Почему университеты развиваются во время войны
И как меняется их роль с течением времени
Виктор ВАХШТАЙН
кандидат социологических наук,
заведующий кафедрой теоретической социологии и эпистемологии
РАНХиГС при Президенте РФ
В истории европейских систем образования возникали критические моменты, в которых именно университет оказывался тем местом, где производилась новая картина мира. Как правило, это происходило в ситуациях серьезных политических кризисов.Начнем с современности.
До войны в Боснии и Герцеговине было четыре университета. Университет Сараева самый старый и крупный: на его двадцати пяти факультетах в 80-х годах училось более тридцати тысяч студентов ежегодно. Что происходит с вузовской системой в годы войны (1992–1995)? Вопреки ожиданиям, она не исчезает, а стремительно расширяется. В 1993 году две педагогические академии открываются в Зенице и Бихаче. В том же Бихаче создается институт механизации машиностроения. Университет в заселенной преимущественно боснийцами Тузле усиливается за счет открытия новых факультетов философии и педагогики. В Сербскую Республику перебираются преподаватели-сербы из Сараевского университета и университета Тузлы. Создается новый «Сараевский университет Сербской Республики». Примечательный факт: в 1993 году в разгар боевых действий принимается Закон об университетах, определяющий административную структуру вузов Боснии. По этому закону факультеты наделяются самой широкой автономией. (Кстати, британский закон об образовании тоже принимался в разгар войны — в 1944 г.)
Курс на увеличение числа вузов сохранился и в послевоенное время. C1995 по 1998 год в Боснийско-Хорватской федерации и Республике Сербской появляется по шесть новых институтов. Вернувшаяся с фронтов молодежь оседает в этих образовательных центрах. Рост числа студентов не прекращается до начала 2000-х. К этому моменту каждая из общин уже имеет развитую сеть вузов, главное предназначение которых — удержание национальных автономий. Университеты становятся местами производства новых, размежевавшихся Балкан. Яркая деталь: среди военных преступников, осужденных Гаагским трибуналом, немало бывших университетских сотрудников. Самый знаменитый из них — профессор психиатрии Радован Караджич.
Почему это происходит? В период военных и политических кризисов университеты демонстрируют способность к производству востребованных языков описания мира. Благодаря ей университет превращается в своего рода «точку трансценденции», воспаряя над суетным миром, поднимаясь выше города, региона, империи, участвует в политической борьбе, как участвуют в ней арбитры, а не игроки. Ранее такая возможность «институционализированной трансценденции» была закреплена лишь за церковью.
Изначально «университетская автономия» — именно политическая автономия. В 1158 году Фридрих Барбаросса захватил Милан (один из самых богатых городов Ломбардии) и созвал на Ронкальском поле сейм, дабы навязать североитальянским городам новый порядок управления. В этом славном мероприятии приняли участие болонские профессора-юристы, которым удалось предложить Барбароссе нечто большее, нежели просто новую политическую схему, — они предложили ему новый язык описания политики и новый способ мышления о власти. Язык, который также помог Императору в борьбе с Папой. В благодарность за помощь со стороны болонских профессоров Барбаросса издал закон, по которому брал под свое покровительство тех, кто «путешествует ради научных занятий, в особенности преподавателей божественного и священного права». Болонские студенты освобождались от круговой поруки в уплате налогов и от подчинения городским судам Болоньи. То есть утрата (относительной) автономии северо-итальянскими городами способствовала развитию (относительной) автономии университетов.
«Церковная метафора» — одна из самых сильных метафор самоописания университета, дошедшая до наших дней. Впрочем, говоря это, следует помнить — метафора «Университет как Церковь» есть плоть от плоти языка описания, созданного самими университетами.
Здесь имеет смысл различить инструментальные и терминальные метафоры. К инструментальным метафорам мы прибегаем для прояснения ситуации (чаще всего в корыстных целях, навязывая собеседнику свое видение происходящего). Инструментальные метафоры вполне могут быть манипулятивными по своему характеру и вовсе не обязательно отражают тот язык, на котором мы не говорим, но действуем. Например, метафора «Университет — любимая дочь Короля» позволяет ректору университета претендовать на символический статус принца крови. А метафора «Университет — суверенное государство» позволяет до наших дней сохранять средневековый запрет на появление в кампусах вооруженной полиции без соответствующего разрешения ректора. (Такой запрет действовал до 1968 г. во Франции.)
Терминальные же метафоры — это метафоры конечные. Они говорят нами больше, чем мы — ими. «Университет как Церковь», видимо, некоторое время являлась конечной терминальной метафорой.
