Узники тьмы. Один из кругов ада .

Автор: Альтшулер Эдгарт , доктор технических наук, профессор. Израиль.

Один из кругов ада
( Глава из рукописи книги Альтшулера Э. «Узники тьмы” )

Эпоха ГУЛага завершилась в Норильске де юро в 1956 году,
но де факто она существует в памяти людей до
сегодняшнего дня.

norillag — LiveJournal
1. Поездка на “точку”

Прошло несколько дней после разговора Файвуса с профессором Буровым. Никто Файвуса ни о чём больше не спрашивал, да и сам он нигде по этому поводу не высказывался. На зоне принято не задавать вопросы, а отвечать на них. Всё шло по заведенному много лет распорядку: рано утром Файвус определял погоду, затем работал в геодезической группе. Вечером слушал интереснейшие разговоры между Исааком и Васильевым. Казалось, что все уже забыли о сделанном ему предложении перейти на новую работу, когда старший конвоя сказал Файвусу, чтобы он завтра утром на развод, до особого распоряжения, не выходил. За ним придут. Утром в бараке никого, кроме дежурного, которого Файвус не знал, не было. В середине дня в барак зашёл незнакомый старший лейтенант и спросил о Файвусе у дежурного. После того, как его окликнули, Файвус слез с нар, собираясь доложить о себе по форме с указанием фамилии и статьи, по которой осуждён. Но старший лейтенант, перебив его, сказал, чтобы он быстро с вещами выходил на улицу.
За воротами барака стоял армейский вездеход с включённым мотором, около которого топтался водитель в штатском. Старший лейтенант подвёл Файвуса к вездеходу. Даже подсадил, чтобы тот залез во внутрь. После этого что – то сказал водителю и махнул рукой, как – бы давая разрешение на отправление. В вездеходе уже были двое солдат в полушубках, так что их звания Файвус не определил. Выпрямиться во весь рост в вездеходе Файвус не мог и поэтому, в каком – то полупоклоне, произнёс:
— Заключённый Золотой, статья 58 часть 9.
Потом как – то робко добавил:
— Год ареста тысяча девятьсот сороковой.
Верзила с рыжим чубом, лежавший поперёк вездехода, произнёс, растягивая слова:
— Не понял. Это твоё погоняло или чо? Как тебя, в натуре, звать?
— Ефим.
— Чегоооо? Жид что — ли?
— Еврей.
— Этого ещё не хватало. А нам сказали, что мы должны выполнить особое задание — доставить на “точку” одного серьёзного человека. Так это, получается, тебя?
— Не знаю, может и меня.
Второй конвоир в шапке – ушанке, завязанной тесёмками под горло, сидел молча и в акте знакомства участия не принимал. Так как в вездеходе было очень шумно, то на этом разговор между ними закончился. Файвус приткнул свой рюкзак к стенке в дальнем углу вездехода и опёрся на него спиной. Сначала ему показалось, что в вездеходе достаточно тепло. Однако спустя некоторое время Файвус почувствовал, что замерзает. Откуда – то очень сильно дуло. Ощупав угол вездехода руками, он обнаружил довольно большую щель, не закрытую войлоком. Через неё и тянуло страшным холодом. По всей видимости, на все углы войлока, которым был обит вездеход изнутри, просто не хватило. Файвус попробовал отползти от этого места, но у него ничего не получилось, так как всё пространство вездехода было забито какими – то ящиками и катушками с проводами. Рыжий конвоир молча наблюдал со своего места за действиями Файвуса. Понимая, что заключённый может просто замёрзнуть, не доехав до места назначения, он бросил ему валяющуюся на полу вездехода промасленную мешковину. Обернувшись несколько раз этой вонючей тряпкой и подоткнув её под себя со всех сторон, Файвус немного пришёл в себя. Он даже задремал, но через некоторое время проснулся, когда вездеход жутко тряхнуло на очередной выбоине и ящики с грохотом стали перемещаться в его направлении по железному полу.
Файвус от страха сжался в комок, но ящики проехали мимо него. Спать он больше не мог и не только потому, что замёрз, а из – за всяких мыслей, которые ему лезли в голову. Файвус не понимал, что с ним происходит. Почему он оказался в этом вездеходе и куда его везут? Как это всё связано с предложением профессора Бурова? В чём будет заключаться его новая работа, о которой с ним говорили два серьёзных человека? Ясно, что люди, находящиеся в вездеходе, выполняют приказ и никакого отношения ни к нему, ни к его будущей работе не имеют. А может его с кем – то перепутали и запихнули в вездеход по ошибке, вместо кого – то другого? Может это недоразумение скоро разрешится и его вернут в барак? Файвус перебирал в уме разные варианты, но вскоре мысленно себя оборвал – в лагерном ведомстве таких ошибок быть не может. Просто за несколько дней, после разговора с профессором Буровым, произошло какое — то непредвиденное событие. Что – то внезапно наложилось на принятое ранее решение. Только через полгода старший лейтенант Лоскутов, который его забирал из барака и сажал в вездеход, расскажет Файвусу, как было всё на самом деле.
К вечеру, часов через шесть пути, вездеход прибыл на объект, который назывался метеоточкой. Объект представлял собой балок, поставленный на нескольких больших камнях на высоте около тридцати сантиметров от земли, и состоял из одной большой комнаты и предбанника. Один из конвоиров подошёл к балку и открыл входную дверь, которая была закрыта на деревянный засов. Оказалось, что, как и в Норильске, дверей было две, причём вторая была обита с внешней стороны, уже пришедшим в негодность, войлоком. Между дверями был тамбур, который делали в Норильске для того, чтобы предотвратить попадание в тёплое помещение холодного наружного воздуха. В предбаннике один угол занимал рукомойник с соском, под которым стояло пустое ведро. В другом углу располагалась поленница дров, запаса которой должно было хватить на несколько недель. Так как в балке долго никто не жил, то в нём накопилась жуткая вонь. Для того, чтобы она выветрилась, солдаты открыли обе двери, в результате чего температуры внутри балка и снаружи сравнялись. Балок был не очень большой, метров шесть длиной и метра три шириной. Вдоль стен в большой комнате располагались двухъярусные полки, а посередине комнаты стоял низкий деревянный стол.
Разгрузка ящиков заняла не более двадцати минут, после чего вездеход отправился в обратный путь. Старшим на точке оказался рыжий сержант Кузьменко, который безошибочно определил национальность Файвуса. Немногословный, деловитый, он вместе со вторым охранником рядового звания начали заносить привезенные ящики в балок. Файвусу никаких поручений не давал и даже когда он попытался помочь, подняв один из ящиков, Кузьменко грубым голосом ему сказал:
— Поставь на место и больше ни к чему не прикасайся. Понял?
— Понял.
После некоторой паузы, Кузьменко добавил:
— Я тебе потом объясню, что ты должен здесь делать.
Завершив последнюю фразу, он смачно выругался, как бы подводя итог разбору ситуации. Было совершенно очевидно, что Кузьменко всё время находится в состоянии нервного напряжения. Что – то его так бесит, что он не может с собой справиться. Файвус, которого он впервые в своей жизни сегодня увидел, был просто тот объект, на котором он вымещал свою злобу. Он бы уже давно Файвуса ударил, если бы ему его звериное от природы чутьё не подсказывало, что это не простой заключённый и вести с ним себя нужно аккуратно. И тем не менее всем своим видом Кузьменко показывал, что будет без оглядки гноить Файвуса.
Командировку на эту метеоточку Кузьменко, или как его все называли Кузьма, воспринял без особого энтузиазма. Он уже был здесь два года назад. Мало того, что она была расположена далеко от основной базы Норильлага, так ещё и местное население здесь относилось к приезжим военнослужащим весьма настороженно. Основную роль в создании этой непростой ситуации играл местный шаман. Дело в том, что метеоточка, ведущая наблюдения за погодой и передающая сводки в Норильск, была конкурирующей фирмой, которая отрицательно влияла на его шаманский авторитет и заработки.
После того, как все ящики были сложены в балке, один на один, до самого потолка, Кузьма поручил второму солдату, фамилия которого была Веселин, растопить печь в большой комнате. Вообще, природа явно подшутила с фамилией этого солдата, потому что более угрюмого и замкнутого человека, чем он, трудно было даже представить. Но ещё большим юмором являлась его кличка Весёлый, на которую он спокойно реагировал. Когда Весёлый отобрал для растопки дрова, Кузьма заставил Файвуса разобрать поленницу, вынести все дрова во двор и сложить их у стены балка, плотно накрыв брезентом. На месте поленницы дров, подстелив никому не нужные тряпки, Файвус должен был спать. Солдаты расположились, каждый на своей полке, а чтобы заключённый не замёрз, держали полуоткрытой дверь из комнаты, где топилась печь, в предбанник. И тем не менее к утру, когда все дрова прогорели, в предбаннике было так холодно, что даже вода замёрзла в рукомойнике. Файвус здесь ещё больше замёрз, чем в вездеходе. Его не спасали многократные приседания, наклоны и размахивания руками. Он не находил себе место и позу, в которой хоть чуть – чуть бы согрелся. И тут он вспомнил рассказ, как ехали мужик и барин зимой по степи в лютый мороз. Мужик на барина надел, всё что мог, а сам время от времени снимал зипун и обтирался снегом. Барин от холода чуть не умер, а мужик только довольно покрякивал и песни пел. Дрожащими руками Файвус снял с себя одежду, зачерпнул из рукомойника воду, вперемежку со льдом, и выплеснул её на голое тело. Скрипя зубами, чтобы не завопить от того, что он совершает, Файвус сначала растёр сразу растаявший лёд по телу, а потом полой своего ватника вытерся насухо. Быстро одевшись и завернув себя во все тряпки, которые были в его распоряжении, он почувствовал непередаваемое блаженство. Тепло не разливалось по телу – оно перемещалось по нему: сначала бросилось в голову, почему – то сконцентрировавшись в ушах, нещадно горевших, потом захватило всё его нутро и только после этого ушло в ноги. И тем не менее, через несколько часов Файвус вновь почувствовал, что замерзает. Но теперь он без колебания повторил снова это действо, давшее ему, в полном смысле этого слова, возможность продолжать жить.

