Глава 2
Скворцов и его семья
2.1
В новый кабинет Скворцов перешёл совсем недавно, когда был назначен Начальником Особого управления Комитета Государственной безопасности по работе с эмигрантами Южного округа России с центром в Ростове – на — Дону. Округ был небольшой, но очень беспокойный. В него входили Ростовская область, Ставропольский и Краснодарский край, а также частично Закавказье и Дагестан. Особую активность в последнее время проявляли грузинские, азербайджанские и дагестанские евреи, в то время как в Ростовской области и Ставрополье ситуация была более – менее спокойно. А ещё управление называлось еврейским потому, что занималось, в основном, еврейской тематикой: отказники, демонстранты, диссиденты, подпольные кружки, самиздат и разная другая жизнь желающих уехать в Израиль.
Кабинет начальника управления Скворцова был необычной пятиугольной формы за счёт того, что одна из внешних стен располагалась на пересечении двух улиц. В пятом нестандартном углу стоял журнальный столик с двумя креслами, за которым полковник обсуждал, под кофе с коньяком, важные государственные дела. В Управлении знали, что в “пятый угол” просто так попасть нельзя – нужно заслужить. Но если попал, то должен будешь в определённое время что — то конкретно отработать, о чём тебя поставит в известность необщительный, суховатый помощник полковника Скворцова
майор Вавилов. Идея организации нового управления зародилась у Скворцова ещё в конце 50 – х годов, когда он был простым следователем отдела контрразведки Гомельской комендатуры. В эти годы большое количество рассматриваемых дел было связано с изменой родине, службой в немецкой армии, пособнической деятельностью фашистам. Последним занималось местное население, проживающее во время войны на оккупированной территории, сильно не любившее советскую власть и желающее на этой деятельности хоть что – то заработать. Как правило, это были безграмотные,
обозлённые обыденной жизнью, люди.
Но однажды к Скворцову пришло агентурное донесение, в котором сообщалось, что на подконтрольной ему территории, служит офицер Красной армии, еврей, в жизни которого был целый букет преступлений перед советской властью: невыполнение оперативного задания в тылу врага, плен работа на немцев в должности старшего по бараку, побег из лагеря,
штрафной батальон и т. д. Этим офицером был гвардии капитан, кавалер многих боевых орденов Советского Союза Рожанский Исаак Маркович. Прибывший в Гомель летом 1945 года для получения в Особом отделе контрразведки Западного военного округа своих документов, оставленных перед заброской в тыл врага, Исаак Маркович был приглашён утром следующего дня на разговор к следователю военной прокуратуры.
— Гвардии капитан Рожанский по вашему приказанию прибыл.
— Садитесь, капитан, — жестом указал следователь.
— Гвардии капитан, — поправил его Рожанский.
— Это уже не имеет значения. Вы арестованы и я, следователь Скворцов, буду
вести ваше дело.
— Какое дело?
— Большое и серьёзное. Сдайте табельное оружие и имеющиеся при вас
документы.
— На каком основании?
— Вот ордер на ваш арест. Хотите ознакомиться?
— Нет, не хочу.
Разговор между следователем Скворцовым и арестованным Рожанским неполучался. Арестованный или односложно отвечал на вопросы следователя или просто молчал. Прочитав анкетные данные арестованного, не требующие подтверждения, следователь перешёл к вопросам:
— В 1942 году вы были командиром разведгруппы?
— Нет, я был руководителем диверсионной группы.
— Какие задачи были поставлены перед группой?
— Осуществить, вместе с местными подпольщиками, ряд крупных диверсий на особо важных объектах Польши.
— Каких объектах?
— Эту информацию мы должны были получить от руководителей подполья.
— Почему с ними не встретились?
— Приземлились не в указанном квадрате.
— По какой причине?
— Из – за сильного ветра. Отнесло в сторону, значительно западнее условленного места.
-Сколько человек было в группе?
— Трое. Я и два бойца.
— Сколько человек приземлилось?
— Все, но при приземлении нарвались на патруль полевой жандармерии.
— И что произошло?
— Одного бойца убили, меня сильно контузило и ранило в голову.
— А третий участник группы?
— Его никак не задело и он присоединился ко мне.
— Зачем?
-Чтобы выполнить полученное задание.
— Он знал, что вы офицер?
— Да, знал.
— А что еврей?
— Думаю, что нет.
— Какой национальности были бойцы?
— Это имеет какое – либо значение?
-Да, имеет.
— Погибший был русским, а живой – татариным.
— Почему он вас не выдал в лагере для военнопленных?
— Потому что был порядочный и честный человек.
— Вы с ним после побега из лагеря встречались?
— Нет.
— Почему?
— Не знаю.
— Он же вам жизнь спас?
— Не знаю.
— Тогда я вам скажу. Он погиб на Воронежском фронте в 1944 году.
В течение первых двух недель следователь Скворцов проводил допрос арестованного Рожанского ежедневно по шесть и более часов в день. Следователь работал по системе Гунтмахера – вопрос повторялся в десятках вариантов, с различной интонацией голоса, требованием углубить второстепенную деталь, дать объяснения отдельному факту в разной временной последовательности.
После того, как уводили заключённого, Скворцов ещё долго сидел, обдумывая и анализируя его ответы, стараясь найти какое – нибудь несоответствие или неточность, чтобы предъявить ему на следующий день. В принципе, Рожанский не отрицал и не оспаривал предъявленных обвинений, но каждый раз умудрялся вывернуть всю информацию таким образом, что нередко приходилось оправдываться самому Скворцову. Обвиняемый ни разу не пытался возложить ответственность на кого – то другого, не старался обелить себя какой – нибудь дополнительной информацией или фактом.
