Ценою собственных жизней

Повесть

( продолжение 2)
Закончилась война. Хана выжила и вернулась в Каунас. Она «летела» к дому Мани, как на крыльях, считая каждый квартал и каждый дом, отделяющий от заветной цели, стараясь заглушить тревогу, сжимающую сердце… Вот сейчас, сейчас, через несколько минут, она станет самой счастливой матерью на свете… Еще один поворот, и она, наконец-то, увидит cвою девочку… Прежде чем завернуть за угол, Хана остановилась, чтобы перевести дыхание и успокоить готовое вырваться наружу сердце…
«Успокойся, пожалуйста, успокойся! Только не подведи! – прижимая обе руки к груди, мысленно повторяла она. – Сейчас, сейчас, вон за тем углом, стоит дом, в котором в течение трех страшных и долгих лет прятали ее доченьку…» Завернув за угол, Хана застыла на месте. Вместо дома, она увидела обгоревшие остатки стен и груды камней. В ее душе «разрастался» пожар, который пожирал каждую клеточку ее тела… Остановившимся взглядом, мать смотрела на то, что осталось от дома, где прятали ее девочку… «Господи! Ну, за что? Ответь мне, за что? Зачем ты позволил ее выкрасть и вырвать из того проклятого места, которое страшнее самого ада. Зачем все это было нужно? Зачем было нужно, чтобы несчастные, еле стоящие на ногах узники, рискуя собственными жизнями, сумели подменить живую Линду на другого умершего ребенка? Зачем позволил, чтобы чужая женщина, рискуя собой, решилась на такой отчаянно-смелый поступок? Для чего? Зачем? Зачем, зачем ты позволил мне дожить до этого дня? Я же сдержала свою клятву, которую дала трехлетней дочери в то страшное предрассветное утро, спасая от неминуемой и страшной смерти. Выжила, пройдя через все круги ада, и только данное дочери обещание не позволило мне сойти с ума или наложить на себя руки… Я выполнила свое обещание, о котором моя девочка никогда уже не узнает».
Надеясь на чудо, шатаясь, падая, поднимаясь и снова падая, ползком, не обращая внимания на кровоточащие раны и нестерпимую боль, она разгребала голыми руками завалы обгоревшей арматуры, где, как ей казалось, могли находиться люди, прислушиваясь к каждому шороху. А вдруг?.. Еще в концлагере Хана разучилась плакать… Сейчас ее глаза были настолько сухи, что при малейшем соприкосновении с веками их пронзала такая острая резь, как будто по ее зрачкам «водили лезвием плохо заточенного ножа»… Она не кричала. За нее кричал, причитал, рыдал, завывал гуляющий между обгорелыми бревнами ветер.

Хана споткнулась и упала. В тот момент ей показалось, что она умерла… Очнулась с мыслью: «Надо что-то делать?.. Но для этого нужно попытаться сесть, а потом… Никаких потом! Поднимайся!» – приказала сама себе. Спотыкаясь на каждом шагу, с трудом переставляя одеревеневшие ноги, она еще раз сумела обойти дом. Хана чувствовала, что теряет сознание, ее ноги стали ватными, и она упала на торчащие в разные стороны обгоревшие бревна, обдирая себе кожу…
От писка и прикосновений чьих-то холодно-мокрых хвостов, Хана открыла глаза. «Крысы! Крысы! Оголодавшие крысы?» После всего увиденного, пережитого и выстраданного она не чувствовала страха вообще, тем более сейчас, так как ее жизнь не имела никакого значения. Но если суждено умереть, то только не от загрызших ее крыс. Чувство омерзения прибавило ей силы. Поднявшись и сбросив с себя готовых вцепиться в ее горло пищащих тварей, она выбежала на улицу.
«Прежде чем уйти из этой проклятой жизни, нужно расспросить Маниных соседей о пожаре, который здесь произошел. Возможно, кто-то из этих людей видел, слышал или что-то знает об этом трагическом случае?»
Шатаясь, она все шла, шла, шла… Стучалась в двери каждого дома, но люди не хотели ей открывать. Из-за каждой двери она слышала одну и ту же фразу: «Только открой дверь, а закрывать ее уже будет некому».