2. Клавка

Утром следующего дня резко отворилась входная дверь и в балок ворвалось, вместе с облаком морозного воздуха, что – то большое и шумное. Это была молодая женщина, на ходу снимающая с головы пёстрый национальный платок. Ни фигурой, ни ростом она не походила на местных женщин – маленьких, тихих, каких – то незаметных, а главное, друг на друга похожих. Женщину звали Клавкой и была она на половину русской, на половину эскимоской. Родилась далеко от этих мест, на Чукотке. Попала в эти края, когда отец завербовался в рыболовецкую артель, промышлявшую по всему Северу. С ним сюда же переехала жить жена Варвара с дочкой Клавкой. Отец через год ушёл в море и не вернулся. По всей видимости, утонул, а мать здесь осталась жить, устроившись в бригаду по разделке оленей. Работа была тяжёлой, грязной и утомительной. Выполняли её только женщины, в то время как мужчины занимались выпасом оленей и их забоем. Убитых оленей, даже не успевших ещё остыть, мужчины сгружали с нарт прямо на землю. Остальное уже было делом женщин: снять шкуру, отделить голову от туловища, рассортировать внутренние органы, собрать в отдельном ящике рога и копыта. Всё разложить по бочкам или развесить на колья для просушки. С учётом страшной картины расчленённых оленьих туш и кровавого производства, бригадир периодически менял работниц местами, поручая им вместо, например, отделения головы, выполнять обработку шкур. Оленей сдавали заготовителям по языкам, поэтому на отрезание языков ставили самых опытных и квалифицированных работниц. Иногда вместо оленей женщин ставили на разделку рыбы – работа была не такая тяжёлая, но и оплачивалась хуже.
Клавка внешне была типичным представителем малых народов Севера – круглое лицо, широкие скулы, чёрные волосы и тёмные глаза. Но ростом была на голову выше всех своих сверстников, что унаследовала от своего русского родителя. Физической силой природа её не обделила – лихо управлялась с оленьей упряжкой, не говоря уже о собачьей своре. Прекрасно стреляя, Клавка ничего не боялась – ходила одна на медведя и кабана. Ни с кем она в стойбище не дружила: девчонки её не интересовали, а ребят, вечно пьяных и похотливых, она просто не замечала. К ней тоже никто никогда не приставал, зная её независимый характер и крутой нрав. Жила она в чуме с матерью, которая непрерывно курила. Однако Клавку же тянуло на свежий воздух, на простор. Она свободно ориентировалась в тундре и находила дорогу практически в любую погоду. Здесь она себя чувствовала хозяйкой, повелительницей всего того, что её окружало. Клавка всей душой любила тундру – этот потрясающий, совершенно непонятный для всех остальных мир. Она знала, что жизнь в тундре никогда, ни на одну минуту не останавливается, несмотря на жуткий холод, пронизывающий ветер, пургу и полярную ночь. И ещё она была уверена в том, что в тундре нельзя умереть ни от холода, ни от голода. Тундру просто нужно любить, уметь с ней общаться, знать её законы и их уважать. И хотя её лицо обычно было плотно закрыто платком, чтобы не обморозиться, она, сидя в нартах, всегда пела, практически не открывая рта. Пела обо всём, что видела вокруг. Пела для себя.
Клавка могла проехать за день несколько сотен километров, находя, по только ей известным приметам, дорогу. Она не раз попадала в различные критические ситуации, но тут же о них забывала. А если потом и кому — то рассказывала, то с улыбкой, а главное, с шуткой. Особенно её веселили вопросы про волков и той опасности, которая за этим кроется. На одном из народных сходов, где из женщин она была только одна, кто — то, чтобы её смутить, задал вопрос:
— Скажи, Клавка, что будешь делать, если с волком встретишься?
— А что такого? Науку общения с волками преподал мне ещё отец. Он же научил меня понимать их язык по голосу. Волков не надо бояться. Бояться надо людей. Волки сначала думают, а потом нападают. А человек наоборот: сначала нападает, а потом думает.
— Ну, ты на вопрос отвечай: что будешь делать в этом случае?
— Исход встречи с волком зависит от человека: дрогнет он или выстоит. Волк смотрит на тебя, а ты на него. В общем, кто кого пересмотрит. Если дашь слабину – твой конец. А если нет, волк уйдёт и больше к тебе никогда не подойдёт. Особый случай – когда встречается тебе на пути волчья стая. В ней нужно сразу определить самку. Самец рычит, вращает глазами, дыбит шкуру, а решает всё она. И в гляделки нужно играть с самкой, а не с самцом.
Мужчинам посёлка ответ Клавки понравился и они её больше никакими вопросами не задевали.
Как по тундре распространяется информация — для непосвящённого в это человека всегда остаётся большой загадкой. Но то, что на зимовье прибыла группа людей из Норильска, Клавка знала уже в тот же день. У ней был в этом сообщении свой интерес. Она присматривала за зимовьем, время от времени в нём убирала и поддерживала порядок. За это Клавка получала от приезжих на зимовье табак и водку, которые отдавала своей матери, так как сама никогда не курила и не пила. Сейчас она приехала на точку за причитающимся ей пайком, но никак не ожидала увидеть там рыжего Кузьму. И поэтому вместо того чтобы, зайдя в дом, поздороваться, задала ему с порога строгим тоном вопрос:
— А это кто у тебя там в предбаннике валяется?
Кузьма сначала не хотел отвечать, но потом, решив наладить отношения с Клавкой, буркнул себе под нос:
— Да жид один. Погодой будет заниматься…
Кузьма не забыл обиду на Клавку в свой последний приезд: когда он зашёл в балок и увидел бабу, то, не задумываясь, обхватил её сзади своими лапищами. Местные женщины были, как правило, безотказны, а тем более с солдатами, которые могли за их услуги угостить папиросой, или, если повезёт, даже дать банку тушёнки. Но в случае с Клавкой произошло совершенно непредвиденное — он получил удар в бок локтём такой силы, что у него перехватило дыхание. Причём, Клавка даже не повернулась, чтобы посмотреть, кого она чуть не зашибла до смерти.
Клавка пробыла в балке недолго. Наверное, на разведку приезжала. Ничего больше не спросив у Кузьмы, она села на нарты и уехала. После её отъезда, Кузьма бесцельно походил по балку, затем вышел в предбанник и уставился на Файвуса.
— Ну что, жид, ещё не подох от холода? Ты мне смотри. Не вздумай. Я за тебя перед старшим лейтенантом в ответе. Вставай. Сейчас пойдёшь с Весёлым посмотреть, в каком состоянии погодный ящик находится. Что надо – починишь. Давай, начинай работать.

3. Побои

Клавка приезжала на зимовье один раз в неделю. Причём, появлялась как – то внезапно, бесшумно подкатывая к балку с подветренной стороны. Ездила она только на собаках, которые слушались её беспрекословно. Как правило, собак не распрягала и они, сбившись в кучку, тихо ждали её возвращения. Входя в балок, Клавка, не здороваясь, проходила мимо Файвуса и направлялась прямо к Кузьме. Иногда она привозила ему оленье мясо или рыбу, что – то получая взамен. Судя по звону бутылок – это был спирт. А может что – то ещё. Файвус из своего угла не видел. Никаких вопросов Клавка никогда с Кузьмой не обсуждала, и только каждый раз у него спрашивала:
— Ты своему ж’иду жрать даёшь?
Получив утвердительный ответ, она уходила. Клавка не знала, как звать заключённого и полагала, что слово “жид” соответствует его тюремному статусу. На самом деле, Кузьма практически Файвуса не кормил: в соответствии с тюремным распорядком, утром и вечером, он бросал ему, как бездомной собаке, обглоданные кости и огрызки хлеба. Степень истощения Файвуса была запредельной. Из – за хронического голода он уже не мог нормально ходить, так как его бросало из стороны в сторону. Руки дрожали и отказывались слушаться. Клавка, видя эту ситуацию, старалась Файвуса немножко подкормить. Проходя мимо него, она каждый раз, незаметно для всех, пыталась ему что – нибудь сунуть.
Однажды хитрый и наблюдательный Кузьма, в отсутствие Файвуса, нашёл в его подстилке кусок вяленого оленьего мяса. И когда тот вернулся в балок, после снятия показаний с метеоящика, Кузьма, тыча Файвусу в нос этим куском, грозно спросил:
— У меня, падло, воруешь? Меня – представителя советской власти — бессовестно грабишь?
Не дожидаясь ответа, Кузьма ударил Файвуса с размаху кулаком по лицу. А когда тот упал на пол, стал со всей силы бить его сапогами, стараясь попасть в голову и грудь. Было совершенно очевидно, что Кузьма всю свою накопившуюся на кого — то злость, хотел выместить на этом беззащитном заключённом. Ударов было столько и они были такой силы, что кровь хлынула у Файвуса не только из носа и горла, но даже из ушей. Он почувствовал, что просто захлёбывается от крови. А Кузьма продолжал бить, подхлёстывая себя отборной руганью. Он не мог остановиться, пока не понял, что пинает уже бездыханное тело. Перевернув Файвуса на спину, Кузьма нащупал у него пульс и, убедившись, что тот живой, зашёл в свою комнату. Через некоторое время Файвус пришёл в сознание, но у него всё плыло перед глазами. Сделав огромное усилие, он подполз к ведру с водой и, приподнявшись, окунул в него голову. Затем намочил тряпку, на которой лежал, и постарался вытереть кровь. Но из этого ничего не получилось. Он её только размазал. Чтобы всё – таки остановить кровь, он ещё раз намочил тряпку и положил её себе на лицо. К лицу нельзя было притронуться – оно всё болело и горело.
В этот и на следующий день Файвус не мог выползти из своего угла, чтобы даже пойти в уборную, до которой было не более двадцати шагов. По инструкции до уборной Файвус должен был идти в сопровождении конвоира, но Весёлый всегда оставался стоять на крыльце и ждал возвращения Файвуса. От балка до уборной была протянута верёвка, за которую, когда была пурга или сильный ветер, нужно было обязательно держаться, чтобы тебя не унесло в тундру. Сегодня у Файвуса не было сил, чтобы выйти из балка.
Кузьма, видя его состояние, принёс со двора что – то наподобие ведра и, усмехаясь, поставил в угол:
— Сегодня можешь ходить сюды, с удобствами. А то ещё сдохнешь, не дай господь, по дороге в сортир.
Несколько раз в течение дня он подходил к Файвусу, брал его за волосы и заставлял открывать глаза. Убедившись, что он живой, Кузьма уходил к себе, не закрывая дверь в предбанник. По всему было видно, что у него был приказ сохранить заключённого живым. Он помнил, с какой интонацией старший лейтенант Лоскутов ему перед отъездом на “точку” сказал:
— За зэка отвечаешь башкой.
В связи с этим, к той жуткой неприязни, которую Кузьма испытывал к Файвусу и как к заключённому, и как к еврею, примешивалось чувство животного страха за свою шкуру. Это чувство усиливалось непониманием – почему он должен изо всех сил охранять этого, дважды виноватого перед ним и советской страной, человека. Что за ценность представляет это мерзкое, всё в болячках, существо, валяющееся в грязном углу предбанника?
А Файвусу было так плохо и так жалко себя, что он стал думать о смерти. Ну, зачем ему такая жизнь, в которой кроме боли, холода и голода, ничего нет? Зачем его сюда привезли – на край земли, а главное, за что? Он был по своей природе, человеком слабохарактерным, старающимся всегда за кого – то спрятаться, перепоручить решение своих проблем кому – то другому. Так было в техникуме, где его опекал Валера Хохлов. Тоже самое происходило с ним на бакене, где всё решал Савелий. Даже в лагере он спрятался за уголовника Хряка. А сейчас избитый, замёрзший, всеми брошенный, он единственно хотел, чтобы всё это, наконец, закончилось.

