось также о том, что солдаты Измайловского полка развешивали портреты Гарибальди на стенах своих казарм. И жители Петербурга, и крестьяне из окрестностей, сетуя по поводу проволочек в деле крестьянской реформы, выражали уверенность, что дело пошло бы много быстрее, если бы пришел Гарибальди. Называли его при этом часто на русский лад то «Гарибалдовым», то «Гарибалкой».

     Отголоски популярности имени Гарибальди в России встречаются в неожиданном, даже парадоксальном, преломлении у Достоевского, сближавшего образ итальянского вождя, казалось бы, с несовместимыми с ним типажами забитых мелких российских чиновников. Так, в фельетоне «Петербургские сновидения в стихах и прозе», опубликованном в журнале «Время» № 1 за 1861 г., писатель рассказал о своем сне, где бедный чиновник, существо, «покорнее и безответнее» которого, наверное, никогда не бывало, «вдруг поднял голову и проговорил, что он – Гарибальди! Да! Все чиновники, его сослуживцы, показали, что он уже две недели заботился об этом; вычитал он что-то случайно в подвернувшейся на столе газете… Вдруг начал беспокоиться, смущаться, расспрашивать все о Гарибальди и об итальянских делах… И вот в нем образовалась мало-помалу неотразимая уверенность, что он-то и есть Гарибальди, флибустьер и нарушитель естественного порядка вещей»… Это так травмировало «героя», что в конце концов он «бросился в ноги его превосходительству: виноват, дескать, сознаюсь во всем, я – Гарибальди, делайте со мной что хотите! Ну и сделали с ним, что надо было сделать – отвезли в сумасшедший дом».

     С развитием той же темы вновь встречаемся в черновых набросках, которые писатель делал, приступив в 1861г. к переработке повести «Двойник». Фигура Гарибальди соотносилась там в различных вариантах с героем повести Голядкиным. В одном из набросков читаем: «Обвинение Голядкина в том, что он Гарибальди». В другом сообщается «о появлении в городе знаменитого разбойника Гарибальди, о котором Голядкин пытается навести справки… Справляется о Гарибальди в разных министерствах. Секрет-с. За гривенник достает адрес: статский советник в отставке, в Кирпичном переулке, № 31-й. Идет в Кирпичный переулок, ждет. Лакей выпроваживает»¹.

     Саркастический тон приведенных выше цитат отнюдь не говорит о негативном отношении Достоевского к фигуре Гарибальди, введенной в контекст всегда занимавшей его темы потенциального бунта «маленьких людей» против окружавшей их несправедливости. Ниже мы увидим, что и позднее, на протяжении 60 – 70-х годов, имя итальянского героя вновь появляется на страницах сочинений Достоевского.

     Многие российские писатели и публицисты продолжали писать о Гарибальди как символе борьбы за завершение дела итальянского единства вплоть до освобождения Рима в 1870 г. Особый интерес в этом плане представляют свидетельства очевидцев происходящего в Италии. Так, А.Н.Веселовский, в будущем выдающийся российский историк литературы, в молодости проведший в Италии более четырех лет и написавший несколько ярких статей о различных сторонах жизни этой страны, не раз рассказывал об огромной популярности Гарибальди во всех уголках Апеннинского полуострова. В Генуе весной 1861 г. Веселовский присутствовал на представлении театра марионеток, посвященном высадке Гарибальди в Сицилии. Пьеса была составлена «по газетным реляциям». Но «таково обаяние действительности, что толпа слушает молча, не скучая». В статье «О народной политической поэзии в Италии» Веселовский, говоря о популярности Гарибальди, приводил различные варианты гарибальдийского гимна «Красная рубашка»,   певшиеся в Неаполе, Ломбардии и Тоскане. Но не всюду в Италии можно было свободно говорить и петь о Гарибальди. В Венеции, остававшейся еще под гнетом Австрии, Веселовский в 1861 г. услышал от гондольера рассказ о том, что власти арестовали девочку, которая пела «Красную рубашку» «да сдуру помянула Гарибальди. Мы промеж себя зовем Гарибальди «борода». После 1862 г., когда итальянское правительство, напуганное размахом народного движения, «подстрелило Гарибальди», имя его стало «живучим протестом». Наглядное подтверждение этому – описанная Веселовским сценка в маленьком городке Пезаро в Папском государстве, где он побывал в 1865 г. Вечером по просьбе жителей уличный оркестр несколько раз повторял марш Гарибальди и при этом «все пошли в пляс». Раздавались крики «Да здравствует Гарибальди!», «Да здравствует Мадзини!». Но вдруг послышался звук жандармской трубы. Это был знак разойтись. Толпа шарахнулась в стороны. Музыканты убрались в несколько мгновений, опустели кафе. Но поздней ночью Веселовский встретил трех человек, исполнявших только сочиненную ими песню с повторяющимся рефреном: «Гарибальди! Гарибальди! Это имя мне нельзя, мне нельзя называть!»²