Высокий, физически крепкий, он сидел часами с ровной спиной на низенькой табуретке, глядя прямо в глаза следователю.
— Скажите, Рожанский, вы задумывались когда – нибудь, после наших бесед, сколько лет строгого режима можете получить?
— Нет.
— Почему?
— А смысл какой?
— Как какой? В любой мере наказания есть пределы – нижний и верхний. В моей воле использовать при вынесении приговора тот или иной уровень.
— Ну, а я причём. Ваше право – вы и думайте.
— А вам, значит, всё равно.
— Нет не всё равно, но думать можно о прошлом, а о будущем — только
загадывать. Я этого делать не умею.
-А знаете, Рожанский, вы у меня жалости не вызываете.
— Что так?
— Не знаю. По всей видимости, потому что вы, как настоящий еврей, всё время хотите быть верхней картой в колоде.
— Что делать, если меня так родители воспитали.
— Это, верно, не ваша вина, но подумать об этом стоит. Конвой, уведите арестованного.
Разбирательство дела Рожанского, длившееся более семи месяцев, подходило к концу. Для Скворцова, в принципе, было понятно, каким приговором оно должно закончиться. И всё – таки, что – то не давало ему его завершить. Советоваться с коллегами, чей когнитивный уровень мышления не превышал средней школы, Скворцову не хотелось и он решил на эту тему поговорить с мамой, которая, обладая удивительной интуицией, имела по каждому вопросу своё оригинальное мнение.
Этот шаг, с одной стороны, был чреват необходимостью выслушивать от мамы всякую дребедень, в том числе и надоевший рассказ о том, как она из двух оболтусов (имелись в виду муж и сын) сделала одного главным врачом психиатрической клиники, а другого — следователем областной прокуратуры.
Но с другой, у мамы была редкая способность сходу давать психологическую оценку незнакомым людям, безошибочно определяя их внутреннюю сущность.
И на этот раз, посмотрев на фотокарточку Рожанского, вынутую из его следственного дела, Эсфирь Соломоновна сразу безапелляционно заявила:
— Упёртый, самовлюблённый человек с большим гонором. Такой будет гнуть свою линию до конца и везде искать правду.
После этих слов на её лице появилась гримаса брезгливости и полного безразличия к тому, что собирается рассказывать сын.
— Открою тебе, мама, один секрет. Он тоже еврей, как и мы.
— Кто это мы?
— Я и ты.
— А ты, вообще, при чём? Ты крещёный. И вообще, мы живём среди русских людей и национальность у тебя, как это во всём мире принято, определена по отцу.
— Да нет, дорогая моя мамочка, у евреев по матери. Я это в серьёзных книжках читал.
— Это ты старые книжки читал, а сейчас ситуация в мире изменилась: в мать можно залить всё что угодно и для этого мужчина вообще не нужен. Сейчас из одной пробирки накапают одно и то же двадцати женщинам – вот у тебя двадцать сестёр и братьев. Они могут много раз пережениться между собой и нарожать кучу идиотов, но это никого не волнует.
— Ну что ты такое, мама, говоришь?
— А то и говорю. Меня, по молодости, один подлец, тоже, кстати, еврей, бессовестно обманул. Я из – за него, после тяжёлого аборта, шесть лет не могла родить. Так что напугали бабку баней.
— И что?
— А то, сынок, поверь мне, евреи – такие же люди, как все, только активней, хитрее и предприимчивей. У них за плечами богатый опыт подобного поведения предков в течение многих веков.
— И их за это ненавидят?
— А ненавидят их за то, что везде стараются вперёд всех успеть. У них больше всех в мире денег, домов, самолётов, наград и ещё всякой ерунды. А главное, что они всем подряд суют под нос свои достоинства, чем ещё больше раздражают окружающих.
История отрицательного отношения Эсфирь Соломоновны к евреям уходила в далёкое прошлое. Фира, как её все дома называли, родилась в еврейской семье среднего достатка в Румынии. Папа, неплохой провизор, имел в городе Констанца свою частную аптеку. Мама нигде не работала, воспитывая трёх детей – одну девочку и двух мальчиков.
Чересчур любознательная и не по годам активная, Фира требовала к себе повышенного внимания. В связи с этим папа определил восьмилетнюю дочь в женский коммерческий лицей со строгим распорядком дня, где она получила неплохое образование. Однако в шестнадцать лет симпатичная, вполне физически сформировавшаяся, Фира влюбилась в студента
юридического факультета Бухарестского университета и забеременела. Родители приложили серьёзные моральные и материальные усилия, чтобы ей по тихому сделали аборт, но дочь была всё равно отчислена из лицея.
Так как об этом факте вскоре узнала вся маленькая Констанца, то папа продал за скромные деньги свою аптеку и переехал с семьёй в небольшой городок под Одессой. Там восемнадцатилетнюю Фиру быстренько, по её требованию, выдали замуж за начинающего врача Ивана Петровича Скворцова и помогли ему устроиться на работу в психиатрическую клинику, где он со временем дослужился до главного врача. Вскоре в семье Скворцовых родился ангельского вида мальчик – голубоглазый, белокурый, с ямочками на щеках. Когда в роддоме Фире показали новорожденного сына, она почему – то заплакала и тихо, как – будто сама себе, сказала:
— Вот я и отомстила этим жидам.