Наступили сумерки. В городе было неспокойно. Люди боялись людей. Идти ей было некуда, разве что вернуться в обгоревший дом Мани. Она взглядом отыскала место, где можно было укрыться от сквозняков и обороняться от крыс. И вдруг заметила голову женщины, которая, прежде чем вылезти из подвала, опасливо огляделась по сторонам. Хане хватило сил спрятаться за обгоревший кусок стены. Как только незнакомка подошла ближе, она вышла из своего укрытия. Женщина от неожиданности вскрикнула и выхватила из-за пазухи топор.
— Не подходи! – размахивая им из стороны в сторону, шипела она.
Хана поняла, что та готова убить каждого, кто встанет на ее пути, чтобы защитить свою жизнь и свою территорию.
— Не бойтесь меня! Я приехала издалека. Приехала к Мане, которая жила в этом доме. А нашла вместо дома пожарище. Поверьте, мне от вас ничего не нужно! Смотрите, у меня ничего при себе нет! Я только хотела узнать, что здесь произошло и что случилось с Маней? Может, она так же, как и вы, живет в каком-то заброшенном подвале?
— Ты хорошо говоришь по-литовски, – тихо сказала женщина, неохотно убирая за пазуху топор. – Можешь говорить по-русски. Мне кажется, что я тебя где-то уже видела. Правда, очень давно, в другой жизни. Как тебя зовут?
— Хана. До войны я жила неподалеку отсюда, – и вдруг она вспомнила, что у нее есть собственный дом, в котором жила вместе с мужем и маленькой дочкой. – Боже мой! Как могло случиться, что я забыла о собственном доме. Дом, куда я могу пойти!.. Теперь я знаю, где может быть Маня. Она и моя доченька живут там, – заикаясь от волнения, шептала она.

— Успокойся. Не суетись! Присядь вон на тот камень и послушай, что я тебе скажу…
Предчувствуя что-то неладное, Хана схватила женщину за руку:
— Говори!..
-Не ходи! Богом прошу тебя, не ходи туда! Твой дом сгорел. Немцы его подожгли после того, как все перевернули там вверх дном. Они кого-то искали. Кинжалами вспарывали подушки, перины, диваны. Пух летал в воздухе… – это было последнее, что расслышала Хана…
Очнулась она от сильной пощечины.
— Вставай! Вставай! Давай я тебе помогу. На улице оставаться опасно. Убьют, а труп пустят на котлеты. Ночь переспишь в моем «замке», а завтра я поспрашиваю у твоих и Маниных соседей. Может, что и узнаем.
Женщину, приютившей Хану на ночь, звали Лаймой. Утром она со всеми предосторожностями вылезла из подвала. Хана осталась одна. Прошло много времени, прежде чем она услышала:
— Хана! Ты где?
— Лайма, я здесь.
— Вот и хорошо, что здесь. А то я, грешным делом, решила, что ты сбежала. Ну, да ладно, это я так. Послушай, то, о чем, мне рассказали люди. Где правда, где ложь, или то и другое, трудно сказать, – и она замолчала. Долго молчала, стараясь хоть как-то продлить, или отдалить страшное известие. – Мне удалось узнать, что дом Мани сожгли эсэсовцы, которым кто-то донес, что та прячет у себя еврейскую девчонку. Днем женщина прятала ребенка в подвале. И только поздним вечером, отодвинув в сторону тяжелый кованный железом сундук, поднимала крышку… На это время Маня всегда спускала собаку, которая лаем предупреждала о приближении чужого человека… В тот злополучный вечер в дом вошла соседка. Собака ее знала, поэтому не залаяла. А девочка уже успела вылезти из своего убежища…
Лайма рассказывала, а Хана «видела», и « слышала» то о чем они говорили.
— Маня! Откуда у тебя появился этот ребенок?
— Да это ж моя племянница! Ты ж мою сестру знаешь! Так вот она прихворнула, так что пришлось взять племяшку к себе на пару деньков.
— На пару деньков, говоришь. А почему прячешь в подвале?
— Да Бог с тобой! Что за чушь ты плетешь! Подумай сама, кому легче спуститься в подвал, мне или Ядвиге?

