Часть I.
Возвращение в прошлое
Глава 1. Родные люди
1.1
С приездом в Норильск Беатрис жизнь Владимира Николаевича Калмыкова кардинально изменилась. Приезжая на работу, как и прежде, к восьми утра, в восемь вечера он, как правило, возвращался домой, чтобы больше времени провести с молодой женой. Единственный день, когда он приходил позднее обычного, был вечер субботы, когда Владимир Николаевич со своими старыми друзьями по Норильскому лагерю ходил в баню.
Дома теперь было интересно, вкусно и тепло. Но сегодня Владимир Николаевич нашёл свою жену в слезах:
— В чём дело, моя красавица? О каких волнующих кровь событиях горюем?
— У тебя, Володя, всё шуточки на уме. Целый день сижу дома одна. Ты ведёшь себя как квартирант — только ночевать приходишь.
— Как квартирант, говоришь? Да, но за какие деньги снимаю койку.
— Причём тут деньги?
— Не скажи. Иногда деньги очень нужны. Помню, прилетел я несколько лет назад в Москву из Норильска. Настроение ужасное. Так вот. Взял такси в аэропорту, а водитель предлагает попутчиков до города. Я, естественно, отказался.
— К чему ты мне это рассказываешь, Володя?
— А к тому. Ехал я в Москву первый раз после пятнадцати лет жизни в Норильске, и мне нужно было побыть одному. Только одному. Глаза полные слёз. Ну и заплатил я водителю три счётчика за эту поездку.
— Ладно, Володя, закажи мне, пожалуйста, разговор с родителями. Как они там, бедненькие, без меня. Я ведь у них одна.
— Это я тебе сделаю завтра без проблем. И не расстраивайся, всё будет у нас хорошо. Каждую неделю Беатрис просила мужа, чтобы он организовал через коммутатор Норильского комбината телефонный разговор с мамой и папой. Трудность состояла в том, что они должны были явиться к определённому часу на переговорный пункт Главного почтамта Москвы. Разговор с дочерью, несколько раз, как правило, прерывавшийся из-за
помех в радиосети, обычно заканчивался слезами обеих сторон и обещаниями Беатрис скоро приехать в гости. Но сегодня Владимиру Николаевичу, прямо с утра, позвонил начальник управления по внешним экономическим связям Норильского комбината Владимир Васильевич Коноплёв:
— Привет, молодожён. На работу регулярно ходишь? А то говорят, что ты со своей Басей всё запустил — пьянку, друзей, баню.
— Хожу, хожу, — со смехом ответил Калмыков.
— Молодец. Я вот по какому поводу тебя, Владимир Николаевич, беспокою. Сейчас в Москве формируют группу отраслевых специалистов для посещения комплекса металлургических предприятий Японии. Хочу подать твою кандидатуру для включения в список делегации.
С директором согласовано. Ты согласен?
— Нет, не согласен.
— Почему? Такая возможность возникает весьма редко. Всё-таки Япония…
— Не могу я оставить жену одну в Норильске. Она тут, по сути, никого и ничего не знает.
— Да ты не волнуйся, мы за ней приглядим.
— Вот как раз этого и боюсь. Так что, извини, Владимир Васильевич. В следующий раз.
— Ладно, до встречи.
— Будь здоров.
А через несколько дней Беатрис, в самом деле, пожаловалась мужу, что нет у ней ни работы, ни подруг, ни знакомых. Ничего. Да и заняться нечем — читает книжки, в основном, художественные, и бренчит на пианино, пока муж с работы не придёт. На письмо в институт о предоставлении ей академического отпуска по семейным обстоятельствам, в связи с выходом замуж и переездом на жительство в другой город, ответа не последовало.
— Володя, ты можешь с кем-нибудь из норильского медицинского мира поговорить о моём трудоустройстве? Всё-таки у меня за спиной два с половиной курса медицинского института.
— Могу, но не хочу.
— Почему?
— Потому что в Норильске, Бася, всё население — это девяносто процентов заключённых и только десять — вольнонаёмных. И, следовательно, больных и здоровых людей в такой же пропорции.
— И что? Я знаю, что ты меня привёз в тюремный край. Так что выбирать мне не из чего.