Рождение, по всем внешним признакам русского сына, названного Виктором, превратило Фиру в ярую антисемитку. Она перестала дружить с еврейскими девочками, отказывалась готовить еврейские блюда и даже выходить к еврейским гостям, которые приходили на праздники к её родителям. Дело дошло до того, что Фира попросила родителей говорить с
внуком только на русском языке, не вставляя в разговор никаких слов на идиш.
Этот принцип общения сохранялся до того момента, пока ребёнок не ходил ножками, и его жизненное пространство ограничивалось детским манежем. Но когда Виктор стал покидать свою комнату, Фира решила разъехаться с родителями и жить своей семьёй. На все уговоры мужа остаться, она отвечала категорическим отказом.
— Фирочка, любимая моя, мы не потянем съёмную квартиру. У нас нет денег, чтобы её оплачивать.
— Я пойду работать.
— Куда? Кем? У тебя даже нет среднего образования.
— Буду преподавать французский язык детям местной интеллигенции. Я его, благодаря учёбе много лет в лицее, весьма прилично знаю, но с родителями жить не хочу.
Иван Петрович понимал, что его жена серьёзно больна. У неё была тяжёлая послеродовая травма, которую силами местной медицины, а тем более призывами к здравому смыслу, устранить нельзя. Приходилось просто терпеть её выверты и соглашаться со всеми просьбами.
Но дело не ограничивалось декларациями со стороны Фиры и скандаламис родственниками. Она решила окончательно и бесповоротно завершить свои еврейские страдания — принять православие и перейти в христианскую веру.
К сожалению, посоветоваться было не с кем: муж, в очередной раз, призывал одуматься и не делать глупостей, а с родителями на эту тему говорить было бесполезно.
В одно из воскресений, когда муж был дома и мог последить за ребёнком, Фира пошла в местную церковь, чтобы встретиться с батюшкой. Батюшка был достаточно молодой, лет сорока, человек, с ухоженной короткой бородкой и пушистыми ресницами, из – за которых смотрели на мир умные серые глаза. Он не спросил у Фиры, по какому поводу она пришла, а только посмотрел в свой карманный ежедневник и сказал, что готов с ней поговорить в следующее воскресенье.
— Что вас беспокоит, сестра моя? – начал он тихим голосом говорить при встрече. Свободного места в церкви не было и потому они сидели очень близко друг другу в углу небольшого тёмного зала.
— Второй выходной, как я вижу, вы проводите в суете и угнетении себя.
— Мне жить не даёт, батюшка, чувство, что я постоянно всех, и себя в том числе, обманываю, — тоже тихо ответила Фира.
— Очень глубоко и проникновенно сказано, но не совсем понятно. Потрудитесь пояснить смысл.
— Я чистокровная еврейка. И по папе, и по маме, а еврейкой быть не хочу. Во мне всё протестует против этого.
— Прежде всего, перестаньте волноваться и скажите, как вас звать, уважаемая?
— Фира. Фира Скворцова.
— Нет такого имени у евреев, госпожа Скворцова.
— Простите, почему нет?
— Потому что у евреев есть имя Эсфирь, а не Фира, — жёстким тоном ответил священник.
– И ещё. Быть еврейкой – это не результат лотереи, где вам достался какой – то необыкновенный номер. Так решил Всевышний, дав вам еврейских родителей. Поэтому вы должны своё еврейство нести с гордо поднятой головой.
— Да не в родителях дело.
— А в чём?
— Я потеряла веру в человеческую порядочность.
— Красиво сказано, — усмехнулся священник. – Продолжайте.
— С самого детства родители мне внушали – муж у тебя должен быть только еврей.
— Понятно. И что?
— А то, что следуя их наказу, я полюбила еврейского юношу, а он меня обесчестил и бросил. После вынужденного аборта и грандиозного скандала в семье, меня выгнали из коммерческого лицея.
— С какого курса?
— За год до окончания.
— Очень плохо. И дальше что?
— А дальше родители были вынуждены уехать из прежнего города сюда. Здесь я, им назло, вышла замуж за русского парня, от которого родила ребёнка. Ребёнок – чистый ангел и я его очень люблю.
— Ну и в чём дело? – уже раздражённо спросил священник. Разговор на неопределённую тему его несколько утомил.
— Дело в том, что я живу двойной жизнью: с родителями — еврейка, а с мужем — русская. Родители называют его не по имени, а гоем. Контакт между собой они не находят, а я посередине. Вот пришла к вам за советом – как мне развязать этот гордиев узел. Молодой священник сидел и молчал. По всей видимости, в своей практике
он ещё не сталкивался с подобной ситуацией. Разбираться в семейном межнациональном конфликте, да ещё что – то конкретно советовать этой молодой уставшей женщине с тёмными кругами под глазами, он не мог. Да и, по всей видимости, не хотел.
Священник встал и, извинившись за то, что ненадолго её оставит, ушёл. То ли он, в самом деле, хотел поразмышлять наедине над этой проблемой, то ли с кем – то посоветоваться, но вернулся минут через сорок с весьма
довольным видом.
— Ну что, Эсфирь, успокоились?
— Да, — тихо ответила она.
— Тогда продолжим. У вас, уважаемая, есть три варианта решения своей проблемы. Первый – оставить всё, как есть, и продолжать метаться между родителями и мужем. Но здесь я не ручаюсь за психическое состояние вашего сына, так как его контакты с обеими конфликтующими сторонами до добра не доведут. Второй – перейти вашему мужу в иудаизм, но в условиях нашего маленького городка – это нереально. И, наконец, третий – принять православную веру и окрестить сына.
Священник cделал небольшую, но весьма глубокомысленную паузу.