4. Ветра

Клавка в этот день не собиралась на “точку”, но что – то ей подсказывало, что надо туда съездить. Она была простой женщиной, родившейся в тундре и выросшей в общении с дикой северной природой. Но ей было присуще совершенно удивительное чувство внутренней интуиции. Это чувство позволяло ей самостоятельно доходить до многого, чему её, не посещавшей никогда школу, никто не учил. Друзей у неё никогда не было. В детстве её отовсюду гоняли и не только потому, что она была на голову выше всех своих сверстников, но и потому что жила среди ненцев, которые не любили эскимосов. Она была отверженной, никому не нужной. В таком же положении, как ей показалось, находится несчастный, который валяется в предбаннике балка на ледяном полу. Она остро ощутила в нём родственную душу человека, нуждающегося в помощи. Какая – то непонятная сила вытолкнула её из чума. Она снова запрягла отработавших свою дневную норму собак и, присев на корточки перед первой парой, что – то тихо и ласково ей нашептала. Собаки, словно услышав её слова, сразу с места взяли хороший темп. И всё равно ей казалось, что они бегут медленнее, чем всегда. Клавка на собак не кричала, не подгоняла. Она и без этого была уверена, что они делают всё так, как она их попросила. Клавке было не по себе, её мучило какое – то нехорошее предчувствие. Она распустила платок, подставив ветру разгорячённое лицо, но жар её не отпускал. Чтобы как – то прийти в себя, а точнее, успокоиться, она прилегла в нартах, закрывшись пологом, и не смотрела на дорогу. От сильного нервного напряжения, Клавка умудрилась даже на время задремать.
К сожалению, плохое предчувствие Клавку не обмануло. В углу предбанника лежал Файвус, пытающийся накрыться какими – то окровавленными тряпками, с лицом, представляющим сплошной кровоподтёк. Никакой обуви на нём не было: одна нога была обёрнута мешковиной, к которой верёвкой был привязан кусок резины. Другая нога была голой. Но Клавка успела рассмотреть на ней два синих, по всей видимости, отмороженных пальца. Ни слова не говоря, Клавка выскочила из балка и направилась к нартам. Завидев хозяйку, собаки поднялись на ноги и стали занимать свои места в упряжке. Но Клавка не обратила на них никакого внимания. Она вытащила из нарт оленью шкуру, на которой сама лежала, и развязала торбу, в которой были сложены верёвка, хозяйственный нож, чистые тряпки и другие нужные в тундре предметы. Потом, как будто передумав, завязала снова торбу и вместе со шкурой понесла всё в балок. Там она, молча, расстелила оленью шкуру на полу, положила на неё Файвуса и, как могла, его перевязала. После этого Клавка снова вышла из балка, выпрягла из упряжки одну из собак и вернулась с ней в балок.
Ветра – так звали собаку, которую Клавка завела в балок – была чистокровной северной лайкой. Молодая, ни разу не рожавшая и не утомлённая ездовой работой, Ветра сразу обращала на себя внимание. Клавка её берегла, а потому всегда ставила в пятую или шестую пару. Ветра выделялась из всех собак не только своей густой серебристой шерстью, но и какой – то особой статью. Спокойная по характеру, не суетливая, ни перед кем не заискивающая, она как – будто знала себе цену. Но особо сразу всех привлекали её глаза – умные, бездонные, голубые, с хрустальным зрачком, всё знающие и всё понимающие. Ветра без дополнительной команды пошла за Клавкой в балок. Клавке достаточно было кивнуть головой и показать в сторону Файвуса, чтобы Ветра всё поняла. Она перепрыгнула через Файвуса и легла между ним и ледяной стенкой балка. После этого Клавка, чтобы все слышали, громко сказала:
— Завтра приеду.
Когда за Клавкой с шумом закрылась входная дверь, из комнаты в предбанник вышел Кузьма. Судя по тому, что до отъезда Клавки он находился в своей комнате, Кузьма не только избегал встречи с Клавкой. Он её просто боялся. И тем не менее, Кузьма явно был настроен на продолжение воспитания заключённого в духе любви к советской власти. Только тут он заметил собаку, которая лежала за спиной у Файвуса. Ветра внимательно следила за всеми действиями Кузьмы и при его приближении к лавке начала угрожающе рычать. Однако, когда Кузьма увидел, что Файвус перебинтован, да ещё лежит на оленьей шкуре, он словно с цепи сорвался:
— Ну, семя жидовское. И здесь нашёл лазейку для хорошей жизни. И здесь умудрился устроиться с комфортом. Всех Вас – жидов надо истребить. Извести под корень Ваше поганое племя, чтобы не мешали нормально жить русскому человеку. От Вас одни проблемы, одни неприятности. Я бы тебя своими руками удавил, да, к сожалению, не могу позволить тебе сдохнуть. Приказ имею.
Файвус лежал с закрытыми глазами. Всю эту галиматью он слышал от Кузьмы не в первый раз. Ничего в ней интересного, а тем более нового для него не было. Он понимал, что Кузьма старается, с одной стороны, превратить его жизнь в ад, а с другой, обязан обеспечить её сохранность. Парадокс состоял в том, что в силу этих обстоятельств Кузьма в одном лице был его карателем и телохранителем. Ещё вчера, слушая этого ничтожного человека, он бы горько пожалел о своей судьбе. Но сегодня его злобные высказывания не производили на него никакого впечатления. Он впервые за много лет заключения просто согрелся. Живое существо – тёплое и доброе, лежащее рядом, ничего от него не требующее взамен, как будто вернуло его к жизни. Он даже на некоторое время забыл о своей жуткой боле. По всей видимости, Кузьма сломал ему нос и челюсть.
И вдруг, как будто в забытьи, Файвус оборвал словесный поток Кузьмы и тихим голосом заговорил:
— Да, я еврей. И все у меня в роду евреи – мама, папа, бабушка, дедушка. Я не виноват в том, что родился евреем. Так получилось. Я понимаю, что, с одной стороны еврей – это судьбоносная привилегия, которая не каждому дана, а с другой — тяжёлый крест, который нужно по жизни нести.
Чувствовалось, что Файвусу очень трудно говорить. Кровь заливала ему горло. Но лагерный университет Исаака, который он прошёл в течение последних нескольких лет, давал ему дополнительные силы. Файвус перешёл на шёпот и, чтобы его расслышать, Кузьма почти вплотную приблизился к углу, где лежал избитый, обмороженный зэк. Ветра, как будто понимая важность момента, замолчала. Она даже прекратила рычать, чтобы не мешать Файвусу говорить.
— А теперь я хочу спросить у Вас, Кузьменко – кто Вы?
— В каком смысле?
— Кто Вы по национальности?
— Не понял. Конечно, русский.
— Почему, конечно. Я бы этого не сказал. Фамилия у Вас украинская, рожа круглая, скуластая, как у татарина, волосёнки рыжие, курчавые, как у меня в детстве. К тому же нос приплюснутый, а разрез глаз узкий, как у азиата. Так что никак на русского Вы не тяните. А скажите ещё – какое у Вас отчество?
— Владиленович.
— Ну, совсем плохо. А Вы говорите — русский. Да Вы, вообще, не понятно кто. Так что заткните свой грязный рот и оставьте в покое евреев. Не то всё закончится для Вас большой бедой.
— Да ты, жидовская мразь… Я тебя в порошок сотру…
Задохнувшись от гнева, Кузьма кинулся в свою комнату за винтовкой. Ярость кровью заливала ему глаза – ты же понимаешь: какой – то зэк, вонючий еврей его оскорбляет, нарушает режим. Но на пороге комнаты Кузьма остановился. Он понимал — избить арестанта он не может, так как с тундровой собакой, которая не боится даже волков, ему не справится. Собака, при первой же попытке, просто его разорвёт. Застрелить зэка и собаку – тоже было исключено. И не только потому, что он имел строгий приказ от старшего лейтенанта. Но и из – за Клавки, которая, возвратившись, может его просто прикончить. Ну, а если он и с ней справится, то уйти ему живым от мести родственников в тундре не удастся. Они его везде найдут и убьют. Поэтому дальше угроз, которые он выкрикивал из своей комнаты, Кузьма не пошёл. Хорошо, что их разговор никто не слышал — в балке они были только вдвоём. Весёлый днём раньше ушёл охотиться на куропаток и до сих пор не вернулся.
Файвус с огромным трудом повернулся на правый бок – спиной к Кузьме, лицом к собаке. Ветра как будто ждала этого момента. Она аккуратно положила на него лапы и облизала ему всё лицо – то ли от радости, то ли от желания облегчить его страдания. Так они и лежали – Файвус и собака, нос к носу, дыша друг на друга. Файвус закрыл глаза. Ему очень хотелось спать. Было тепло и уютно. Трудно было сказать — сколько Файвус проспал. Но когда он открыл глаза, собака лежала в той же позе, на том же расстоянии от его лица и, не отрываясь, смотрела на него. Файвус лежал, боясь пошевелиться. Он не мог оторваться от её необыкновенных глаз. Он никогда в жизни не видел такой красоты – два куска голубого хрусталя мерцали в темноте. Это были не собачьи глаза. Это был вселенский Разум, который всё знает и всё понимает. И вдруг Файвуса пронзило: а может это не собака вовсе, а какое – то неземное существо в её обличье? Он бы нисколько не удивился, если бы Ветра сейчас заговорила человеческим голосом или даже засмеялась. А может его избиение Кузьмой привело к сотрясению мозга, в результате чего возникли эти необыкновенные видения? И, может всё это, ему просто кажется и он элементарно бредит. Файвус то закрывал глаза, погружаясь в сон, то снова открывал, но чудный голубой мир, связанный с собачьими глазами, не исчезал. Наоборот, с каждым разом эти ощущения усиливались. Они его завораживали, вызывая чувство покоя и умиротворения. Страх, боль, ненависть ко всему, что его окружает, ушли, исчезли, освободив не только тело, но и душу.
Файвус крепко обнял собаку – тёплую, добрую, умную, о существовании которой до сегодняшнего дня и не догадывался. Избитый, несчастный, никому не нужный, он лежал и думал: зачем природа сотворила его человеком, зачем поместила в мир людей, которые говорят одно, думают другое, а делают третье? Прожив на земле почти тридцать лет, из них одиннадцать в жутких лагерных условиях, он мало видел хорошего в своей жизни от людей. Люди его часто обижали, оскорбляли, унижали. Маленький, щуплый, физически слабый от природы, он не мог дать им отпор и просто всё терпел в надежде, что когда – нибудь это, наконец, прекратится.
Сейчас он лежал и думал: а может, в самом деле, лучше для него превратиться в собаку и жить среди собак? Где, наверное, всё проще, понятней, а главное, честнее? Где нет врагов народа? Нет русских и евреев, а главное, подонков, которые, как правило, почему – то сверху и всегда правы? Блаженно улыбаясь своим мыслям, Файвус закрыл в очередной раз глаза. Мысли его были о том, что хорошо было бы не просыпаться, и всю оставшуюся жизнь провести в собачьей среде. Навсегда заснуть в объятиях этой умной, доброй собаки. И чтобы не пришлось больше копошиться в мерзкой куче человеческого мусора — кузьменков, хряков, гунявых и других негодяев. Древние говорили, что каждый человек умирает тогда, когда он теряет интерес к жизни. Ко всему, что его в этой жизни окружает. Это даже не связано с количеством прожитых лет: у одних данное состояние наступает в пожилом возрасте, у других, как у Файвуса, оно пришло значительно раньше.

5. Стойбище

Рано утром следующего дня Файвуса разбудил громкий, грубый голос Кузьмы:
— Просыпайся, курва жидовская — жрать надо. И суку свою накорми, а то она на меня всё время рычит. Даже в сортир пройти не могу.
Он бросил в угол, где лежал Файвус, миску с какой – то бурдой в расчёте, что человек и собака будут кушать из неё вдвоём. Кузьме нужно было обязательно накормить заключённого и собаку до возвращения Клавки, воинственный вид которой вчера не предвещал для него ничего хорошего. И он не ошибся, потому что когда появилась Клавка, то, судя по грохоту, который она устроила в предбаннике, связываться с ней сегодня было не безопасно. Клавка подошла к Файвусу и откинула тряпки, которыми он был накрыт. Картину, которую она увидела, привёла её в ужас. По всей видимости, у Файвуса был сломан нос, так как кроме сплошной синевы на лице, на неё смотрели полные крови глаза. На правом боку, подняв ватник, Клавка увидела огромный синяк. Файвус с трудом дышал и из его рта вырывались какие – то непонятные звуки, похожие на бульканья. Не исключено, что у него были сломаны и рёбра, результатом чего было это странное дыхание. Клавка завернула Файвуса в оленью шкуру, на которой он лежал, и, взяв, бережно, как ребёнка, на руки, вынесла из балка. Файвус был маленький и лёгкий, так что донести его до нарт не представляло никакого труда. В нартах Клавка положила его головой вперёд, что позволяло ей, сидя в нартах, видеть его лицо. Запеленав Файвуса в оленью шкуру и подоткнув её со всех сторон, чтобы не дуло, она вернулась в балок.
Во второй раз в балок Клавка зашла не одна, а с Фёдором, который её дожидался у порога. Фёдора, местного плотника и какого – то дальнего родственника из её стойбища, она привезла, чтобы он переделал предбанник и соорудил лавку, на которой можно было бы Файвусу лежать. Работа для Фёдора была знакомой, но не простой, так как требовала переставить стенку, отделяющую комнату от предбанника, расширив его примерно на метр. Рассказав Фёдору, что он должен сделать, Клавка открыла дверь в комнату, где на кровати лежал Кузьма. Виртуозно владея русским матом, Клавка доходчиво объяснила Кузьме, что оставляет в балке Фёдора с собакой для работы, а покалеченного Файвуса забирает с собой.
Кузьма вскочил с кровати и потянулся за винтовкой, но, увидев за спиной Клавки незнакомого мужика с топором, понял, что обсуждать нечего. И всё – таки, желая сохранить лицо, Кузьма заявил, что обязан сопровождать зэка. На что ему Клавка жёстко ответила:
— Сама справлюсь. А ты, гнида паршивая, лучше помоги Фёдору. Он должен кое – что здесь перестроить. Вернусь через два дня.
Хлопнув дверью, Клавка вышла из балка и направилась к нартам, где, закрыв глаза, лежал Файвус. Подойдя к нартам, Клавка закрыла какой – то тряпкой ему лицо, чтобы на него не падал снег, и тихо сказала:
— Не бойся, Чупик, я тебя не брошу. Поверь мне – всё будет хорошо. Я тебя обязательно вылечу.
Что за имя она ему придумала, Файвусу было не совсем понятно. Но интонация голоса, с которой Клавка произнесла эти слова, говорила о многом: она больше никому не позволит над ним издеваться. Файвус слушал Клавку, её бессвязные причитания, но глаз не открывал. И, несмотря на боль в сломанной челюсти, он, впервые за много лет, попытался улыбнуться.
Файвус не знал, сколько времени они ехали до стойбища, где жила Клавка. Под монотонную песню, которую она завела, он сразу заснул. Песней это было назвать нельзя: какой – то набор непонятных слов на примитивную мелодию. Но в тихом, мягком исполнении Клавки эта песня его успокаивала и расслабляла. Через несколько часов они достигли стойбища и подъехали к одной из яранг, которая отличалась от всех остальных своими размерами. По окрику Клавки собаки остановились, сразу сбившись в одну кучу. В это время Файвус проснулся, но продолжал лежать с закрытыми глазами. При всём желании освободиться от всего, во что был он завёрнут, Файвус самостоятельно не мог. Клавка вылезла из нарт и пошла к яранге. Отсутствовала она недолго, а когда вернулась, сказала, наклонившись к Файвусу, что шаман согласен оказать ему помощь. После этого взяла его, как маленького ребёнка на руки, и занесла во внутрь этого необычного помещения. Внутри яранги за счёт костра, расположенного в центре, было тепло и пахло какими – то необычными травами. Здесь же находились двое мужчин неопределённого возраста. Один из них сидел на каком – то возвышении, другой стоял поодаль, скрестив на груди руки. На первом были надеты какие – то бусы и он непрерывно курил трубку. По всей видимости, это и был шаман. Клавка медленно и осторожно стала раздевать Файвуса, умудряясь каким – то образом его не переворачивать. Мужчины ей в этом не помогали. После того, как Клавка раздела Файвуса, к нему подошёл шаман. Осмотрев Файвуса, он что – то коротко, не выпуская трубку изо рта, сказал. Клавка объяснила Файвусу – о чём идёт речь. Так как у него сломан нос, то ему следует сделать протез в виде маски. Для этого помощник шамана должен найти на оленьем кладбище соответствующую кость и выпилить из неё корсет по форме носа Файвуса. С поломанными рёбрами тоже особых проблем нет – нужно туго забинтовать его верхнюю часть груди. Особое беспокойство вызывает нога: решено отрезать ему обмороженные пальцы. Ампутацию пальцев шаман собирается делать вечером.
Годы, проведенные в лагере, многому научили Файвуса, в том числе и умению переносить боль. И тем не менее, слова Клавки о том, что вечером ему отрежут пальцы, бросили его в пот. Страха не было, но то, что Файвус останется на всю жизнь калекой, его пугало. Клавка сразу уловила его настроение и стала нашептывать ему какие – то нежные слова на своём языке. Как – будто заговаривала его. Она дала Файвусу попить что – то горькое и терпкое, продолжая разговаривать сама с собой:
— А теперь, Чупик, ты заснёшь и будешь спать целый день. А когда проснёшься, мы поедем с тобой туда, где нас ждёт Ветра. Ты не представляешь, как она обрадуется, потому что мы тебя все очень любим.