— И всё равно не хочу, чтобы моя жена общалась с зеками. Это не
очень приятное занятие.
— Ты же общаешься — и ничего. Почему я не могу?
— Потому что я среди них много лет прожил и к ситуации, связанной с матом и грязью, привык.
— И я со временем привыкну. В конце концов, дорогой мой муженёк, будущий врач не должна чураться среды своей профессиональной
деятельности. Если, правда, он — настоящий врач.
— Ну, не хочу. Я эту среду знаю с изнанки. Мне просто страшно за
тебя.
— Володя, ты же сам мне рассказывал, пытаясь произвести на меня неизгладимое впечатление, о великом враче и музыканте Альберте Швейцере.
— Рассказывал, пока это не касалось моей жены.
— Ты что такой двуличный?
— Нет, я одноличный, Но всё равно не хочу.
— Володя… Не шути со мной. Я — мусульманка. Зарежу тебя ночью как барашка и лишится страна молодого перспективного руководителя.
— Ладно, давай сделаем таким образом, а то ты ещё и вправду меня зарежешь с твоим татарским темпераментом. Я завтра договорюсь с руководством городской больницы, чтобы тебя временно взяли на работу медицинской сестрой в какое-нибудь отделение.
— А почему временно?
— Потому что в следующем году мы с тобой едем в большой отпуск.
Я уже переговорил с директором комбината. Во-первых, познакомлюсь, наконец, с твоими родителями, а во-вторых, восстановимся в медицинский институт на заочный факультет. Согласна?
— Согласна.
— Ну и хорошо.
1.2
Гафур Раильевич Шамаев уже полчаса сидел за обеденным столом и вертел в руках телеграмму от дочери Беатрис.
«Дорогие папочка и мамочка! Спешу вам сообщить, что мы с моим мужем Володей прилетаем в Москву десятого мая. Я просто счастлива, что скоро вас увижу и обниму. Авиабилеты у нас уже на руках. Правда, сегодня нелётная погода — мороз восемнадцать градусов плюс сильный ветер. Но думаю, что ко дню нашего вылета из Норильска атмосферные условия будут благоприятными. Целую вас крепко. Ваша дочь Беатрис».
Шамаев как-то без особой радости смотрел на текст телеграммы. Помимо того, что в ней было более восьмидесяти слов, она ещё содержала двенадцать точек и запятых, что, в принципе, в телеграммах недопустимо.
— Это же сколько нужно было заплатить за такую телеграмму? —
думал про себя Гафур Раильевич.
— Просто ужас. Нужно будет поговорить с дочерью. Нельзя так швыряться деньгами, хоть и на Севере
живёшь. Не так мы её воспитывали. Он озабоченно оглядел свою убогую комнату со старой самодельной мебелью. Ну и что теперь делать? Куда мы гостей положим в одной комнате? Придётся нам с Земфирой на время их пребывания в Москве ночевать у сестры. Это очень неудобно, но другого выхода нет… Кроме того, дочь с мужем нужно будет кормить. У кого денег занять? Все такие же, как мы. Придётся пойти на базар и что-то продать…
А что продать? Надо с Земфирой посоветоваться, хотя она в этом ничего не понимает. Всю жизнь простояла у плиты…
Нерадостные мысли, связанные с приездом дочери, вызвали у Гафура Раильевича старую боль в правом боку. Это была память о том бое, когда немецкий солдат хотел сапёрной лопаткой отрубить ему голову. Гафур видел оскал немца и залитые кровью глаза, но сделать уже ничего
не мог. По всей видимости, немец выбрал неверный угол удара и сапёрная лопатка вместо головы вонзилась ему в спину. Эти невралгические
боли возникали у Гафура Раильевича каждый раз, когда он нервничал. Врач сказал, что с этим он будет жить до конца дней своих.
Гафур Раильевич закурил. Курил он самые дешёвые папиросы «Прибой», растягивая одну пачку, в целях экономии, на два дня. Сейчас он кольцами выдыхал дым, что говорило о его хорошем настроении — всё-таки приезжает в гости единственная дочь. Он с удовольствием
имел бы ещё детей, но материальное положение, да и всякие бытовые неприятности не давали возможность осуществить это желание.