— Вы живёте в России, уважаемая, муж у вас русский человек и поэтому
процесс вашего перехода в православие пройдёт, я думаю, совершенно безболезненно. Тем более, что есть веская причина на данный поступок – сохранить семью и вырастить хорошего сына. Подумайте. Меня всегда вы здесь найдёте.
Разговор с мужем у Фиры был простым и коротким. Во имя сына,
которого Иван Петрович Скворцов обожал, они, не споря, пришли к соглашению по третьему варианту. В один из назначенных дней семья Скворцовых пришла в местный христианский приход и выполнила все требуемые для присоединения к церковной общине требования: окрестила сына путём ритуального погружения в святую воду и записала Эсфирь Соломоновну в церковную книгу под именем Ефросиньи Семёновны. С её родителями супруги Скворцовы решили эту проблему не обсуждать, зная заранее все мизансцены скандала: папа начнёт громко кричать и обзывать всех подряд паршивыми гоями, а мама будет подсказывать папе броские слова и периодически падать в обморок.
Единственная опасность этой ситуации исходила от двухлетнего сына Виктора, который, естественно, не понял, по какому поводу его какой – то бородатый дядька несколько раз окунул в бочку с холодной водой и он мог пожаловаться бабушке. Правда, была слабая надежда на то, что если некоторое время не водить сына к родителям, он забудет, что с ним произошло.
Свой переход из иудейства в христианство Фира перенесла исключительно спокойно и через несколько недель с удовольствием отзывалась на имя Фрося. Никаких душевных мук она при этом не испытывала. Наоборот, почувствовала, что их отношения с мужем стали более тёплыми и доверительными.
С годами Фрося не только привыкла к своему новому имени – отчеству, но и забыла старые. Переход в христианство привёл к очень большим изменениям в её жизни: поменялось выражение глаз, цвет лица, улыбка. Она стала носить, вместо разного фасона шляпок, платки, завязывая их, на манер местных женщин, сзади на затылке. Фрося забыла о причёсках, коротко
подстригая себя сама. В связи с тем, что много времени она проводила внутри церковного помещения в молитвах, у неё полностью поменялся выговор. Её просто нельзя было отличить от русских прихожанок. Батюшка, заметив послушание и прилежность Фроси, назначил её старостой женской половины прихода. Но Ивану Петровичу не нравилась активная религиозная трансформация жены и он, как — то незаметно, переселился жить в больницу, объясняя свои действия тем, что у него, как у главного врача, возросла производственная нагрузка.
Единственно, что объединяло Ивана и Фросю в редкие часы общения — размышления о будущем сына Виктора. В этих разговорах не было ничего предметного, так как Виктор ни в чём себя особо не проявлял. Учился он в школе по всем предметам хорошо, но отличником не был. Мамин темперамент в сочетании с рассудительностью папы не привели сына к личностному расцвету, но внешне мальчик выглядел очень привлекательно: светлые волосы, высокий лоб, серые глаза, прямой нос. По совету учителя физкультуры, Виктор начал посещать гимнастическую секцию и, благодаря этому, стал обладателем хорошей фигуры. Тем не менее, при такой внешности и физических данных, ему во многих серьёзных ситуациях не хватало характера и решительности.
Тема внука и его будущего волновала не только родителей Виктора, но и
бабушку с дедушкой. Они до определённого времени молчали, стараясь не вступать в конфликтные отношения с зятем. Тем не менее, когда внуку исполнилось двенадцать лет, бабушка, в один из визитов дочери, задала ей вопрос:
— Фира, нашему внуку на следующий год нужно делать бар мицву. Это не простое дело: нужно решить целый ряд вопросов: договориться с синагогой, сделать разные покупки, снять помещение, приготовить приглашения. Что ты по этому поводу думаешь?
— Я не знаю. Нужно посоветоваться с Ваней.
— С кем, с кем? Ты что говоришь? Советоваться с гоем о том, в чём он абсолютно не разбирается? Ну, ты нас насмешила.
— Мама, папа. Это не шутки. Иван Петрович работает главным врачом большой психиатрической больницы. Член партии. У него могут быть большие неприятности по работе.
— Ну и что?
— Как ну и что? А если его отстранят от должности? Что мы будем делать, на что жить?
— Дочечка наша дорогая, таких “Ваней” у тебя может быть в жизни много, а еврейский внук у нас один. Тебе понятно?
— Понятно.
— Ну, тогда решай эту проблему и побыстрее.
В один из выходных дней Фрося решила передать мужу разговор о Викторе, который состоялся с родителями.
— Ваня, я недавно была у мамы с папой. Они интересуются, что мы думаем делать с Витей? Ему на следующий год тринадцать лет.
— Не понял. Ты о чём?
— О том, что еврейский мальчик проходит в тринадцать лет обряд бар мицвы и становится мужчиной.
— Да, но он сейчас не еврей.
— Стал не евреем, но раньше был.
— А кто это знает?
— Как кто? Мои родители.
— Значит нужно что — то сделать, чтобы они успокоились.
— Что сделать?
— Не знаю. Нужно подумать.
Разговор с женой целый день не выходил у Ивана Петровича из головы. И вдруг его осенило. К одному из больных в его клинике нередко приезжает сын — старший офицер нахимовского военно – морского училища в Новороссийске. В это училище принимают воспитанников с 5 по 11 класс с правом внеконкурсного поступления по окончанию училища в любое высшее военное учебное заведение. Вечером он этой идеей поделился со своей женой.