     Свидетельством популярности Гарибальди в России является послание к нему от января 1863 г., хранящееся в архиве Института Рисорджименто, от группы почитателей его «героической деятельности и благородного его характера» из Петербурга. В этом послании говорилось, что три месяца назад Гарибальди был послан лавровый венок из сибирского камня, а теперь вместе с этим письмом они отправляют ему печать из горного хрусталя как свидетельство их «глубокого уважения к Вам и симпатии к делу единства Вашей Родины».

     На протяжении более чем десятилетия (60-е гг. ХIХ в.) фигура Гарибальди продолжала привлекать внимание людей, составлявших цвет российской литературы и журналистики. Независимо от политических взглядов и убеждений они в подавляющем большинстве случаев отдавали ему свои симпатии. Рассматривая различные стороны личности Гарибальди, они искали в них причины как его успехов в 1559 – 1860 гг., так и позднейших неудач. «Чистую притягательную силу великого характера» этого человека отмечал Достоевский. В статье «Зимние заметки о летних впечатлениях» он рассказал своей беседе с группой французов летом 1862г., в дни, когда Гарибальди предпринял поход на Рим. «Общий смысл разговора был тот, что Гарибальди затеял дело рискованное, даже неблагоразумное; но конечно высказывали это мнение с недоговорками, потому что Гарибальди – человек до того всем не в уровень, что у него, пожалуй, и выйдет благоразумно даже и то, что по обыкновенным соображениям выходит слишком рискованным…». Далее один из собеседников Достоевского выразил удивление по поводу того, что, когда в 1860 г. в Неаполе Гарибальди пользовался неограниченной властью и у него в руках была сумма в 20 миллионов казенных денег, «он не утаил ничего и сдал правительству все счетом до последнего су». «Сопоставить имя Гарибальди с хаптурками из казенного мешка – это, разумеется, мог сделать только француз»³.

     Примечательно, что супруги Достоевские, находясь в 1867 г. в Женеве, отправились встречать Гарибальди, приехавшего туда на конгресс Международной лиги мира и свободы. Впечатления от этой встречи находим в дневниковых записях Анны Григорьевны Достоевской: «Какое у него доброе, прекрасное лицо… Должно быть, он удивительно добрый и умный человек». Сам же Федор Михайлович щедро наделял Гарибальди не просто умом, но даже в известном смысле гениальностью, которая заключалась, по его мнению, в том, что Гарибальди «примкнул к Кавуру», «пошел по инициативе Кавура». Таким образом, Достоевский полагал, –и жизнь подтверждала его правоту – что руководящая роль в создании единой Италии принадлежит умеренно-либеральному крылу Рисорджименто, руководимому Кавуром, а не демократам, знаменем которых являлся Гарибальди. При этом в моральном плане Достоевский относился к личности Кавура – в противовес Гарибальди – в высшей степени отрицательно. В полемике с журналом «Русский вестник» он ввел термин «кавурство», понимая под ним «мелкое самоупоение, кичливость, юпитерское величие»⁴.

   Недвусмысленное противопоставление нравственных качеств Кавура и Гарибальди находим также в словах Достоевского, обращенных к Чернышевскому: «Если кто мог негодовать вместе с вами, что такая дюжинная душа властвует над всеми, вопреки гениальным, из умения воровски пользоваться гениальными мыслями, так это мы».   Похожую мысль, но выраженную еще более резко, находим у П.А.Чихачева, одного из крупнейших русских естествоиспытателей, прожившего в Италии много лет и писавшего в 1862 г., что Кавур использовал Гарибальди как «подсобное орудие, которое не замедлило стать бесполезным и даже вредным в тот день, когда военная кампания завершилась». Чихачев осуждал Кавура за его «ревность и недоброжелательство» по отношению к Гарибальди. Главными чертами характера последнего ему представлялись «наивность, детская чистота и полнейшее бескорыстие»⁵.