6. Между жизнью и смертью

Через день, несмотря на явно начинающуюся пургу, Клавка засобиралась в обратный путь. Она сноровисто вязала какие – то узлы, относя готовые кульки в нарты. Так что когда Клавка положила Файвуса в нарты, в ногах у него уже лежала куча вещей. Файвус на действия Клавки внимания не обращал, покорно разрешая делать с ним всё, что она хотела. И даже не потому, что сильно болели нога и бок, а по причине того, что он продолжал находиться в состоянии забытья, нанюхавшись накануне трав шамана. Закончив сборы и ещё раз проверив, как лежит Файвус, Клавка гикнула на собак. Видимость из – за пурги ухудшалась прямо на глазах, но собаки уверенно бежали по известному им маршруту и уже через несколько часов они были на месте.
О том, что Клавка возвращается, Кузьма и Фёдор поняли по поведению Ветры, которая стояла под дверью и тихо скулила. При этом собака то ложилась на пол и старалась засунуть нос в щель между дверью и полом, то яростно скреблась в дверь. Изредка Ветра громко гавкала, как будто за дверью кто – то находился. Но потом замолкала и внимательно вглядывалась в дверь, склонив голову на бок. В её поведении было столько искреннего желания поскорей увидеть свою хозяйку, что она не могла с собой справится и обмочила весь пол около двери. Когда нарты подъехали к балку, Ветра перестала гавкать и легла на пол, положив голову между лапами. Сейчас она уже всё знала и спокойно ждала. Но когда на пороге появилась Клавка, собаку снова накрыла волна эмоций: она беспрерывно крутилась вокруг неё и прыгала, стараясь лизнуть Клавку в лицо. Всё это продолжалось до тех пор, пока та, наконец, не обняла её и не позволила ей это сделать.
Кузьма из своего угла наблюдал эту встречу и, выдержав небольшую паузу, грозно спросил:
— Ж’ида привезла?
— Привезла, но не вздумай к нему даже приближаться. Будешь иметь дело со мной.
— Ой, напугала. А ты не думаешь, что я тебе сейчас башку снесу и по рации сообщу на базу, что ты тут вытворяешь?
— Нет, не думаю. Тундра маленькая, медведь хозяин. Просто по весне найдут твои, кем – то обглоданные, косточки. А что касается звонка на базу – то ты, когда будешь туда звонить, заодно расскажи своему начальству, как половину своего армейского склада на рыбу и мясо сменял. Как каждый день водку пил со своим друганом. И не забудь рассказать, как ты зэка избил до полусмерти. А я уж всё непременно подтвержу.
Фёдор, не обращая внимания на перебранку между Кузьмой и Клавкой, продолжал работать. Всё, о чём они говорили, ему было давно известно, но он старательно делал вид, что ничего не слышит. Жизнь в тундре его научила молчать. Фёдор свою работу практически закончил: он почти на метр отодвинул перегородку между комнатой и предбанником, значительно расширив предбанник. В углу предбанника он соорудил довольно широкую лавку, а под лавкой сделал в перегородке дырку, через которую теперь поступало из комнаты Кузьмы в предбанник тепло. Ему оставалось только убрать мусор и сложить инструменты.
Клавка скинула на пол свой тулуп и начала наводить в балке порядок. Прежде всего, она решительно выбросила из предбанника в комнату Кузьмы все вещи, которые там сушились и, забив два гвоздя, повесила занавеску, которая закрывала лавку. Затем расстелила на лавке две оленьи шкуры, а вместо подушки положила валик с сухой травой. После этого Клавка где – то нашла тряпку и вымыла весь предбанник. Всё это она делала быстро, молча, не обращая ни на кого внимания. Видно было, что работой Фёдора она осталась довольна и он получит обещанный ему магарыч в виде двух бутылок спирта. Фёдор, чтобы не мешать Клавке, вышел из балка и стал её там ждать. Он понимал, что Клавка сначала должна занести в балок заключённого, уложить его на лавку, покормить, а затем отвезти его, Фёдора, в стойбище.
Наконец, закончив все дела, Клавка вышла на улицу и в сопровождении Ветры направилась к нартам. Фёдор, не задавая лишних вопросов, пошёл за ними. Файвус спал. Его уже прилично занесло снегом, но на лице, особым образом прикрытого Клавкой, снега не было. Она бережно, как маленького ребёнка, (а он и был маленьким ребёнком – ростом не более 150 см и весом не более 30 кг), вытащила Файвуса из нарт и в том же покрывале, в котором он лежал в нартах, занесла в балок. Здесь она развернула тряпки, в которые он был укутан, напоила его каким – то отваром, так как жевать он ничего не мог, и, сказав, что приедет завтра, ушла. Ветра, понимая свою хозяйку без слов, запрыгнула на лавку и легла на своё место позади Файвуса.
На следующий день, встав рано утром, Клавка быстро собрала всё необходимое, чтобы сделать сегодня Файвусу первую перевязку. Собирать, в принципе, было нечего: ненецкое врачевание основывалось для лечения любых болячек на применении тюленьего жира и ягелевой настойки. И тем, и другим её снабдил шаман, который, кроме плясок у костра и пением под бубен, активно этими средствами пользовался. Всё это Клавка положила в нарты вместе с узелком еды. Сегодня она не спешила – вчера Файвус себя неплохо чувствовал, а верная Ветра не даст его в обиду. Погода была замечательная – тихая, безветренная, редкая для этих мест. Конец марта. Ярко светило солнце, как – будто навёрстывая то время, когда оно пряталось за горизонтом. Большое и тёплое, оно просто царило над бескрайней тундрой, заливая её своим теплом и светом. На середине пути, Клавка даже остановила собак, чтобы насладиться мягким солнечным прикосновением, любовью ко всему живому. Её просто захлёстывало чувство благодарности к солнцу. Такое может испытывать только тот, кто долго живёт без солнца, ждёт его прихода и счастлив от того, что оно есть. И хотя мороз пока не отпускал, уже во всём чувствовалось приближение весны.
Зайдя в балок, Клавка сразу обратила внимание на то, что собака лежит не как обычно — рядом с Файвусом, а на полу. Подойдя к лавке, она увидела, что он находится без сознания. Весь горит и пышет жаром. Эту ситуацию, наверное, и почувствовала Ветра, перейдя с лавки на пол. Клавка не знала, что могло быть причиной такого состояния Файвуса: то ли сломанный нос и рёбра, то ли отрезанные пальцы. Банка травяной настойки и еда, оставленные ею вчера для больного, были не тронуты. Окровавленные тряпки сползли с Файвуса, обнажив жуткие раны и кровоподтёки. Клавка понимала, что разговаривать с охранниками не имеет смысла. Во – первых, они ничем не могли Файвусу помочь, а – вторых, собака и близко не подпустит их к нему. Ей оставалось надеяться только на себя и на чудо. Клавка намочила тряпку и аккуратно протёрла Файвуса. Но в сознание Файвус не приходил. Стараясь напоить его ягелевой настойкой, она приподняла ему голову и начала, как маленькому ребёнку, что – то нашептывать, склонившись над ним:
— Ну давай, Чупик, давай немножко попьём. Иначе ты не поправишься. Тебе надо жить, ты ещё совсем молодой. Тебе нельзя умирать. Никак нельзя. Попей травки, тебе сразу станет легче.
И он её услышал. Не открывая глаз, он чуть – чуть приоткрыл рот. Это позволило ей влить ему в рот несколько ложек настойки. Воодушевлённая своим успехом, Клавка каждые три часа заставляла Файвуса пить, вытирала пот и меняла смоченный в холодной воде компресс на лбу. Но, несмотря на все её усилия, температура не спадала. Файвус продолжал гореть и бредить, произнося какие – то непонятные бессвязные слова. Весь день Клавка не отходила от Файвуса. Было ясно, что в таком состоянии она оставить его на ночь не может. Ветра сидела рядом и, не отрываясь, смотрела на Клавку, ожидая её решения. Собака всё понимала и в её умных глазах Клавка читала, что ей следует остаться. Нельзя уезжать, бросив умирающего Файвуса. И когда Клавка поднялась, чтобы пойти на улицу и покормить собак, Ветра понимающим взглядом проводила её до дверей.
Переставив нарты, где, как ей казалось, меньше дует, Клавка привязала их к крыльцу специальной вожжой. Собаки, понимая, что на сегодня работа закончилась, сбились в кучу, понятным только им, образом и затихли. После этого Клавка накрыла нарты попоной и, забрав с собой ещё две оленьи шкуры, вернулась в балок. Чтобы не беспокоить Файвуса, она расстелила шкуры, прямо на полу и положила под голову свою свёрнутую шубу. Ветра, не дожидаясь приказа со стороны хозяйки, легко запрыгнула на лавку и легла на своё место, рядом с Файвусом.