Фрося всю ночь проплакала, а наутро согласилась с предложением мужа. Во – первых, Виктор переходит на полное государственное обеспечение, что было достаточно весомым фактором для их скромного бюджета. Во – вторых, родителям она расскажет, что в школе Виктора дразнят жидом и переезд в Новороссийск, где его никто не знает, оградит бедного мальчика от дальнейших преследований. Через два года внезапно умер дедушка, а за ним скоро ушла из жизни бабушка.
Виктор регулярно приезжал к родителям на каникулы. Физически развитый, подтянутый, дисциплинированный, в военной форме, он на всех производил прекрасное впечатление. Целыми днями Виктор проводил с мамой, так как папа был всегда на работе, что позволяло Фросе обсуждать с ним многие интересные вопросы.
— Сыночек, расскажи, как ты учишься? Какие тебе предметы нравятся больше, а какие меньше?
— Учусь легко. А из предметов мне больше всего нравятся история и математика.
– Почему эти, а не другие?
– История очень поучительна, а математика не допускает всяких пустых рассуждений.
– Молодец, чётко, как военный, отвечаешь. Ну, а что вы делаете в свободное время?
– В свободное время занимаемся спортом, читаем книжки, поём в хоре, играем в шахматы. Правда, командиры очень стараются, чтобы его было у нас как можно меньше.
– Это они делают для вашей же пользы.
– Наверное, но нагрузка у нас, мама, очень большая.
– Это хорошо, сыночек, чтобы разные глупости в голову не лезли.
Но Фрося тоже зря время с сыном не теряла. Она подробно рассказывала Виктору о христианской религии, особых правилах послушничества, святых книгах. Особое внимание она уделяла церковным обычаям и праздникам,
стараясь показать сыну такую сторону жизни, чтобы он проникся любовью к христианству и духовности. Параллельно мама внушала сыну, что евреи не только распяли Христа и споили русский народ, но и на протяжении многих
веков активно препятствовали распространению в мире христианской религии.
Но однажды на экскурсии по какому – то святому месту, её пятнадцатилетний сын по – взрослому, как курсант военного училища, заметил:
— Мама, а ты можешь мне дать установку, как правильно к евреям относиться, чтобы призвать их к порядку?
– Это у тебя, сыночек, не получится, потому что евреи очень хитрый и изворотливый народ. Понаписали множество вредных книг и заставляют всех читать. За эту коварную деятельность их ненавидят не только на Руси, но и в других странах.
– Понятно, мама, но может можно их как – то отделить от других народов, чтобы не оказывали на всех своего гадкого влияния?
– А как это сделать? Они везде, во всех науках, во всех ремёслах. Куда не плюнь – там еврей.
– Получается, что люди с этим природным бедствием сами справиться не в состоянии?
– Получается так. Для решения этой сложной проблемы нужна помощь нашего всемогущего Бога.
В 1938 году Виктор Иванович Скворцов окончил с отличием Новороссийское военно – морское училище. Такой диплом давал ему право поступать без экзаменов в любое высшее военное учебное заведение Советского Союза. Когда папа, мама и сын сели за праздничный обед в честь успешного завершения его учёбы, сразу начался разговор о том, где продолжать образование. Сначала были сплошные шуточки, а потом обсуждение приняло серьёзный характер:
— Ну что, сын? – начал беседу Иван Петрович. — Какие у тебя соображения по поводу дальнейшей учёбы?
– Пока никаких.
— Может пойдёшь по моим стопам? Станешь военным врачом – всю жизнь на всём готовом, одет, обут и зарплата приличная. Не как у меня на гражданке, хоть и главный врач.
— Нет, папа, не хочу. Во – первых, мне с детства не нравятся больничные запахи, а во-вторых, каждая профессия откладывает на человека определённый отпечаток.
– Что ты говоришь, а я не знал!
– Ну, теперь будешь знать, — со смехом ответил Виктор.
– А кого ты, сыночек, сейчас имел в виду?
— А вот кого. Был у нас в отряде один воспитатель – очень строго следил за чистотой и порядком. По этому поводу всё время ко всем привязывался: то покрывало на кровати морщит, то пуговицы на курточке не блестят, то ботинки плохо начищены. При этом через каждые полчаса бегал в туалет руки мыть, хотя ни за что не брался. Мы однажды взяли и закрыли туалет,
так он чуть головой не поехал.
— Ты прав, сын. Я тоже за собой иногда кое – что интересное замечаю. Помнишь чеховскую палату № 6?
– Ну это, папа, для любой профессии характерно, не только для врачебной.
– Конечно. И тем не менее, на какой – то специальности всё равно тебе нужно остановиться.
— Подожди, Ваня. Не торопи ребёнка. Может ты, сыночек, хочешь принять духовный сан? Ты знаешь – какие красивые встречаются священники в своём одеянии? Глаз не оторвёшь.
— Ну да, мама, мне ещё этого не хватало – всю жизнь бороться с усмирением своей плоти.
— Да уж не скажи – бороться! Я вижу, как это занятие, совсем по – мирски, у них происходит. Так что не переживай.
— Нет, не хочу. Зачем мне жить двойной жизнью.
— А что ты сам хочешь? К чему у тебя лежит душа? – продолжала выпытывать мама.
— Пока ещё не решил. Во всяком случае, к медицине меня точно не тянет. А вот юридическими науками я бы, например, занялся.
— Не спеши с выбором профессии, сыночек, не спеши. Подумай хорошенько, прежде чем принять такое решение. Эта область деятельности насквозь пропитана еврейским духом. Только с их многовекторными мозгами и умением доказывать, что белое – это чёрное, евреи чувствуют себя здесь комфортно. А ты со своей честностью и папиным правдолюбием непременно
свернёшь себе шею.