«Кстати, — подумал он, — нужно всю родню пригласить для знакомства с молодой семьёй. Это человек двадцать — не меньше. Сколько же это будет стоить? Ужас… Ну, да ладно. Главное, что у Баси, судя по письмам, всё складывается хорошо.
Ещё надо поговорить с директором, чтобы он разрешил провести вечер с родственниками в красном уголке нашего предприятия…
А если нет? Даже не знаю, что и делать… Жалко, что мама умерла, а то бы порадовалась за внучку, да и подсказала бы что-нибудь. Можно, конечно, поговорить с папой, но для этого нужно улучить момент, чтобы он себя нормально чувствовал и что-то соображал, а не кашлял. Это трудно, но попробовать можно…»
Гафур Раильевич не заметил, как за своими горестными мыслями задремал и вдруг проснулся, не успев заснуть…
«А что я, вообще, знаю о папе. Нужно будет его ещё раз расспросить. Известно, что он был очень непростым человеком. В 1900 году его, тринадцатилетнего мальчика, увидел отдыхавший в Крыму один из помощников главного балетмейстера Императорского театра. Рауль
танцевал на улице какой-то народный татарский танец…
А потом что?
А потом, к сожалению, не помню…
Нет — вспомнил…
Завороженный пластикой и музыкальностью уличного танцора, помощник балетмейстера по приезде в Санкт-Петербург всё подробно пересказал своему начальству. Начальство поручило ему съездить в Крым и привезти в театр юное дарование. Рауля приняли в школу-пансионат при Императорском театре с государственным обеспечением. Очень интересно. И дальше что?
А дальше Рауль, не выдержав нагрузки репетиций и спектаклей, сбежал домой в Крым, но был насильно возвращён. По окончанию училища папу зачислили в труппу Императорского театра. А вскоре он познакомился и женился на русской белошвейке, которая имела собственную двенадцатиметровую комнату в центре Санкт-Петербурга.
Правильно — мама у меня русская, а отец — татарин. В 1911 году
родился я. Меня назвали Гафуром. В 1917 революционном году Императорский театр закрылся и молодой, способный танцор, мой папа, оказался без постоянной работы. Правда, пролетарии тоже хотели петь и плясать, поэтому папа без дела не сидел — вёл в Санкт-Петербурге кружки художественной самодеятельности по клубам.
А дальше что? Ну, это я уже хорошо помню.
Когда наступили годы НЭПа, папа, мама и я переехали в более сытую и спокойную Москву. Папа стал давать частные уроки танцев, получая за это хорошие деньги, а мама — обшивать богатых горожан. Это позволило папе, через несколько лет, перевезти из Крыма в Москву своих родителей и младшую сестру…»
1.3
Гафур Шамаев рос весёлым и общительным мальчиком. Хорошо учился в обычной московской общеобразовательной школе, занимался спортом и никаких признаков танцевального таланта не проявлял. Зато с раннего детства его тянуло ко всяким машинкам, танкам, пушкам, подъёмным кранам. Мог часами разбирать и собирать какой-нибудь замысловатый механизм, не замечая время. Его особые способности в механике заметили, когда он ещё учился в подмосковном техникуме на электромеханическом отделении. А потом началась Вторая мировая война и Гафура призвали в армию. Всю войну он прослужил в авиационном полку техником по ремонту самолётов. Демобилизовавшись, почти год не мог в Москве устроиться на работу по специальности. Никуда не брали с национальностью «крымский татарин», пока не помог случай. Обходя, как обычно, предприятия своего района и получив очередной отказ о приёме на работу, Гафур с улыбкой обратился к инспектору отдела кадров:
— А хотите, уважаемый, я вам почищу радиоприёмник? Он у вас будет работать, как новенький!
— Что? Не понял твоего предложения. Ты зачем сюда пришёл — устраиваться на работу? Вот. А у нас для тебя работы нет.
— Да причём тут работа? Я вам частоты разведу, а то вместо музыки слышны только шумы и хрипы.
— Попробуй. Но учти — денег я тебе не дам.
— А я бесплатно. Просто слушать невозможно, что он вытворяет.
После того, как Гафур за двадцать минут наладил радиоприёмник, инспектор пригласил его присесть.