7. Погибель

Несмотря на то, что Клавка весь день была в хлопотах и очень устала, заснуть она не могла. Закрывая глаза и на короткое время забываясь лёгким сном, она вдруг вскакивала: то накрывала шкурой мечущегося в бреду Файвуса, то меняла ему компрессы и давала настойку. Её поведение было похоже на поведение матери у постели больного ребёнка. Хотя, естественно, что, никогда не имея детей, она никакого опыта в этом не имела. Клавка ни минуты не сомневалась, что выиграет сражение за него, стараясь изо всех сил внушить Файвусу, что нужно бороться за свою жизнь. К сожалению, его состояние не улучшалось: температура не спадала и в сознание он не приходил. Своим женским умом Клавка понимала, что Файвус не боец и рассчитывать в этой схватке за его жизнь она должна только на себя. Всю ночь и весь следующий день положение оставалось критическим. Только на третий день Файвус открыл глаза и попросил кушать. С поломанной челюстью и выбитыми зубами он ничего жевать не мог. Клавка стала Файвуса кормить, как это делают многие виды северных животных и птиц, разжёвывая пищу и вкладывая ему эту кашицу в рот, чтобы он только её проглотил. Клавка рассказывала Файвусу, как год назад таким же образом выкормила крошечного волчонка, которого подобрала на лыжне. С тех пор ей казалось, что волки её опекают, не позволяя никому в тундре ей угрожать.
К вечеру, видя улучшение ситуации с Файвусом, Клавка наклонилась к нему и тихо прошептала:
— Чупик, я сегодня должна уехать. У меня закончились продукты, да и собаки уже три дня не кормлены. Завтра утром вернусь. Ветра остаётся с тобой, так что ничего не бойся. Слышишь меня?
Файвус кивнул головой, но никаких вопросов задавать не стал. Просто он понял: ему нужно продержаться одну ночь, а завтра Клавка к нему вернётся. В конце концов, чего бояться – с ним Ветра. Но утро началось для него с серьёзных неприятностей. Кузьма, которого все предыдущие дни, переполняла злость, душило желание проучить наглого зэка, продрав глаза и увидев, что Клавки нет, сразу же появился в дверях предбанника:
— Ну что, жидок, курорт закончился? Где твоя шалава, защитница хренова? Бросила она тебя, оставив вместо себя эту суку. Бери лопату и иди на улицу чистить снег. И давай поторапливайся, пока Клавка не вернулась.
Довольный свом высказыванием, Кузьма направился к выходу из балка. Но потом передумал и вернулся в комнату за своим напарником:
— Слышь, Весёлый, пойдём покурим на свежем воздухе, а то от этого жида так воняет, что дышать нечем.
Файвус видел Кузьму, как в тумане, но голос его, грубый и агрессивный, слышал хорошо. Ветра, понимая обстановку и интонацию голоса Кузьмы, угрожающе рычала, но с лавки не уходила. Громко хлопнув дверью, оба охранника вышли на улицу. Еле оторвав голову от лавки, Файвус стал медленно подниматься, стараясь, прежде всего, сесть. И когда это ему удалось, попытался встать на ноги. Но всё вокруг кружилось и расплывалось перед глазами. Страшно болел бок. На ногу нельзя было встать. Файвус всё – таки поднялся и, держась за стенку, стал медленно продвигаться в сторону двери. Но боль была просто непереносимой. Он боялся потерять сознание. И снова, как несколько дней назад, он почувствовал, что у него из ушей идёт кровь. Горячая, липкая, она стекала по лицу, шее и продолжала свой путь по спине. Несмотря на то, что в предбаннике было холодно, Файвус страшно вспотел. Как не странно, пот был тоже холодный. Его нательная рубашка стала от пота и крови, мокрой, но никакой другой одежды, тем более сухой, у него не было. Да и для переодевания не было сил. Файвус сознавал, что выйти на мороз мокрым, это получить воспаление лёгких, что равносильно концу. И тем не менее идти было нужно. За дверью его ждали охранники. Он вспомнил, что на крыльце стоит деревянная лопата, которой нужно разгребать снег. Опираясь на лопату, он сможет быстрей двигаться вперёд.
Файвус не знал, сколько времени прошло с того момента, как он оторвался от лавки и дошёл до двери, хотя это расстояние не превышало нескольких метров. Выйдя на крыльцо, он зажмурился от яркого солнечного света. А когда Файвус открыл глаза, то увидел, что Кузьма с Весёлым сидят в нише огромного сугроба, спрятавшись от резкого северного ветра. Это место они облюбовали давно: здесь кушали, курили, а главное, оттуда был хороший обзор за всем, что происходило вокруг балка. Увидев выходящего из двери Файвуса, Кузьма раздражённо заорал:
— Ну что, жид, ты живой? Тебя только за смертью посылать. Ты чем там полчаса занимался? Я же тебе сказал – бегом, а ты…
Это были последние слова, которые услышал Файвус, так как большой массив, уже изрядно подтаявшего снега, срезонировал от истошного крика Кузьмы и с грохотом накрыл обоих солдат. Огромный снежный сугроб, мгновенно выросший на этом месте, не давал сначала возможности Файвусу рассмотреть, что там произошло. Но когда, через некоторое время, снежная пыль осела и воцарилась мёртвая тишина, стало ясно, что произошло непоправимое. Находясь много лет в заключении на Севере и наблюдая неоднократно подобную ситуацию, Файвус точно знал, что в этом случае никто не выживает. Он опустился на крыльцо, закрыл лицо руками и застыл в оцепенении. Его охватил ужас не из – за того, что, по всей видимости, погибли его мучители, два подонка, которые заслужили такую смерть. А потому что он – единственный свидетель данного трагического происшествия. Погибли находящиеся при исполнении своих обязанностей люди, а он – политзаключённый, лагерная пыль, враг народа – остался живым. В его воображении возникла страшная картина новых допросов, побоев, унижений, связанных с этим происшествием. Ведь ему никто не поверит, что он не причастен к смерти сотрудников органов внутренней безопасности. А если даже и поверят – всё равно должен быть кто – то наказан. И лучшей кандидатуры, чем он, просто и придумать нельзя.

8. Скорбь

Файвуса била дрожь – он был один, совершенно один в этом огромном враждебном мире, где страшно жить. Где все делают ему только больно, а он должен всё это терпеть. Сидя на холодных ступенях крыльца в рваной одежде заключённого, замёрзший, избитый, он в который раз стал просить у Бога смерти. Он просил только одного – чтобы тот прекратил его земные страдания. Просто взял и прекратил, без колебаний и торгов, без каких – либо обещаний на грядущие изменения. Файвус поднял голову к северному небу и завыл. Завыл, как это делают дикие звери, отчаявшиеся выбраться из капкана. Обложенные со всех сторон и не видящие никакого выхода из создавшегося положения. Слёзы и кровь одним ручьём текли по его изуродованному лицу и телу, замерзая и превращаясь в ледяную корку, которая больно стягивала кожу. И вдруг Файвус услышал другой вой – вой солидарности и бескорыстной поддержки. Это был вой Ветры – единственно живой души, оказавшейся рядом. В этом жутком дуэте двух голосов трудно было разобрать, кому из них принадлежит голос зверя, а кому – человека. Файвус и Ветра выли в одной тональности, на одной частоте, жалуясь, каждый по — своему, на жизнь в этом жестоком мире.
Эту пронзительную ситуацию горя и безысходности первой нарушила Ветра. Она опустилась на колени и стала ползти по глубокому снегу в направлении Файвуса, медленно перебирая лапами. Всегда энергичная и подвижная, сейчас темпом своего движения она демонстрировала скорбь. Приблизившись к Файвусу, собака легла рядом с ним и замерла. Файвус обхватил Ветру за шею, привлёк к себе и прекратил плакать. Кому нужны слёзы, когда есть такой друг, безмолвный и преданный, понимающий тебя без слов. Так они и сидели, обнявшись. Согревая и поддерживая друг друга. Снег их потихоньку заметал и через некоторое время они превратились в один большой сугроб.
В таком виде они предстали перед взором Клавки, которая незаметно подъехала к балку. Клавке было странно, что Ветра не встречает её, как обычно. Не лает и не прыгает от радости. Увидев Файвуса и собаку, заметённых снегом, Клавка с тревогой в голосе спросила:
— Чупик, что случилось? Почему ты сидишь на крыльце?
Только Ветра подняла голову, услышав Клавкин голос, и с тоской посмотрела на хозяйку. Затем собака отошла в сторону, демонстрируя всем своим видом, что произошло что – то нехорошее, но она ни в чём не виновата. Клавка подошла к Файвусу и стряхнула с него снег. Постояв некоторое время рядом с ним в надежде, что он обратит на неё внимание и ответит, она взяла его на руки и понесла в балок. Ветра виновато поплелась за ними, не издав ни одного звука. Клавка осторожно положила Файвуса на лавку, сбросила с себя тулуп и наклонилась к нему:
— Что произошло, Чупик? Скажи что — нибудь. Ну, прошу тебя, не молчи. Я должна знать всё, потому что, кроме меня, тебе здесь никто не поможет.
Файвус, не открывая глаз, тихо прошептал:
— Их сегодня утром завалило снегом. Насмерть.
— Кого завалило?
— Их. Кузьму и второго.
Клавка выскочила на улицу и направилась к тому месту, где любили сидеть охранники. Сейчас на этом месте возвышалась гора снега. Клавке было всё понятно. Если Кузьма со своим напарником и были некоторое время живы, то за прошедшие несколько часов они просто замёрзли и умерли от переохлаждения тела. Раскапывать самой снег, а тем более звать кого – то на помощь, у Клавки не было никакого желания. Постояв несколько минут на морозе и выругавшись на своём языке, она вернулась в балок.
Файвус лежал в той же позе, не шевелясь, в какой его оставила Клавка. Было видно, что ему очень плохо. Силы, которые поддерживали его жизнь, были утром потрачены на перемещение из балка на улицу. Клавка это видела, но не собиралась отступать в борьбе за него. Она снова, как накануне, обработала раны тюленьим жиром, сняла с него все окровавленные тряпки и перевязала заново. Затем она вытащила из своей торбы маленькую кастрюльку с какой – то кашей и стала насильно кормить Файвуса. Видя, что он чуть ли не теряет сознания от её забот, она всё – таки заставила его выпить несколько ложек настойки.
Аккуратно передвинув Файвуса вглубь лавки, она села рядом и, наклонившись, стала с ним говорить.
— Ты не волнуйся, Чупик, всё обойдётся. Я только хочу с тобой посоветоваться, что мне делать. Ты говори, как можешь. Я услышу. Если у тебя нет сил, то давай наш разговор оставим до вечера. Ты поспи, а я пока кое – что поделаю.
Файвус, не открывая глаз, одними губами прошептал:
— В их комнате ни к чему не прикасайся. Об остальном поговорим завтра. Теперь нам некуда спешить.
— Хорошо. Я всё поняла. Ты поспи, Чупик, а я приготовлю покушать. Спи и не волнуйся. Мы с Ветрой тебя не будем беспокоить.
Клавка пересела с лавки на пол и задумалась. То, что её предупредил Файвус, говорило о том, что он ждёт приезда комиссии из Норильска по установлению обстоятельств дела, связанного со смертью охранников. Но как сообщить в Норильск информацию об их гибели? На рации, которую иногда включал Весёлый, она, естественно, работать не могла. Оставались два варианта: или ждать, когда в Норильске обнаружат, что нет с ними связи, и обеспокоятся этим. Или послать туда гонца. И ещё Клавка понимала, что, с одной стороны, за недонесение о случившемся в срок Файвус может быть сильно наказан. А с другой, за время, пока никто сюда из проверяющих не приедет, она сможет помочь Файвусу прийти в себя. А там уже будь, что будет.
Клавке не было холодно лежать на полу, так как рядом с ней была Ветра. Она тихо задремала, устав от всего, что на неё в этот день свалилось. Спала она недолго, так как её разбудили громким воем волки. Они всем своим сородичам сообщили о человеческих трупах. Выросшая в тундре, Клавка также знала, что раскапывать снег и доставать трупы волки не будут. Этим они не занимаются и поэтому скоро должны уйти. И тем не менее, Клавка встала на ноги и в сопровождении Ветры пошла к нартам. Там она нашарила в тайнике ружьё, и, никуда не целясь, один раз из него выстрелила, как бы предупреждая волков. Затем она отвязала всех ездовых собак и, открыв дверь, загнала их в предбанник. Собаки легли на пол и затихли, понимая, что здесь они в гостях.
Зайдя в помещение, Клавка увидела, что Файвус проснулся и лежит с открытыми глазами. По всей видимости, его разбудил выстрел. Клавка поставила ружьё рядом с дверью и закрыла её на большой засов. Несмотря на то, что буквально в нескольких метрах от дома лежали два мертвеца, у ней было хорошее настроение. Ей было легко на душе и как – то уютно в балке. Без окриков и мата, без злых взглядов, которые она всё время чувствовала на своей спине. Не было никакого страха и перед комиссией, которая сюда приедет. Перед людьми, которые наверняка будут задавать ей разные вопросы. Она была ко всему этому готова. Сейчас у Клавки было только одно желание — поставить на ноги, вдруг оказавшегося для неё дорогим и очень близким, этого глубоко несчастного человека.
— Ну что, Чупик, как ты себя чувствуешь? Лучше?
И не дожидаясь его ответа, продолжила говорить сама с собой:
— Ты не сомневайся, я тебя быстро вылечу. Мне это не впервой. Я многих вылечивала – кого медведь заломал, кого олень рогами боднул, а кто просто в капкан попал. И у нас с тобой всё будет хорошо. Главное, что эти изверги сгинули. Только ты обязательно делай то, что я тебе говорю. И хворь от тебя убежит сама. Ведь хворь — она живая и отступает от человека, когда видит, что он её не боятся. Я это точно знаю. Уж здесь со мной никто не будет спорить. Ты немножко полежи один, а я пойду печь затоплю и еду приготовлю. Потом я тебе поменяю повязки. И, главное, не волнуйся – я, как ты мне сказал, в доме ничего трогать руками не буду. Я же понимаю, что такое оставлять следы. Ведь в тундре живём.
Клавка летала по зимовью, что – то тихо про себя напевая. Со стороны казалось, что нет у неё никаких проблем. Нет лежащего рядом полуживого Файвуса, нет трупов конвойных, за смерть которых будет спрос и с неё. Она была счастлива. Даже собаки обратили на это внимание. Они подняли головы и с удивлением смотрели на свою хозяйку. День пролетел для Клавки в работе незаметно. Она успела убрать предбанник, сварить две большие оленьи кости, вскипятить воду, постирать и высушить все тряпки, которые использовала для обёртывания Файвуса. Навар от костей Клавка отлила в отдельную кружку, из которой через каждые два часа его поила. Кости, предварительно отделив от них мясо, вынесла на крыльцо и обухом от топора разбила на мелкие кусочки. После этого вывела из балка собак и ловко распределила между ними эти кусочки. Затем Клавка привязала их к нартам, оставив каждую на своей шлейке. Волки уже ушли, так что можно было собак оставить на улице. Хотя она и без этого знала, что к тундровой собаке ни один волк не осмелится подойти. Клавка позвала Ветру, зашла с ней в балок и закрыла дверь на засов.