— Откуда ты знаешь, мама?
— Оттуда. Вокруг дедушкиной аптеки всегда крутились какие – то тёмные личности. Тебе с ними было бы явно не по пути.
— А мне, наоборот, кажется, что юриспруденция – это серьёзная, чёткая и
ответственная специальность, в которой главенствует закон. Юристы храбро стоят на страже его выполнения.
— Ну, Витюша, ты такой детский сад, что я диву даюсь.
— Может быть, мама, я и детский сад, но в этой жизни всем приходится крутиться.
— Смотри сам, сыночек, мы тебя с папой предупредили, а дальше — уже твоё личное дело.
— Ладно, дорогие мои родители, я подумаю.
— Подумай, Витюша, подумай.
Летом 1940 года Виктор Скворцов поступил на следственный факультет Военного университета Министерства обороны в Ленинграде. А через два года по его окончанию по ускоренной, из — за войны, программе получил направление на должность младшего военного прокурора Западного военного округа. Психоневрологическая клиника под руководством главного врача Скворцова, в связи с приближением немецких войск к черноморскому
побережью, была эвакуирована в одну из республик Средней Азии. По её окончанию она, практически без потерь, вернулась в свой город.
Вместе с клиникой возвратилась из эвакуации и жена главного врача Ефросинья Семёновна Скворцова. Она возобновила посещение христианской церкви, выполняя большую волонтёрскую работу, но одновременно часто посещала могилы своих родителей, похороненных на еврейском квартале городского кладбища.
На могилу своего мужа, Фёдора Ивановича Филиппова, Елена Исааковна ходила каждую пятницу. Придёт с утра и гостюет до самой темноты. Несколько раз покушает вместе с мужем, расскажет, как неделю провела и обязательно о чём – нибудь посоветуется. А в конце дня поменяет воду в банке, поставит свежие цветочки и идёт навестить могилу своего старшего
брата Марка с женой. Умерли они один за другим через два года после того, как получили сообщение, что их сын, Исаак Маркович Рожанский, осуждён по 58 статье за измену родине на двадцать пять лет каторжных работ и отбывает наказание
на Крайнем Севере в Норильском лагере строгого режима. От них ещё потребовали, чтобы они одну из двух комнат своей квартиры отдали райисполкому, так как их осуждённый сын потерял право на бронь жилплощади в квартире родителей. Но Марк, герой гражданской войны, грудью встал против этого несправедливого решения, не пустив проверяющую комиссию на порог своего дома. Со временем власти по поводу квартиры от них отстали, но в захоронении на аллее Славы, Марку
Исааковичу, было отказано. Когда Елена Исааковна Филиппова пришла, как обычно в пятницу, навестить могилу своего брата с женой, то очень удивилась от того, что увидела на этом месте. Вместо высокого обелиска из чёрного мрамора с
красиво написанными фамилиями брата и его жены, зияла яма, подготовленная для следующего захоронения. С целью выяснить, что произошло с могилой близких ей людей, Елена Исааковна обратилась в
администрацию кладбища.
В связи с тем, что рабочий день уже закончился, она застала в конторе только секретаршу, которая была занята печатанием на машинке. — Извините, что я вас отвлекаю, но я не нашла сегодня могилу своего брата
Марка Исааковича Рожанского и его жены.
Услышав еврейскую фамилию, секретарша сразу сориентировалась и, не
отрываясь от печатания, бросила пожилой женщине:
— Исчерпывающую информацию о ваших родственниках может дать Яник.
Он где – то около нашей конторы обретается.
Яника Елене Исааковне не пришлось долго искать – он сидел на каменном заборе и лузгал семечки.
— Это вы Яник? – обратилась она к молодому человеку весьма затрапезного вида.
— Ну я. А что мадам хотела?
— Я хотела узнать, куда девалась могила моего брата с женой?
— А кто будет ваш брат, позвольте спросить?
— Марк Исаакович Рожанский.
— О, эта гойская семья…
— Неправда, у моего брата была семья чисто еврейская. Вы что – то путаете, молодой человек.
— Мадам, Яник ничего никогда не путает. Мало того, что я потерял на ваших родственниках приличные деньги, я ещё получил нагоняй от ребе за то, что упустил хорошего клиента.
— Ничего не поняла. Вы можете толком объяснить, что произошло?
— Конечно, могу. Яник всё может, но, во-первых, мадам, уже темнеет и нет у меня возможности проиллюстрировать свой трогательный рассказ картинками на местности. А во – вторых, повествование займёт много
времени, а мне сегодня очень некогда.
— Я готова вас выслушать. Мне некуда торопиться.
— Зато у меня рабочий день, мадам, закончился.
— Но вы всё равно сидите целый день без дела на заборе.
— Это вам очень показалось, мадам. Яник без дела никогда не сидит.
— И что вы предлагаете?
— Подходите сюда завтра к девяти часам утра и мы продолжим нашу увлекательную беседу. Кстати, не забудьте взять немножко денег с собой.
— Это сколько?
— Я знаю? Всё зависит от глубины обсуждения интересующей вас темы, мадам.
2.12
На следующее утро Елена Исааковна, как и договаривалась с Яником, пришла к девяти часам утра на кладбище. Яник уже сидел на заборе в том же
месте и в той же позе. Как будто никуда со вчерашнего вечера не уходил и даже тут ночевал.
— Спасибо, что вы во — время, мадам, пришли.
– Пожалуйста.
— Хотите здесь говорить или вас сразу отвести на место, которое вы ищете?
— Давайте пойдём на место.