     Любопытно, что редактор «Русского вестника» Катков, которому Достоевский приписывал черты, свойственные личности Кавура, сам достаточно трезво и объективно судил о Кавуре и побудительных мотивах его деятельности, противопоставляя ему Гарибальди. В конце эпопеи 1860 г. он писал о Кавуре: «Он был неутомим и неугомонен. Он ковал тайные ковы, действовал всеми путями, пробирался повсюду, и везде успевал сказать свое слово; он не отступал ни перед чем, – да! Он великий честолюбец». Гарибальди же всегда оставался «чистым от всякого упрека в эгоизме или в мелких страстях».

     А.И.Герцен, которого связывала с Гарибальди тесная дружба, посвятил специальную главу своих мемуаров «Былое и Думы» его посещению Лондона в 1864 г. В ней говорилось о горячем приеме, оказанном Гарибальди жителями английской столицы. По словам Герцена, Гарибальди был «идолом масс, единственной великой народной личностью нашего века, невенчанным царем народов, и это – «от Украины и Сербии до Андалузии и Шотландии, от Южной Америки до Северных Штатов». Секрет фантастической популярности Гарибальди Герцен видел не только в героике его революционных подвигов, но и в огромном обаянии его личности, «той притягательной отдающейся силы, которой он покорял все окружавшее его». Он говорил о его простодушии, естественности («великое дитя», «нигде ни риторики, ни декораций, ни дипломаций») и о его «великой нравственной твердости»⁶.

     По прошествии более, чем двадцати лет после завершения гарибальдийской эпопеи в журнале «Дело» за 1882 г. появился очерк о Гарибальди писателя-демократа Степняка-Кравчинского. Давая высочайшую оценку нравственным качествам Гарибальди, он объяснял промахи Гарибальди-политика его человеческими достоинствами. «Как человек совести по преимуществу, он придавал значение не столько аргументам, сколько искренности и добросовестности говорившего… Самая мягкость и гуманность его натуры мешали ему быть хорошим политиком, так как здесь нужно именно уметь топтать убеждения и личности самых близких людей, раз они становятся поперек дороги к достижению известных целей. Вот почему, обладая молниеносной решимостью на поле битвы, Гарибальди колебался то в ту, то в другую сторону в политике»⁷.

     В нехватке решимости и твердости, недальновидности и политической наивности упрекал Гарибальди в «Русском вестнике» и Катков. Подобные упреки содержались в записи Достоевского, сделанной в ходе работы над романом «Подросток», посвященной мемуарам Гарибальди. Неназванный в отрывке персонаж, ставший затем Версиловым, заявлял, что причина революций, по Гарибальди, – сопротивление правительств и государей истине и человеческому братству, что для решения всех экономических проблем нужно лишь, чтобы каждый уменьшил вдвое объем потребляемого. «Таких экономических правил можно наделать сколько угодно, но как их исполнить? Люди, подобные Гарибальди, простодушно веруют в совершенные пустяки, дела великие легки при таком простодушии»⁸.

     Необходимо отметить, что сомнения многих современников Достоевского в достоинствах политической стороны деятельности Гарибальди подвергаются известному пересмотру в последние десятилетия. Историки, занимающиеся, в частности, и этой проблемой, убедительно доказывают, что несмотря на известную наивность и ошибки в политических расчетах, Гарибальди, особенно в последние 20-лет его деятельности, был присущ прирожденный здравый смысл. Ценнейшим качеством политического деятеля была его близость к простому народу и способность привлекать и вести за собой людей. Именно это качество явилось одной из главных причин его колоссальной популярности в самых различных слоях итальянского населения. Вместе с тем своей неувядаемой славой Гарибальди был обязан тому обстоятельству, что принадлежал к редкому типу исторических деятелей, которые являли собой образцы высокой морали и человечности.

Литература

1. Ф.М.Достоевский. Полное собрание сочинений в 30-и      тт. Т.19. Л., 1979. С.71–72, 435.
2. Цит. по: М.И.Ковальская. А.Н.Веселовский и      итальянское Рисорджименто. Проблемы итальянской истории. 1987. М.,1987. С.      232, 240, 245–246.
3. Ф. М. Достоевский. Полн. собр. соч. Т.5. С.83–84.
4. Там же. Т.19. С.121; Т.20. С.154–155.
5. P.Tchihacheff.      Le Royame d’Italie e′tudie′ sur les lieux me^mes. Paris, 1862. P.102–103,      123^*.
6. А.И.Герцен. Полное собрание сочинений. Т.Х. С.72;      Т.ХI. С.254–257,      259, 291.
7. С.М.Степняк–Кравчинский. Сочинения. Т.2. М., 1958.      С.356, 384.
8. Ф.М.Достоевский. Полн. собр. соч. Т.16. С.69.