9. Тишина

Файвус, проспав весь день и несколько раз покушав, к вечеру выглядел уже совсем по — другому. Его глаза приобрели свой естественный блеск, даже кожа на лице порозовела. Говорить Файвусу было ещё трудно, но он уже реагировал на всё, что происходило вокруг. Подбросив дров, чтобы хватило тепла до утра, Клавка сняла с печки ведро горячей воды.
— Ну что, Чупик, сейчас я тебе горячей тряпочкой протру. Затем помажу ранки и, как следует, перебинтую. А на ночь нужно будет ещё попить травяного отвара. Думаю, что через несколько дней ты уже будешь на ногах. Давай засыпай, я скоро тоже лягу.
Тихо разговаривая сама с собой, Клавка незаметно согнала с лавки Ветру и поправила оленьи шкуры, на которых лежал Файвус. Затем аккуратно переложила его на здоровый бок и подвинула ближе к стене. После этого легла рядом с ним. Она легла так, как ложатся матери со своими маленькими детьми, стараясь заполнить собой только свободное пространство, оставшееся от них. И чтобы никоим образом не причинить им какие – либо неудобства. Но сразу заснуть сегодня Клавка не могла. Она весь день думала, сообщать или не сообщать на базу в Норильск о случившемся на “точке”. И сейчас приняла решение – пусть сами там во всём разбираются. С тем Клавка и заснула.
Прошло четыре дня, как Кузьму и Весёлого завалило снегом. Никто ими не интересовался. Каждое утро, накормив Файвуса и перевязав раны, Клавка куда – то уезжала, оставляя в балке Ветру. Собака сразу по-хозяйски запрыгивала на лавку и ложилась ближе к стене, согревая и охраняя Файвуса. Но когда вечером Клавка возвращалась, Ветра сразу переходила на пол, освобождая для неё место на лавке. Файвус заметно шёл на поправку: он уже не только лежал с открытыми глазами, но и пытался что – то тихо говорить. Отношения их друг к другу за эти несколько дней стали какими – то другими — тёплыми, родственными. Клавка ничего не спрашивала у Файвуса о его прежней жизни, ничего не пыталась выяснять. Её не интересовало кто он и откуда, за что сидит в лагере и почему его так ненавидел Кузьма. Она бережно прижимала его к себе, как ребёнка, пытаясь, буквально, передать ему свою молодость и здоровье, вдохнуть в него жизненные силы. Файвус вызывал в ней не только жалость и сострадание, но и что – то ещё, не ведомое ей раньше и не поддающееся объяснению. Какое – то незнакомое особое чувство. Клавке было девятнадцать лет. По понятиям северных народов, она уже была немолодой, зрелой женщиной, А на самом деле Клавка была девицей. Мужская часть стойбища, глупая, грубая и вечно пьяная, зная нрав Клавки, обходила её стороной. Да и она к ним никакого интереса не проявляла.
У Файвуса тоже никакого сексуального опыта не было, если не считать одного курьёзного случая, который произошёл с ним ещё в период учёбы в техникуме. А дело было так. Однажды, после рабочего дня на практике, пришёл его друг Хохлов и сказал, что сегодня познакомился с двумя молодыми поварихами, которые в поселковой столовой проходят производственную практику. Поварихи пригласили их в гости. Вечером Хохлов и Файвус, предварительно купив бутылку водки, пошли на свидание. Девушки приготовили ужин, так что бутылка водки была очень кстати. После ужина все пошли гулять в лес за посёлок: Хохлов со своей девушкой — в одну сторону, а Файвуса её подруга увела в другую. Файвус, оставшись с ней наедине, очень испугался и почему – то весь вспотел. Уже темнело, но всё ещё было хорошо видно. Шли молча, не понятно куда, не общаясь между собой и ни о чём не разговаривая. Файвус, от страха, потерял дар речи. Он не знал, как себя вести. Пока он размышлял на тему дальнейшего развития романтической встречи, на их пути оказалась труба большого диаметра. По всей видимости, труба предназначалась для каких – то строительных целей. Файвус, ни минуты не думая, нырнул в эту трубу. Была она длиной не менее двадцати метров. В ней было темно, сыро и чем – то противно воняло. Когда он выполз, наконец, из трубы, знакомая девушка его уже ждала. И тем не менее, от стресса или по какой – то другой причине, мужское достоинство Файвусу категорически отказало. Смышленая девушка всё поняла и, громко хмыкнув, пошла одна в сторону посёлка.
Файвус, размышляя в течение дня о своей судьбе, с нетерпением ждал вечера, когда он, Клавка и Ветра соберутся вместе, чтобы прикоснуться друг к другу, сказать ласковые слова. Это была теперь его семья. В ней ему было тепло и уютно. Он, никогда не знавший, что это такое, предоставленный в детстве самому себе, а потом ребёнком уехавший навсегда из дома, вдруг обрёл семью в лице неграмотной местной женщины и тундровой собаки. Теперь Файвус был уверен в том, что эти два живых существа помогут ему в любой беде, защитят от самых страшных врагов. И ещё он доподлинно знал, что настоящая семья формируется, не зависящей от человека, Высшей силой, в основу действий которой положены не национальные и религиозные принципы, а доброта и сострадание, понимание и любовь. Он молил Бога только о том, чтобы как можно дольше страшная советская система не вспоминала о нём.

10. Тревога

Группа сержанта Кузьменко уже четвёртые сутки не выходила на связь, хотя по инструкции была обязана это делать каждый день. Старшего лейтенанта Лоскутова, заместителя начальника по режиму четвёртого лаготделения, это очень тревожило. И прежде всего потому, что в составе группы был заключённый, в отношении которого ему были даны особые инструкции. Когда он пять месяцев назад отправлял группу на “точку”, то об этом предупредил старшего группы Кузьменко. Сегодня заканчивался контрольный срок не выхода группы в эфир и Лоскутов обязан был доложить начальству о сложившейся ситуации. И вот теперь, после разговора с подполковником Лебедевым, начальником службы безопасности Норильлага, он ехал в вездеходе, чтобы лично разобраться с положением дел на “точке”. За рулём вездехода сидел штатский водитель по имени Николай, который отвозил туда эту группу в последний раз. Общаться с водителем старшему лейтенанту не хотелось и он, в который раз, прокручивал в уме разговор с подполковником Лебедевым, состоявшийся накануне.
Встреча была назначена на десять часов вечера. Помощник без промедления пропустил Лоскутова в кабинет Лебедева. Тот с кем – то говорил по телефону и потому кивнул ему на один из стульев, стоящих у стены. Закончив телефонный разговор, Лебедев сразу обратился к Лоскутову:
— Мне доложили, что у Вас потеряна связь с “точкой”, на которой находятся двое военнослужащих и заключённый Золотой. Это очень плохо. А Вы знаете, товарищ старший лейтенант, заключённого, который был туда отправлен и почему мы это сделали? Да ещё с такой охраной?
— Никак нет, товарищ подполковник.
— Нет? Так я Вам расскажу. По информации руководителя исследовательской группы профессора Бурова этот заключённый обладает феноменальными парапсихологическими способностями. Мы собирались его подключить к работе этой группы. И, в частности, с его помощью исследовать возможности нормальной жизнедеятельности человека в условиях Крайнего Севера. Это очень важно для Норильского комбината и для тех задач, которые он должен решать в будущем. Но в последний момент возникла реальная опасность пребывания заключённого на зоне. Поэтому было принято решение вывезти его на некоторое время за её пределы. Вот и всё. Завтра отправляйтесь на “точку” и выясните, в чём там дело. Почему группа не выходит на связь? Что там у них произошло? Дополнительные инструкции получите у капитана Зыкова. Выполняйте. И учтите – вопрос на контроле в Комитете государственной безопасности Красноярского края. Результаты работы докладывать мне ежедневно.
— Есть.
Выйдя от подполковника Лебедева, Лоскутов позвонил капитану Зыкову. Он доложил капитану о поручении подполковника и спросил, когда они могли бы встретится. Капитан Зыков приказал явиться к нему немедленно. К приходу Лоскутова Зыков вскипятил чай, нарезал хлеба и колбасу. Лоскутов и Зыков знали друг друга давно и поэтому разговор между ними должен был быть достаточно откровенным и доверительным.
Поздоровавшись, Лоскутов сразу спросил у Зыкова, что он знает о заключённом Синоптике, отправленном на “точку”:
— Заключённый Золотой, погоняло Синоптик, осужден за контрреволюционную деятельность сроком на двенадцать лет, из которых одиннадцать уже отсидел. Все годы заключения провёл в Норильске, работая во внутренней геодезической партии рабочим. Благодаря своим уникальным способностям предсказывать погоду, крышевался уголовным авторитетом Хряком. Права на Синоптика Хряк получил на воровском сходняке, решение которого оспорить в Норильлаге никто не имеет права.
— Кто же, в таком случае, нарушил это решение и каким образом Синоптик оказался на “точке”?
— Дело в том, что в соответствии с распоряжением руководства Норильского комбината, осенью прошлого года началось формирование, под руководством профессора Бурова, исследовательского отдела, в состав которого должны были войти лица, как вольнонаёмные, так и заключённые, обладающие различными особыми способностями. В эту группу был включён и Синоптик. Уголовник Гунявый из восьмого барака, где ты осуществляешь оперативные мероприятия, сопровождал Синоптика на встречу с Буровым. Результаты этой встречи Гунявый сразу пересказал своему хозяину, уголовному авторитету Хряку, который крышевал Синоптика.
— И что произошло дальше?
— А то, что Хряк не мог смириться с тем, что у него, за просто так, отнимают Синоптика, и в тот же вечер выставил его на кон в карточной игре. К сожалению, на этот раз Хряк проиграл. Это означало, что Синоптик переходит в другие руки, и теперь неизвестно кто и как будет использовать его уникальные способности. Но это бандитская среда – здесь успехи одних всегда связаны с проблемами у других. Карусель с зэком могла неизвестно чем для Синоптика закончится.
— Ну и что?
— А то, что за жизнь Синоптика в то время уже отвечало наше ведомство. И поэтому было принято решение вывести его на время из зоны, пока не улягутся воровские страсти. Завтра ты должен выехать на “точку” и выяснить, что там происходит. Почему прервалась с ней связь, а главное, что с заключённым Синоптиком? Кстати, кто там у них за старшего?
— Cержант Кузьменко. Из старослужащих. Перед отъездом я ему лично дал по поводу Синоптика строгие указания.
— Ну – ну. Моли бога, чтобы там было всё в порядке. Дело ведёт сам Лебедев, а всё остальное тебе известно.