— Пожалуйста, мадам. Любой каприз за ваши деньги. Кстати, общение со мной вам обойдётся в десять рублей.
— Могу предложить, уважаемый, только пять. У меня, к сожалению, больше нет.
— Из уважения к вам, мадам. А скажите, вы еврейка?
— Да, а что?
— Ничего. Я так и подумал.
— Давайте, Яник, приступим к делу.
— Конечно, конечно. Вы идите за мной, а я вам буду потихоньку рассказывать, в чём тут дело. Так вот, печальное это зрелище.
– О чём вы говорите, молодой человек?
— О том, что третьего дня здесь хоронили некоего Рожанского Исаака Марковича. Выделили ему участок аж на три места с учётом родителей, могилы которых вы вчера не нашли.
Услышав имя и фамилию племянника, Елена Исааковна рухнула на землю. У ней всё поплыло перед глазами. Она выпустила из виду Яника, который, не оглядываясь, шёл вперёди и что – то продолжал говорить.
Почувствовав неладное, Яник обернулся и увидел, что пожилая женщина, шедшая за ним, валяется между могилами.
— Что с вами, мадам?
— Вызовите врача.
— Врача на кладбище нет. Только я могу, если разрешите, вам помочь. Но это вам будет стоить дополнительные деньги.
— Я согласна.
В результате каких – то манипуляций, выполненных Яником, Елена Исааковна пришла в себя. В синагоге, где, в основном, проводил время Яник, нередко возникали ситуации, когда людям пожилого возраста становилось плохо. Тогда приглашали ребе и он этим людям своеобразным образом помогал.
— Как вы это делаете, господин ребе? – спросил однажды Яник.
— Очень просто. Я заставляю человека, попавшего в неприятную ситуацию, подумать вместе со мной о чём – то хорошем, светлом, радостном. И он приходит в себя.
— А как его заставить?
— Если ты честно служишь Богу, Яник, а не болтаешься без толку, он тебя научит.
Рядом с тремя свежими могилами, засыпанными цветами, они остановились. Крепившаяся до этого момента Елена Исааковна стала в голос рыдать. Опереться было не на что и чтобы она не упала, Яник её аккуратно поддерживал.
— Почему мне ничего не сообщили? — непонятно к кому обращаясь, громко говорила Елена Исааковна.
— Ведь я с Изей несколько дней назад говорила. Он заходил ко мне попрощаться перед отъездом в свой проклятый Норильск. Как же сообщить жене, забыла как её звать?
— Да все уже в Норильске знают, мадам. Оттуда целая делегация приезжала, вместе с вашей Верой.
– Да, да, Вера.
— Похоронили бы Исаака Марковича как нормального еврея, где положено, а то устроили из этого партийный митинг.
– Какой митинг? Что Вы, Яник, говорите?
– Настоящий митинг. Даже не представляете, мадам, сколько здесь было милиции. Все при параде, с цветами. А старший их – большой генерал – кепку снял и речь говорил.
– О чём говорил? При чём тут милиция?
— А где мы с вами стоим, — старался окончить свой рассказ Яник, – будет памятник вашим родственникам стоять. Так их начальник объявил на всё кладбище.
— Что же мне ничего никто не сказал?
— Во – первых, у всех было много других дел, кроме того, чтобы вас искать, мадам. А во – вторых, у вас другая фамилия.
— Это правда.
— Извините, мадам, но мне кажется, что свои десять рублей я уже отработал. Если будут вопросы – не стесняйтесь обратиться. Всё – таки мы не чужие люди.
– Спасибо, молодой человек. Я вам дам десять рублей.
– И не волнуйтесь — с этой могилы ни один цветочек не украдут. Она под полным ментовским контролем.
Яник куда – то ушёл, а Елена Исааковна осталась одна, совершенно не понимая, где находится и каким образом здесь оказалась. Плакать почему – то расхотелось, но всё было как в тумане. Сама врач, она не могла обозначить своё состояние: летаргия, помешательство, сомнамбулизм? Всё наяву или ей кажется?
А в голове толпилось масса вопросов:
— Почему на этом участке три могилы, когда их должно быть, как на старом месте, только две?
— Откуда взялась могила Изи? Ведь она с ним попрощалась перед отлётом в Норильск?
— Когда же он и где умер?
— Может он уехал в Норильск и вернулся в Ростов, забыв сделать что – то важное? Так часто бывает в пожилом возрасте.
— Он, наверное, вернулся, чтобы кому – то отомстить и его за это убили.
– А зачем вернулся?
— Вернулся отомстить. Он был страшно зол на советскую власть. Обзывал всё руководство страны ворами и негодяями. Кричал, что здесь хорошо живут только проходимцы и лавочники, а в государстве процветает кумовство и делячество.
— Я ещё сказала, что ему с Крайнего Севера уезжать никак нельзя – снова получит двадцать пять лет тюрьмы. А он мне ответил, что после посещения Ростова, не собирается вообще это делать.
— Потом Изя вспомнил героическую жизнь моего мужа Пети и свои фронтовые годы. В конце визита, уже одевшись и собираясь уходить, сказал, что на войне было проще и понятней: немцы — враги и их нужно убивать, а здесь каждый второй фашист и антисемит, только их трудно в толпе рассмотреть.
В конце разговора, не поцеловавшись со мной, Изя сильно хлопнул дверью и ушёл.
— Нужно мне сегодня написать Вере письмо – пусть объяснит, что происходит.
— И почему меня, родную тётю, даже на похороны не пригласили?
— Очень обидно и Изю жалко.
