На дворе стоял тридцать второй год

В годовщину расстрела Мейерхольда хочу поделиться историей Зиновия
Гердта в изложении В.Шендеровича, которую очень люблю.

«На дворе стоял тридцать второй год. Шестнадцатилетний Зяма пришел в полуподвальчик в
Столешниковом переулке в скупку ношеных вещей, чтобы продать пальтишко
(денег не было совсем). И познакомился там с женщиной, в которую
немедленно влюбился.Продавать пальтишко женщина ему нежно запретила
(«простынете, молодой человек, только начало марта»). Из разговора о
погоде случайно выяснилось, что собеседница Гердта сегодня с раннего
утра пыталась добыть билеты к Мейерхольду на юбилейный «Лес», но не
смогла.Что сказал на это шестнадцатилетний Зяма? Он сказал: «Я вас
приглашаю».
– Это невозможно, – улыбнулась милая женщина. – Билетов давно нет…
– Я вас приглашаю! – настаивал Зяма.
– Хорошо, – ответила женщина. – Я приду.Нахальство юного Зямы
объяснялось дружбой с сыном Мейерхольда. Прямо из полуподвальчика он
побежал к Всеволоду Эмильевичу, моля небо, чтобы тот был дома.Небо
услышало эти молитвы.Зяма изложил суть дела – он уже пригласил женщину
на сегодняшний спектакль, и Зямина честь в руках Мастера! Мейерхольд
взял со стола блокнот, написал в нем волшебные слова «подателю сего
выдать два места в партере», не без шика расписался и, выдрав листок,
вручил его юноше.И Зяма полетел в театр, к администратору.От
содержания записки администратор пришел в ужас. Никакого партера, пущу
постоять на галерку… Но обнаглевший от счастья Зяма требовал
выполнения условий! Наконец компромисс был найден: подойди перед
спектаклем, сказал администратор, может, кто-нибудь не придет…Ожидался
съезд важных гостей. Рассказывая эту историю спустя шестьдесят с
лишним лет, Зиновий Ефимович помнил имя своего невольного благодетеля:
не пришел поэт Джек Алтаузен! И вместе с женщиной своей мечты
шестнадцатилетний Зяма оказался в партере мейерхольдовского «Леса» на
юбилейном спектакле.И тут же проклял все на свете. Вокруг сидел
советский бомонд: тут Бухарин, там Качалов… А рядом сидела женщина в
вечернем платье, невозможной красоты. На нее засматривались все гости
– и обнаруживали возле красавицы щуплого подростка в сборном
гардеробе: пиджак от одного брата, ботинки от другого… По всем
параметрам, именно этот подросток и был лишним здесь, возле этой
женщины, в этом зале…
Гердт, одаренный самоиронией от природы, понял это первым. Его милая
спутница, хотя вела себя безукоризненно, тоже явно тяготилась
ситуацией.
Наступил антракт; в фойе зрителей ждал фуршет. В ярком свете диссонанс
между Зямой и его спутницей стал невыносимым. Он молил бога о
скорейшем окончании позора, когда в фойе появился Мейерхольд.
Принимая поздравления, Всеволод Эмильевич прошелся по бомонду,
поговорил с самыми ценными гостями… И тут беглый взгляд режиссера
зацепился за несчастную пару. Мейерхольд мгновенно оценил мизансцену –
и вошел в нее с безошибочностью гения.
– Зиновий! – вдруг громко воскликнул он. – Зиновий, вы?
Все обернулись.
Мейерхольд с простертыми руками шел через фойе к шестнадцатилетнему подростку.
– Зиновий, куда вы пропали? Я вам звонил, но вы не берете трубку…
(«Затруднительно мне было брать трубку, – комментировал это Гердт
полвека спустя, – у меня не было телефона». Но в тот вечер юному Зяме
хватило сообразительности не опровергать классика.)
– Совсем забыли старика, – сетовал Мейерхольд. – Не звоните, не
заходите… А мне о стольком надо с вами поговорить!
И еще долго, склонившись со своего гренадерского роста к скромным
Зяминым размерам, чуть ли не заискивая, он жал руку подростку и на
глазах у ошеломленной красавицы брал с него слово, что завтра же, с
утра, увидит его у себя… Им надо о стольком поговорить!
«После антракта, – выждав паузу, продолжал эту историю Зиновий
Ефимович, – я позволял себе смеяться невпопад…» О да! если короля
играют придворные, что ж говорить о человеке, «придворным» у которого
поработал Всеволод Мейерхольд? Наутро шестнадцатилетний «король»
первым делом побежал в дом к благодетелю. Им надо было о стольком
поговорить! Длинного разговора, однако, не получилось. Размеры
вчерашнего благодеяния были известны корифею, и выпрямившись во весь
свой прекрасный рост, он – во всех смыслах свысока – сказал только
одно слово:
– Ну?
Воспроизводя полвека спустя это царственное «ну», Зиновий Ефимович
Гердт становился вдруг на локоть выше и оказывался невероятно похожим
на Мейерхольда…»

Иллюстрация: culture.ru

http://www.dorledor.info/article/%D1%86%D0%B0%D1%80%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9-%D0%BF%D0%BE%D0%B4%D0%B0%D1%80%D0%BE%D0%BA