11. Проверка

Выехали рано утром. Пуржило, но видимость была нормальная. Сквозь снежную пелену пробивалось солнце. Было начало апреля: днём чувствовалось приближение весны, а ночью были ещё настоящие зимние морозы. Ехать было часов шесть по однообразной, без признаков чего – либо живого, тундре. Однако сколько бы учёные не утверждали, что многие животные переживают зиму в спячке, в мозгу любого человека сидит неотвязная мысль о бродящем где -то поблизости белом медведе или о рыскающем в поисках добыче полярном волке. Не говоря уже о всякой мелкой живности – писце, зайце, куропатке. Тундра – это огромный, потрясающей красоты, неизведанный мир, со своими законами и иерархией, страхом и восхищением.
Всю дорогу, до самого зимовья, Лоскутова не оставляло какое – то нехорошее предчувствие. Несмотря на все запреты, атеистическую пропаганду и членство в партии, он был верующим человеком. Поэтому своим предчувствиям он очень доверял. Вырос Лоскутов в Сибири, на окраине старинного городка Канска, куда на поселение, после отбытия каторги, отправили его далёких предков. Мать с отцом, когда он был ещё маленьким мальчиком, уехали на заработки и сгинули. Вскоре после этого бабка, стирая бельё на реке, простудилась и померла. Из всей родни, у Лоскутова был только дед. Дед был не простым человеком: читал разные книги, раскладывал карточный пасьянс. Ни по каким вопросам мнения своего не высказывал, но по выражению его лица можно было догадаться, что у него оно отлично от общепринятого. Его он, как правило, вслух не высказывал, но когда раз в неделю к нему приходили играть в карты с какой – то непонятной записью результатов игры два друга, примерно того же, что и он возраста, дед с ними подолгу о чём – то шептался. В их доме, в углу за занавеской, висела икона. Дед на неё никогда не молился, но, садясь за стол, всегда осенял себя размашистым крестным знаменем.
На шум вездехода из зимовья никто не вышел, несмотря на то, что в нём должно было быть три человека. Всё это не могло не насторожить. Лоскутов переложил, на всякий случай, пистолет из кобуры в карман полушубка и снял с предохранителя. Подойдя к двери балка, он увидел, что она заперта изнутри. На его стук отозвался какой – то хриплый голос и попросил подождать. Через некоторое время дверь отворилась. На пороге стоял совершенно седой небольшого роста человек, в арестантской одежде, с обезображенным лицом. На шаг сзади него сидела собака и, не отрываясь, смотрела на Лоскутова, готовая в любой момент броситься на незнакомца. Увидев офицера госбезопасности, Файвус открыл рот, чтобы, как положено, отрапортовать, но Лоскутов, перешагнув порог, резко бросил:
— Отставить.
Видя, что заключённому трудно стоять, он кивнул в сторону лавки, чтобы тот сел. Файвус, пятясь и держась за стенку, дошёл до своего места. Собака тут же запрыгнула на лавку, села рядом с ним и, не отрывая взгляда, продолжала смотреть на Лоскутова.
— Ну, рассказывай, Синоптик. Ты что, один в доме, а где конвой? Что тут у Вас, вообще, происходит и почему у тебя такой дикий вид? Давай говори, где Кузьменко и Веселин?
— Конвой во дворе. Несколько дней назад их засыпало снегом.
— Как засыпало, где засыпало? Ничего не понимаю. Они живы?
— Нет, они погибли.
— Ты можешь членораздельно, всё по – порядку рассказать. Прежде всего, пойдём, покажешь это место.
Файвус начал подниматься, чтобы выйти вместе со старшим лейтенантом на улицу, но Лоскутов его остановил.
— Ладно. Сиди. Собака твоя всё знает – пусть покажет.
Ветра, понимая, о чём идёт речь, спрыгнула с лавки и медленно, очень нехотя, пошла на улицу. Лоскутов пошёл за ней. Она подвела его к огромному сугробу снега, под которым лежал конвой. Затем села рядом с сугробом и завыла. Но сейчас она выла без скорби, без надрыва, как – то буднично, отбывая номер. Просто собака новому человеку о чём — то сообщала. На собачий вой пришёл водитель вездехода. Ничего не понимая, что происходит, он обратился к старшему лейтенанту:
— А в чём дело? Почему собака воет? Если помощь нужна, например, убрать снег, так у меня лопата есть.
Лоскутов резко ему ответил:
— Пока ничего не надо. Занимайтесь своим делом.
В это время в дверях балка показался Файвус, который, всё – таки, доковылял до крыльца. Лоскутов повернулся на скрип отворяемой двери и, увидев Файвуса, каким – то не своим голосом сказал:
— Зайди в балок. Потом поговорим.
Файвус вернулся назад, пропустив вперёд себя Ветру, а Лоскутов остался стоять на улице ещё некоторое время, о чём – то сосредоточенно думая. Было заметно, что он потрясён увиденным. В поисках папирос, он два раза перекладывал из кармана в карман пистолет, пока не засунул его в кобуру. Закурив, он сделал несколько глубоких затяжек. Потом выбросил папиросу и решительно шагнул в балок.
Лоскутов прошёл прямо в комнату, где жили военнослужащие. Здесь он, ни к чему не притрагиваясь, намётанным взглядом оперативника всё осмотрел. Потом сел за стол и выложил на него папиросы и пистолет.
— Золотой, — почему – то позвал Файвуса по фамилии, — иди сюда. Садись и рассказывай, что произошло. Ничего не бойся, а главное, ничего не скрывай – дело весьма серьёзное. А я тебе потом расскажу, почему ты здесь оказался. Начинай, только подробно и по порядку.
— Да я даже не знаю, о чём рассказывать. С чего, вообще, начать.
— А ты начни с того, почему у тебя не рожа, а кусок мяса? Почему ты еле ходишь? Почему пять дней никто не выходил на связь с Норильском? Почему ты живой, а конвой мёртвый? Видишь, сколько у меня почему. Говори, только честно, чтобы я поверил тебе, а не мертвецам.
Лоскутов – молодой человек из сибирской глубинки – не был заражён вирусом антисемитизма. Он даже не знал, что это такое. Но сурово относился к врагам народа, каким был Файвус, и был уверен в том, что среди них невинно осужденных нет. Файвус тоже понимал, что от его первоначальных показаний много зависит. Он не сомневался, что старший лейтенант уже представляет общую картину происшедшего, но хочет от него услышать дополнительные подробности. Лоскутов не сводил с Файвуса своих внимательных глаз. Ждал его рассказа и не торопил.
— Я жил в предбаннике, ел, что давал Кузьменко. Основным моим занятием было снимать показания метеоприборов о состоянии погоды и передавать эту информацию Весёлому. Две недели тому назад Кузьменко нашёл у меня кусок мяса, который мне дала Клавка, за что и избил, обвинив в воровстве. Так избил, что я после этого несколько дней не работал. Когда, я, наконец, вышел на улицу, конвой сидел в скрадке и курил. В это время на них сошла снежная лавина. Там они под снегом и лежат до сегодняшнего дня.
— Что ты мне всё это рассказываешь, как неграмотный придурок? Ты же у нас образованный, техникум закончил. Ведь из – за тебя вся эта каша заварилась, так как воры проиграли тебя в карты. И для того, чтобы тебя не поставили “на ножи”, начальство приняло решение расконсервировать эту метеоточку.
Сделав паузу, Лоскутов добавил:
— И учти — всё это ты должен будешь рассказать “особистам”. Подробно и убедительно. А беседа со мной — это просто репетиция.
Он ушёл в комнату и стал по рации связываться с Норильском. У него что – то не получалось: то ли погода испортилась, то ли сбивалась частота радиосвязи. Он нервничал и ругался матом, пытаясь, всё – таки, дозвониться. Наконец, ему удалось соединиться с капитаном Зыковым:
— Товарищ капитан, я на “точке”. На связь никто не выходил в течение нескольких дней, так как конвой погиб в результате схода снежной лавины. В живых остался только заключённый, да и тот весь какой – то перебитый. Что мне со всем этим делать?
— “Точку” законсервировать. Провести проверку состояния служебного оборудования. Тела погибших и заключённого доставить в Норильск в трёхдневный срок. Вам понятно?
— Понятно, но откопать трупы из — под завала снега мы вдвоём с водителем не сможем. От заключённого, как мне кажется, нет никакого проку. Нам нужно подкрепление.
— Подкрепления не будет. Поставленную задачу решить своими силами. Выполняйте приказ. До связи.

12. Снова Клавка

Переговорив с Зыковым, Лоскутов основательно задумался. Исполнить приказ Зыкова двух человек было явно недостаточно. Для того чтобы он с водителем перекопал холм снега и достал трупы конвойных, понадобится неизвестно сколько времени. По всей видимости, придётся для выполнения этой работы обращаться к местному населению, которое, как ему было известно, не очень идёт на контакт с военными.
В это время на пороге зимовья появилась молодая женщина коренной национальности. Судя по тому, что собака тихо стояла около двери и не гавкала, её здесь хорошо знали.
— Клавка, – бросила она с порога.
— Так это о тебе говорил заключённый. Ты кто такая, что тут делаешь? – спросил Лоскутов
— Я – местная. Иногда заезжаю на зимовье. Помогаю, чем могу. Убираюсь, когда надо, и прочее. Вы люди для тундры чужие, многого не знаете, да и не узнаете никогда.
Клавка сразу всё поняла, когда увидела вездеход около балка — кто – то приехал из Норильска для проверки ситуации на “точке”.
— А ты не знаешь, что тут произошло?
— Почему не знаю? Знаю. Все уже знают – гора подвинулась и накрыла снегом твоих солдат.
— Ты это сама видела?
— Нет, сама не видела. Просто третьего дня сюда заехала, а мне ваш заключённый всё и рассказал. Да у нас это часто бывает. С тундрой шутки плохи. Попал, к примеру, человек в пургу и нет его. Лежит он где — то до весны, пока снег не стает. Там может родственники тело и найдут. А может зверь им полакомится. Трудно всё наперёд знать. Да и не к чему это.
— Ладно. Кончай тарахтеть без толку. Лучше скажи, почему нам никто об этом не сообщил?
— А кто будет Вам сообщать? Мне это не надо, а Ваш арестант сам собрался помирать. Лежит покалеченный целый день на лавке чуть живой и молчит. Вы бы не приехали, он так бы и подох. Да и как Вам сообщить – в вашей пищалке я ничего не понимаю, а собак гонять до Вас по такому пустяку просто жалко.
Файвус слушал Клавку и понимал, что она специально разыгрывает из себя дуру. С одной стороны, демонстрирует своим рассказом, что ничего особенного для условий Крайнего Севера во всей этой ситуации нет. А с другой – выгораживает и защищает его, понимая, что он, как единственный свидетель всего происшедшего, может подвергнуться необоснованным обвинениям. Но смекалистая Клавка, ни на что не обращая внимания, продолжала говорить:
— А если что надо, я в миг сделаю: прибрать, сготовить, постирать. Вы только скажите. Завсегда, пожалуйста. Ещё есть у меня рыбка, окорок медвежий. Если нужно будет, то и свежей оленины достану. Вы мне за это что – нибудь дадите: тушёнки там или чая. А может у Вас найдётся чего — нибудь и погорячее? Как при Кузьме было.
Лоскутов сделал вид, что последние слова Клавки не расслышал.
— Написать можешь, что здесь наговорила?
— А как написать, когда я неграмотная.
Лоскутов достал из планшетки бумагу и стал писать рапорт обо всём, что увидел на” точке”. Потом поднял голову и уже другим тоном спросил у Клавки:
— Мужиков кликнуть можешь, чтобы они помогли трупы достать из — под снега?
— Нет, не могу, потому что в стойбище мужиков нет. У кого есть силы, тот ушёл на охоту или другой промысел. Однако кто остался — тот Вам не помощник. А хотите – я Вам сама помогу? Вы не смотрите, что я баба. Я всё умею. Можем хоть сейчас начинать. В наших краях темнеет поздно, так что время для работы сегодня ещё есть.
— Ладно, посмотрим. А сейчас не мешай работать.
Клавка ещё некоторое время покрутилась по дому, подмела пол веником из сухих веток, что – то переставила. Потом подсела к Файвусу и стала его кормить, ласково уговаривая, как маленького ребёнка, что – нибудь покушать. Лоскутов это сразу заметил, но деликатно вышел из комнаты в предбанник покурить. А затем, вернувшись, нарочито суровым голосом сказал:
— Ты чем занимаешься, баба? Ты что – не знаешь: не положено кормить заключённых.
— А избивать заключённых положено? Ты на него посмотри – он же весь переломанный. Это всё Ваш Кузьма сотворил. Так что Ваша задача – довезти его живым до Норильска. Скажите спасибо, что я не дала Вашему арестанту помереть. А то отвечали бы ещё и за его погибель.
Лоскутов не стал спорить с Клавкой. Он и сам видел, в каком состоянии находится заключённый, что требовалось отразить в составляемом им рапорте. А когда Клавка засобиралась уезжать, Лоскутов уже доверительным тоном ей сказал:
— Ты завтра подъезжай с утра – поможешь конвой достать из — под завала. Да если есть у тебя широкие лопаты для уборки снега – захвати. А то мы здесь одни ещё долго не разберёмся.
Вечером, поужинав с водителем вездехода и дождавшись, когда тот ляжет спать, Лоскутов взял табуретку и пошёл в предбанник. Увидев его перед собой, Файвус попытался встать:
— Сиди. А теперь расскажи мне ещё раз всё по порядку – что тут у Вас произошло. И какова твоя в этом роль.
Файвус тихо стал повторять свой утренний рассказ. Но из –за сломанной челюсти и явно высокой температуры, половину слов Лоскутов не разобрал. По всему было видно, что самочувствие заключённого к вечеру резко ухудшилось. И если бы не собака, за которую он держался, он бы уже сидеть на лавке не мог. Лоскутов, в принципе, его не слушал. Ему было и так понятно, что между гибелью конвоя и избитым до полусмерти заключённым прямой связи нет. А вот что касается задания сохранить заключённого, то оно было явно провалено. Сейчас перед ним сидел старый, задавленный жизнью, человек, на лице которого остались только глаза, полные отчаяния и боли. По всей видимости, кроме сломанных рёбер, у заключённого были ещё отбиты и внутренние органы. Его нужно было срочно везти в Норильск и определять в больницу. Когда Файвус окончил что – то бессвязно шептать себе под нос, Лоскутов спросил у Файвуса:
— Сколько тебе лет?
— Двадцать девять.
— На какой срок осужден?
— На двенадцать лет.
— Сколько отсидел?
— Одиннадцать.
— Да, а выглядишь так, как будто уже отсидел двадцать два. Выходит, правильно наши кадровики считают трудовой стаж на Крайнем Севере год за два.
Шутка ему показалась удачной и Лоскутов, довольный собой, ушёл в свою комнату.