Елена Исааковна уже час бесцельно металась по участку захоронения: то венок поправит, то цветы переложит. Потом неожиданно схватила первый попавшийся под руку букет цветов и стала им подметать проходы между
могилами. Окончательно устав от всего, что на неё сегодня навалилось, она села прямо на рыхлую землю и заплакала. Тут снова появился Яник с маленькой скамеечкой в руке:
— Я смотрю — смотрю, а вас нигде нет. Ну, думаю, что – то случилось. Сядьте, пожалуйста, на скамеечку. У вас стаканчик есть?
— Есть.
— Дайте сюда. Я вам сейчас водички принесу.
Яник посадил Елену Исааковну на скамеечку и сбегал за водой.
— Я даже не представлял, уважаемая, что вы так расстроитесь из – за моей болтовни. А хотите, я вас к ребе отвезу?
— Нет, не хочу.
— Зря. Он вам всё подробно расскажет и научит, как дальше себя вести. Денег платить больше не надо. Вы уже за всё заплатили. Хотите?
— |Нет, не хочу.
— А что вы хотите?
— Хочу домой. Очень устала.
Яник, шаркая ногами, молча ушёл в сторону конторы, но через полчаса вернулся.
— Как вас звать?
— Елена Исааковна.
— Ну вот, вполне приличное имя и отчество, а ведёте себя непонятным образом.
– Спасибо за комплимент.
– Пожалуйста. Я для вас, мадам, нашёл милиционера.
— Зачем мне милиционер?
— Дежурного милиционера. Это совсем разные вещи. Через час за ним приедет машина. Сменщика привезёт.
— И что дальше?
— А милиционер отвезёт вас домой. Ну, всё, я побежал. Приятно было с вами познакомиться.
— Спасибо.
Елена Исааковна вернулась домой совершенно опустошённая и очень уставшая. Из отрывочной информации Яника и его активной коммерческой деятельности она поняла, что на прошедшей неделе умер её племянник
Исаак. В Ростов на похороны приезжали из Норильска его жена Вера и ещё какие – то большие люди. Так как возможности похоронить сына вместе с родителями не было, то решили все три могилы выполнить на новом месте и сделать единый памятник. Она сидела и думала – что же ей дальше делать:
— Исаак, в последний визит, оставил свои почтовые реквизиты, но позвонить в Норильск для меня очень дорого.
– А что если я завтра, по горячим следам, дам телеграмму?
— Правда, это несколько дороговато, но зато более надёжно, чем письмо.
— В телеграмме выражу глубокое соболезнование и пожелание скорого свидания в Ростове – на – Дону.
С этими мыслями Елена Исааковна провалилась в глубокий сон.
А через несколько дней после отправленной телеграммы, Елена Исааковна решила всё же написать жене Исаака Марковича письмо.
Дорогая Верочка!
К сожалению, я с опозданием узнала о том, что 24 сентября умер Изя. Я не обижаюсь, что родной тёте, единственной близкой родственнице в моём лице, вовремя не сообщили об этом трагическом событии. Я понимаю, что у вас на тот момент не было моего адреса и номера телефона, хотя я его Изе
накануне дала. Ну да ладно, не будем считаться. Дело в том, что я, по всей видимости, была последней, кто его видел живым. Это было примерно в четыре часа дня, когда он пришёл ко мне попрощаться. Мы с ним попили чай и душевно поговорили. Вечером в этот день он улетал в Москву, а потом в Норильск. Настроение у него было ужасное. Из его высказываний я поняла, что после всех попыток в течение месяца устроиться на работу в Ростове – на – Дону, где родился и вырос, он
везде получил отказ из – за того, что еврей. Он не скрывал своего возмущения антисемитским отношением к нему людей, которые не пережили и сотой доли того, что выпало на его долю. Ему – герою войны, жертве сталинского правосудия, заслуженному строителю – было очень обидно. Изя выглядел плохо и ушёл от меня в весьма подавленном состоянии. Остальное вам известно.
Дорогая Верочка, Изя со мной говорил о вашем желании уехать с севера и я искренне вас в этом поддерживаю. Хватит, вы там прожили больше двадцати лет. Он также мне рассказал о том, что его, как осуждённого на
большой срок по политической статье, лишили, много лет назад, ростовской прописки и права наследовать родительскую квартиру.
Позавчера я была на могиле своего мужа и обнаружила, что Изя, вместе со своими родителями, похоронен на Аллее Славы и доблести. Этот факт открывает вам многие двери и позволяет успешно решить ряд проблем с вашим переездом в Ростов. Так как Изя мой родной племянник, то вы можете претендовать на мою квартиру после моей смерти в компенсацию той, которую у вас несправедливо отобрали. Напишите, какие нужно подготовить, с моей стороны, документы и я это с большим удовольствием сделаю.
Обнимаю , Ваша тётя Лена
Когда из школы пришёл сын Марк, Вера показала ему письмо.
– Смотри, сыночек, что я получила сегодня от тёти Лены из Ростова.
– А кто это, мама?
– Это младшая сестра нашего дедушки Марка, в честь которого тебя назвали.
– Письмо хорошее, но мне непонятно, мама, почему нашего папу никуда не брали на работу в Ростове? В Норильске его постоянно хвалят в газете и по радио. Даже по телевизору показывали.
– В письме тётя Лена написала, что это антисемиты, которые не любят евреев.
– Ну тогда пусть все евреи едут в Норильск работать, где нет этих мерзких антисемитов.
У Веры первый раз за много дней после смерти мужа появилась на губах улыбка. Ведь правильно, оказывается, в народе говорят: “Устами
младенца…“
Продолжение следует.