В XX столетии университет уже не является местом привилегированного производства картин мира и центром разработки языков описания. (Справедливости ради следует сказать, что монополистом на этом рынке университет не был никогда и лишь изредка оказывался в авангарде.) Начинается коррозия университетской культуры, и вместе с ней — способов самоописания университета. После Второй мировой войны мир обнаружил, что изменился. Ему требовались новые ответы на старые вопросы. И классический университет вряд ли мог в этом помочь. Так появились новые терминальные метафоры, перекроившие университетскую среду.
Одна из них — метафора социальной инженерии. Мир сошел с ума, произошла война, и сейчас наша задача — «починить» этот мир. Университет, как механик, который после катастрофы разгребает покореженные корпуса европейских государств и своими осторожными действиями возвращает их в норму, снова ставит на рельсы. В этом языке университет более не суверенен, а в лучшем случае автономен. Для Германии это означает конец классического гумбольдтовского университета с его требованием «уединения и свободы». Для Англии — поражение оксбриджской модели в символической борьбе с «краснокирпичными» университетами, наследниками индустриальной революции конца XIX века. Для Франции — проигрыш университетов высшим школам, воплощавшим дух прогрессистских реформ.
Во всех этих случаях речь идет о закате неутилитарного, непрагматического знания.
Благодаря технократическому языку университет становится инструментом социальной политики. Эта метафора лежит в основе многих социально-инженерных проектов. Например, когда закрываются шахты Рурского угольного бассейна на западе Германии, складывается сложная социальная ситуация. И для того чтобы дети потерявших работу шахтеров не пополнили ряды уличных преступников, создается университет. Но правительство ФРГ подходит к этой проблеме с немецкой основательностью: создается не просто резервация для молодежи, а по-настоящему хороший университет — Билефельдский.
Инженерия предполагает процесс проектирования. Классический пример — послевоенная Англия, 1946 год, страна в руинах. Комиссия Барлоу, которая собирается по инициативе парламента, должна проанализировать процессы, происходящие в системе образования. Ее заключение: при сохранении имеющихся тенденций мы скоро будем на последних местах по показателям экономического развития, потому что через двадцать лет стратегически важные политические и экономические решения в стране будут принимать люди, у которых нет высшего образования. Эти доводы не были приняты во внимание. В середине 1960-х собирается следующая парламентская комиссия («комиссия Робинса») и свидетельствует: Барлоу был прав, мы отстаем в экономическом развитии, потому что у нас кастовая система образования, для людей с улицы она закрыта, и университеты не выполняют функцию социального лифта. Тогда принимается ряд мер по «разгерметизации» высшего образования: пишется знаменитая Белая книга британского образования, увеличивается число вузов, наконец, создается Открытый университет, который возглавляет премьер-министр под патронажем королевы.
Бизнес-корпорация — это принципиально иная метафора. Если метафора социальной инженерии строится на идее максимизации общественного блага (понимаемого чрезмерно абстрактно), то метафора экономической корпорации держится на идее максимизации экономической выгоды (зачастую понимаемой чересчур конкретно).
Третья распространенная метафора — метафора университета как политической партии. Правда, работает она в основном либо в диктаторских режимах, либо в парламентских демократиях, где политические образования имеют давние связи с университетами, а также отдельными факультетами и школами.
В Нидерландах был случай, когда правящая партия попала в чудовищный скандал из-за перебрасывания государственных ресурсов «своим» университетам. Иллюстрацией сращения университета и власти может служить единственный пример университетской диктатуры в истории ХХ века — диктатуры профессора экономики Коимбрского университета Антонио Салазара.
Этот португальский университет более чем на десятилетие стал главным каналом рекрутирования правящей элиты, а сам Салазар — чтобы укрепить метафорику университетской автономии — уже будучи диктатором, ежегодно приезжал к ректору с просьбой о продлении академического отпуска еще на один год.
Итак, вот три метафоры, которые я бы выделил сегодня: университет как инструмент социальной инженерии, университет как корпорация, университет как политическая партия. Эти модели самоосмысления приходят на смену «старым» ресурсам воображения. Подчеркну: с Ронкальского сейма и до Второй мировой войны — а это почти вся университетская история — университет являлся тем местом, где производились картины мира и языки его описания (от религиозных утопий до националистических идеологий). Университет остался таким местом и в послевоенной Европе, однако теперь он в гораздо большей степени является объектом описаний. Даже тогда, когда эти описания производятся на им же созданном языке.