— Ядвига, говоришь! Симпатичная малышка. Только почему-то нос у нее длинноват, да волосики больно уж курчавы. Да ладно. Что-то я у тебя засиделась.
Почувствовав неладное, Маня отогнула край занавески и посмотрела в окно. Тучная и неуклюжая женщина, воровато оглядываясь по сторонам, потрусила по направлению немецкой комендатуры. Подхватив ребенка на руки, Маня выскочила во двор и скрылась. Прибывшие на машинах эсэсовцы, перерыли весь дом в поисках еврейской девочки и той, что дала ей кров, несмотря на многократные предупреждения немцев о расправе с литовцами, спасающими евреев и их детей… Говорят, их «обер», топал ногами и кричал, что это первый в его карьере случай, когда от него сбежали «жидовская тварь» и «литовская свинья». Это он приказал облить стены керосином и поджечь дом…
Они долго сидели молча. Первой нарушила молчание Лайма:
— Хана, постарайся вспомнить, были у этой Мани родственники? И если были, то где?
— Где, где? – повторяя эти слова, как заклинание, она вдруг вспомнила, что еще до войны слышала от сестры, что ее мать живет в северной части страны. Только где?
Попрощавшись с Лаймой, Хана решила идти на север. Неудачи, как и прежде, «шагали» за ней попятам. Сколько же ей пришлось пережить. Сколько унижений, сколько разочарований и не сбывшихся надежд! После долгих поисков ей все же удалось напасть на след несчастных беженок…
Тогда Хана считала, что судьба стала к ней немного добрее, так как случайная встреча с одним из бывших узников концлагеря перевернула всю ее жизнь. Отведя Хану на заброшенный пустырь, мужчина рассказал, что ее муж жив и, после освобождения, попал к американцам. После всех пережитых ими ужасов безжалостная судьба разбросала их по разным континентам: его – в Америку, а ее – в Советский Союз? Бывший узник подсказал, как и через кого можно связаться с мужем. Хане разрешили черкнуть ему всего несколько слов, строго предупредив, чтобы она не писала своих имен. Муж письмо получил и тем же путем передал ответ. Так она узнала, что он живет в Израиле. «К тебе придут наши люди и скажут, когда и в какое время смогут вас переправить через границу. Не бойся! Люди свои. Проверенные. Скоро мы будем вместе. Бог нам поможет!»
Все шло по задуманному плану, но кто-то их выдал. Хану с дочкой задержали возле самой границы. Состоялся суд, и ей, как врагу народа, дали восемь лет строгого режима.
Сквозь затуманенные слезами глаза Хана видела свою дочку, у которой от пережитого страха образовалась под ногами лужа…

-Давай, давай! Двигайся! Давай, шевелись, стерва жидовская! И так задержались!
Получив безжалостный удар прикладом автомата в спину, Хана споткнулась и, падая, успела заметить, что ее дочка бежит к машине, крича и протягивая к ней худенькие ручки.
— Мамочка! Не оставляй меня одну! Прошу тебя! Только не бросай меня одну! Я хочу жить с тобой! – захлебываясь рыданиями, кричала Линда, пытаясь вырваться из сильных и безжалостных рук ухмыляющегося ублюдка в офицерских погонах.
— Доченька, не плачь! Я тебя очень, очень люблю! Мы с тобой обязательно встретимся! – с трудом поднявшись на ноги, кричала Хана.
— Кончай орать, шпиенка! А не то вырву твой продажный жидовский язык с корнем! Усекла, сучка! – пнув ее ногой, злобно выкрикнул конвойный…
Товарный вагон, набитый уголовницами, «стонал» и «жаловался» на свою распроклятую судьбину. Его сильно качнуло… И Хана, давшая клятву Богу, что после спасения дочки, никогда не будет его ни о чем просить, взмолилась: «Господи! Сделай так, чтобы поезд сошел с рельс! Прошу не ради себя, а ради дочери! Не бойся. Я сильная. Я все выдержу. Даже если останусь калекой, все равно к ней доползу! Моей девочке плохо. Ей очень плохо. Она без меня пропадет!»
Товарный вагон, наполненный храпом, бормотаниями, обрывками фраз спящих на грязном и заплеванном полу женщин, тащился на самый крайний Север. А она все так же сидела, раскачиваясь из стороны в сторону в своем углу, где скапливалась вся вагонная вонь. Но ее душевная боль и воспоминания не шли ни в какое сравнение с тем, что с ней сейчас происходило…

Поезд вздрогнул, дернулся, скрипнул тормозами и остановился… Арестантки затаили дыхание. Послышался резкий звук открываемого замка. Заржавелый лязг засова и грязный мат, резанувший Хану «ножом по сердцу».
— Ровняйсь! На пра-во! Шаго-ом марш! Вперед! Шаг в сторону – расстрел! Тем, кто не сможет передвигаться, – расстрел! Вперед, вперед! Быстрее, быстрее! – сорванными голосами орали конвоиры.
Подгоняемые солдатами женщины двинулись вперед. Как только они покинули территорию перрона, их окружили солдаты с немецкими овчарками, захлебывающихся злобным лаем. Они рвались с цепей.
А у Ханы в ушах звучало немецкое: «Шнель, Шнель!», переплетаясь с лаем собак, готовых перегрызть горло каждому узнику.
«Опять собаки! Опять все повторяется. С той лишь разницей, что это уже не немецкое гетто, а советское. Те же озверевшие лица пьяных солдат, те же оскалы клыков и оглушительный собачий лай», – думала Хана, стараясь не отставать.
И она шла, шла, падая, поднимаясь и снова падая… Хана знала, что должна выжить. Выжить, чтобы снова обнять свою дочку…
Продолжение следует