13. Божественный промысел

После разговора с Файвусом Лоскутов долго лежал с открытыми глазами. А когда сон его, всё – таки, сморил, то он увидел во сне икону, стоявшую в углу у деда за занавеской. С иконы на Лоскутова пронзительным взглядом смотрел старик. Смотрел так, что от его глаз нельзя было оторваться. Но самое интересное, что выражение его глаз периодически менялось: от жалостного и скорбного до жёсткого и холодного. Порой это были глаза заключённого, с которым Лоскутов сегодня вечером долго общался, а порой – собаки, которая не отходила от этого заключённого ни на шаг. Глаза у старика на иконе были мудрые, глубокие и какие – то светлые, как будто хрустальные. Казалось, что глаза существуют отдельно от старика, живут собственной жизнью. Они смотрели на Лоскутова, заглядывая в самую душу, и приглашали его к откровенной, доверительной беседе. Они как бы говорили ему: ты не стесняйся, спрашивай, что тебя беспокоит, а я тебе с радостью отвечу. Я тебе обязательно помогу. Лицо у старика было живое и доброе, а всё вокруг было спокойное и благостное, без какой – либо злобы и агрессии.
Утром, только проснувшись, Лоскутов встал с кровати и, не умываясь, пошёл к лавке, на которой спал Файвус. Ветра подняла голову и, не отрываясь, внимательно следила за каждым его движением. Лоскутов дотронулся до руки Файвуса и тот сразу открыл глаза. Он наклонился к Файвусу и каким – то спокойным добрым тоном спросил:
— Скажи, Золотой, а почему тебя не накрыло вместе с Кузьменко и Весёлым? Почему тебя не было там, где всё это произошло?
— Они меня никогда не допускали туда, где находились сами. Это было их место, их скрадок. В этом месте, защищённом от ветра, они подолгу сидели, о чём – то говорили, грелись на солнце, курили.
Файвус в своём рассказе остановился – видно было, что ему трудно говорить. Жизнь на глазах уходила из него. Но потом он медленно, как будто собравшись с последними силами, продолжил:
— В то утро Кузьменко мне приказал расчистить снег. Но я, из – за сильной боли в спине, долго не мог выйти из балка. Они пошли туда сами, не дождавшись меня. А когда я, всё – таки, сумел выйти на улицу, произошёл снежный обвал, который их накрыл. Поверьте, я ни в чём не виноват.
Файвус закончил говорить, а Лоскутов продолжал молча сидеть рядом с ним. Он думал о том, что произошло: один погиб, другой живой, одному уже ничего не надо, другому немедленно нужна серьёзная медицинская помощь. От кого всё зависит на Земле и что ждёт каждого в этой жизни? Что может он, Лоскутов, предпринять, чтобы его миновала участь людей, заваленных снегом, и того, кто сидит перед ним, доживая последние часы?
Сколько Лоскутов просидел рядом с Файвусом он не знал, но через некоторое время, как будто выйдя из оцепенения, тихо произнёс:
— Синоптик — ты святой. Ты даже сам не представляешь, кто ты такой. Благодаря своему еврейскому Богу ты избежал смерти и будешь теперь долго жить. Твои уникальные способности, о которых мне рассказывал капитан Зыков, тебе даны свыше. Ты нужен людям на земле, а не на небе. Ты не бойся – я тебя обязательно довезу до Норильска. Ты не умрёшь. Всё будет хорошо.
Лоскутов что – то ещё шептал, наклонившись к Файвусу, но тот его уже не слышал. Он лежал с закрытыми глазами и думал о том, что этот незнакомый военный поверил его рассказу и новые обвинения могут его миновать.

14. Раскопки

Утром приехала Клавка. Она привезла две деревянные лопаты для уборки снега и несколько мешков из какого – то грубого материала, в которых местное население хранит зимой рыбу и мясо. Клавка настойчиво, по – хозяйски, постучала в дверь балка. Дверь ей открыли не сразу.
— Я думала, что Вы уже работаете, а Вы ещё даже не приступали.
— Ты много не болтай, – жёстко оборвал Клавку Лоскутов, вставая с кровати и застёгивая на ходу штаны.
— Лучше покорми арестанта, а мы пока пойдём на улицу покурить. Да, кстати, лопаты привезла?
— Привезла
— Ну и хорошо. Принеси их и оставь у порога.
Клавка сразу уловила: что – то изменилось в настроении Лоскутова. Она не могла понять — что, но это, всё равно, придало ей силы. Клавка не только накормила Файвуса, но и очень проворно его перебинтовала, ласково с ним разговаривая. Закончив заниматься Файвусом, она вышла на улицу. Лоскутов с водителем вездехода уже начали разгребать снег. Клавка незаметно к ним подошла и назидательно сказала:
— Со снегом нужно уметь обращаться, а не просто лопатой махать. Прежде чем копать, нужно кое – что установить. Так как погибшие наверняка сидели с подветренной стороны, то и начинать копать нужно с этой стороны. Причём брать снег снизу, продвигаясь к вероятному месту их нахождения, а не стремится перекопать всю кучу. Снег следует отбрасывать таким образом, чтобы он создал барьер против образования новых снежных заносов. Для этого нужно соорудить из веток или каких – либо палок что – то наподобие забора.
Не дожидаясь чьей – либо помощи, Клавка сама принесла несколько досок и вкопала их в снег. Затем она обошла весь снежный курган и показала Лоскутову и водителю Николаю – где копать. После нескольких часов работы Николай первым наткнулся на сапог одного из конвоиров. А ещё через некоторое время перед взором копателей открылась полная картина. Веселин, в шинели и шапке, завязанной под подбородком на тесёмки, лежал, вытянув руки по швам, во весь рост. У Кузьмы была другая поза: одной рукой он держался за горло, забитое снегом, а другой, сжав кулак, кому – то яростно грозил. Шапки на Кузьме не было и его рыжие замёрзшие волосы стояли, по всей видимости, от ужаса дыбом.
Клавка, увидев трупы Кузьменко и Веселина, сразу ушла в дом, а Лоскутов с Николаем с большим трудом отбили покойников ото льда, в который те вмёрзли. Потом, засунув тела в Клавкины мешки, они волоком стали тащить их к вездеходу. Мешок с Веселином дотащили до вездехода достаточно быстро. А вот с трупом Кузьменко возникли трудности. Дело в том, что его замёрзшие, разбросанные руки и ноги, не влезали в мешок. Поэтому его положили сверху мешка и стали тащить волоком. Труп Кузьменко соскальзывал с мешка и цеплялся за всё, что только можно. В конце концов, его пришлось нести буквально на руках. Закрыв вездеход, чтобы в него не забрался какой – нибудь зверь, Лоскутов и Николай, после этой неприятной работы, присели на крыльцо. Разговаривать не хотелось, да и обсуждать было нечего. Покурив, Лоскутов, как бы подводя итоги дня и, ни к кому не обращаясь, сказал:
— Баба с головой, только дурой прикидывается. Соображает, что говорит. Может ещё и пригодится.
Когда Лоскутов с Николаем зашли в балок, то увидели, что Клавка сидит на лавке рядом с Файвусом и, не отрываясь, на него смотрит. Тот крепко спал. Это было совершенно необычное зрелище, так как заключённые никогда так не спят. Жизнь заключённого учит, что, как во сне, так и наяву, он должен быть всегда на чеку. С ним во время сна может всё, что угодно приключиться. Заключённые всегда должны быть готовы к любой неприятности. А тут, в середине дня, такой безмятежный сон, как будто над Файвусом ангел – хранитель расправил свои крылья. Лоскутов остановился в дверях и тихо спросил Клавку:
— А что ты так сразу убежала? Может быть, испугалась чего?
Клавка, не поворачивая в его сторону головы, также тихо, но так, что можно было всё отчётливо расслышать, произнесла:
— Шакалам – шакалья смерть.
Лоскутов пропустил реплику Клавки мимо ушей, но через некоторое время на неё всё – таки ответил:
— Ты, девка, не бойся мёртвых. Ты бойся живых. Завтра мы уезжаем. Если хочешь, оставайся здесь до утра. Может понадобиться твоя помощь. А вообще, решай сама.
Вечером Клавка покормила собак, распрягла упряжку и взяла из нарт медвежью шкуру. Вернувшись в дом, она бросила шкуру на пол в предбаннике, сняла унты и положила их себе, вместо подушки, под голову. Ветра внимательно наблюдала за всеми действиями хозяйки и как только Клавка приготовилась спать, она спрыгнула с лавки и легла у неё в ногах. Клавке было очень грустно: завтра её Чупик уезжает и она его больше никогда не увидит. Она даже первый раз в жизни по этому поводу всплакнула. А потом улыбнулась и вслух произнесла:
— Это неправда. Ещё как увижу. И всё будет в нашей жизни хорошо.

15. Возвращение

На следующий день проснулись рано. Николай пошёл готовить к отъезду вездеход, Лоскутов возился с какими – то бумагами. Клавка аккуратно перевязала Файвуса и рассовала ему по карманам кое – что из еды. По команде Лоскутова, все вышли на улицу. С большим трудом, опираясь на Клавку, Файвус дошёл до вездехода, но забраться на его крышу и влезть во внутрь через верхний люк он физически не мог. Клавка знала, что внутри вездехода, в мешках, лежали два трупа, представляющие собой замороженные брёвна. Так как закрепить их не было возможности, то при движении вездехода трупы будут кататься по полу и, естественно, биться о Файвуса. Клавка прислонила Файвуса к корпусу вездехода, ожидая, когда Лоскутов закроет балок и подойдёт к ним.
— Ну и что не грузимся? Что за проблема? – недовольным тоном спросил у Клавки Лоскутов.
— Как что за проблема? Ты сам полезай во внутрь, а арестанта вместо себя посади в кабину, – ответила Клавка.
— Отставить разговоры, – скомандовал Лоскутов. Но он не знал, что на Клавку кричать нельзя и поэтому сразу получил в ответ:
— Ты чо на меня орёшь? Я же не твой солдат и помогаю Вам из сострадания. Так что попридержи себя и сажай бедолагу в кабину. Если не хочешь привезти в свой Норильск три трупа. А я для удобства и согрева Вам медвежью шкуру дам. Ну чо, согласен?
— Вообще, не положено заключённого в кабине возить, — ответил Клавке Лоскутов. — Ну, да ладно. Другого варианта я тоже не вижу. Давай, клади шкуру на сиденье. И ключи верни мне от зимовья – я его уже опечатал. Может, ещё сюда проверочная комиссия приедет.
Когда они отъезжали, Клавка помахала им рукой. Ветра с прощальным громким лаем проводила вездеход ещё пару десятков метров. Лоскутов посадил заключённого рядом с водителем, а сам сел с краю. Шкура, которую они постелили на сиденье, была большая и позволяла всем хорошо укутаться. В кузове вездехода с грохотом перекатывались замороженные трупы охранников. Дорога была неровная и на каждом бугорке Файвус чувствовал острую боль в боку.
Ехали молча. Каждый думал о своём. Файвус о том, как его встретят в бараке и где, с учётом угроз уголовников, будут содержать. Он понимал, что вопросы, связанные с обеспечением его безопасности, остались. Но теперь это были вопросы другого уровня. Этим занимались, судя по разговору с ним Лоскутова, люди из Управления Норильлага по режиму. И всё равно ему было очень грустно. Грустно от того, что он расстался и, может быть навсегда, с теми, кто в последнее время дарил ему частичку душевного тепла. Кто, несмотря на то, что он зэк – расходный материал, изо всех сил боролся за его жизнь.
Лоскутов, видя, в каком состоянии находится заключённый, не думал ни о чём, кроме того, как бы его довезти до лагеря живым. Он теперь не только выполнял приказ начальства. На него провидением была сейчас возложена очень ответственная миссия – сохранить божьего человека.
Но они оба, ни Файвус, ни Лоскутов, не знали, что впереди вездехода в зону пришла информация: под снежным завалом, который устроил Синоптик, погибли два вертухая – Веселин и Кузьменко. Первого на зоне знали плохо, он сравнительно недавно начал служить в Норильске. А вот с Кузьмой и его прикладом были многие знакомы. Радостную весть, что Синоптика везут обратно в зону, заключённые передавали из одного барака в другой, добавляя всякие интересные подробности.
Когда вездеход въехал на территорию лагеря, дежурный заключённый, который сгребал лопатой во дворе снег, вытянулся по стойке “Смирно”, держа лопату как ружьё в почётном карауле.

Декабрь 2016

Иллюстрация: Korrespondent.net