— Слушай, парень. Скажу тебе честно. Не возьмут тебя никуда на работу через кадровую структуру предприятий. Ну не возьмут. Ты должен устроиться туда, где есть возможность не оформляться официально.
— А как мне найти такое предприятие? Меня, куда не приду, дальше отдела кадров не пускают.
— Понятно. Я сейчас напишу записку своему старому знакомому который заведует одной электрической конторой. Ну, так: что-то починить, отремонтировать, почистить, как ты говоришь, и всякое прочее.
— Что за контора?
— Записывай адрес. Там должны тебе помочь.
Контора оказалась городским комбинатом по оказанию бытовых услуг населению. Его оплата за выполненные работы состояла из двух
частей: шестьдесят процентов — в кассу, сорок, по-чёрному, — начальнику. Гафуру, как правило, поручали делать то, за что никто не брался,
но деньги в конце месяца платили из рук в руки. Через год бригадир пригласил его к себе в каптёрку:
— Присаживайся, Гафур. Скажи, ты доволен своей работой у нас?
— Доволен, очень доволен.
— Это хорошо. Начальник берёт тебя на штатную должность. Будешь работать, как работал, но теперь со всеми социальными выплатами: больничные, отпускные, внеурочные и т. д. Плюс ежемесячная премия. Согласен?
— Да. Большое спасибо.
— Ну, иди работай.
— А вскоре Гафур женился на симпатичной работящей Земфире, с которой познакомился в гостях у земляков. Свекровь научила свою невестку шить, и они вдвоём стали неплохо зарабатывать.
В 1934 году у Гафура и Земфиры родилась дочь Беатрис, в которой отец души не чаял. Всё свободное от работы время он уделял только своей девочке, одевал её, как куколку, и ни в чём не отказывал. Мечтал, чтобы она окончила медицинский институт и стала врачом.
Но тут в его семью пришла страшная беда: Бася влюбилась в какого-то немолодого строителя и уехала к нему жить на край земли, в Норильск, о котором никто из его родственников и знакомых даже понятия не имел.
А сегодня Гафур Раильевич получил из Норильска большую телеграмму, что его дочь со своим мужем Владимиром прилетают в отпуск. Сейчас он сидел, понурив голову, и ждал жену, которая, как всегда некстати, ушла в магазин.
— Гафур, что ты сидишь в такой темноте, — зажигая свет, строго сказала Земфира. — И накурил, как в дешёвой чайхане.
— На, мать, почитай, что я получил от Баси, — и он протянул жене
телеграмму.
— И что ты расстроился? Тебе бы от счастья петь и прыгать до потолка, а ты сидишь, как похоронил кого-то.
— Как подумаю об этом незнакомом мужчине Владимире, муже нашей Баси, так слёзы наворачиваются на глаза. Мало того, что он заманил её туда, где нормальные люди не живут, так ещё, по его вине, она бросила институт, о котором мы с тобой всю жизнь мечтали.
— Ну, с институтом они решат вопрос без нас. Тем более, что со слов
Баси, Владимир какой-то большой начальник. А всё остальное обсудим
при встрече с ними.
— Легко сказать — при встрече. Как я с этим человеком, укравшим единственную дочь, буду разговаривать? И, главное, о чём? Как, вообще, смотреть мне в его бесстыжие глаза?
— Разберёмся, Гафур, заранее не паникуй. Ты лучше поговори со своим начальником. Может, он даст тебе полугрузовую машину? Люди
едут с севера, у них много багажа.
— Не поеду я в аэропорт встречать Басю и её мужа. Не поеду. Тем более что они даже не указали номер рейса и время прибытия самолёта. Не сделаю ни одного шага навстречу этому хищнику, этому бездушному мужчине. И тебе, Земфира, запрещаю.
— Гафур, у тебя сердца нет. Кому ты хочешь показать свой гордый характер — родной дочери? Так она это знает. И вообще, что ты хочешь от своего единственного ребёнка?
— В любом случае, я не собираюсь раскрывать объятья незнакомому человеку. Хорошее отношение родителей жены нужно заслужить.
— Правильно говоришь, Гафур, но для этого нужно время. Поэтому
поживём — увидим.
Продолжение следует.
