ПИНЯ
Пинхас Штейнгольд, двоюродный брат моей мамы.
Пиня был единственным сыном у рано овдовевшей тётки моей мамы. В гетто Кайзервальд у него на глазах были убиты все родные, в том числе и его мать. Пиня остался жив. Таких как он называли «спасшимся из гетто». От пережитого у него нарушилась психика. Пиня попал в американскую зону и был вывезен в Израиль. Жил в Иерусалиме, в клинике для душевнобольных. Мы ещё успели его застать, навещали его. А однажды он даже сам к нам приехал. Видимо, у него бывали периоды, когда он был вполне адекватен. Интеллигентный, статный мужчина. Говорили обо всём, кроме одного: о пережитом, о гетто и погибших родных он говорить отказался категорически. Однажды нам позвонили из клиники, просили приехать. Пиня, больной, сломленный человек, покончил собой. Как и при каких обстоятельствах, врачи сообщить отказались. Маме, как единственной родственнице, отдали какие-то его вещи — транзисторный приёмник и губную гармонику с клавишами. Пиня любил музицировать…
Благословенна память жертв Холокоста. Аминь
РАЗМЫШЛЕНИЯ НАКАНУНЕ ДНЯ ПОБЕДЫ
Из Википедии:
Пиррова победа — победа, доставшаяся слишком высокой ценой; победа, равносильная поражению.
Захотелось написать ко Дню Победы…
Ну, мы-то, послевоенное поколение, «внуки Ильича», юные пионеры-комсомольцы, были постоянными свидетелями и участниками ежегодных празднеств, парадов, концертов и других мероприятий. Настроение в этот день всегда было празднично приподнятое. А каким он, этот день, был на самом деле у старшего поколения, у уцелевших после той страшной бойни? Что у них было на душе, о чём они думали, вспоминали?
Вот как рассказывала моя мама. День Победы она встретила в эвакуации, в узбекском кишлаке, носившем гордое название «колхоз». Мама с моей старшей сестрёнкой, которая была совсем маленькой, прожили там четыре года. В голоде, холоде, лишениях. Когда она об этом тяжёлом времени рассказала своей спасшейся из гетто родственнице, та ей на это ответила: « Да, вам было очень тяжело, но у вас не было ежедневного, ежесекундного страха смерти». Этим было
всё сказано. У каждого своё. Но вернёмся к колхозу. Маме моей повезло, она не знала русского языка, зато великолепно владела немецким языком как родным, закончив в своё время немецкую гимназию. Маму взяли в местную школу преподавать немецкий язык. Маленькую дочь негде было оставить, она брала её с собой на уроки, и та тихонечко сидела на задней парте.
Официально работая, мама уже получала продуктовые карточки и это было великим счастьем.
Однажды, ранним утром маму разбудил стук в окно и крик: «Роза Самуиловна, война кончилась! Победа!». Это была одна из её учениц. Что тогда творилось! – вспоминала мама. — Все высыпали на улицу. Обнимались, целовались, плакали. Подумалось, что и мне пришлось в своей жизни пережить такое ликование, когда в Израиле объявили, что закончилась война в Персидском заливе и можно срывать с окон защитную полиэтиленовую плёнку, настежь распахнуть окна, не боясь больше воздушных тревог и падения снарядов.
Масштабы ликования в мае 45-го были несоизмеримо больше…Потому что была надежда. Нет, была уверенность, что, вернувшись обратно, домой, встретят снова своих родных, близких. Увы, ничего этого не случилось. Отец приехал забрать маму и сестричку. Где-то по дороге, пока он добирался из Москвы до Узбекистана, его обокрали. Домой он ехал в двух разных ботинках на одну ногу… Но кто на это обращал внимание! Главное – домой, домой! Неважно, что не было никаких весточек от родных. Ведь всё понятно: почта не доходила, Красный крест не имел достаточно информации. Ничего: там, на месте, всё будет хорошо, все живы-здоровы, сколько счастливых встреч впереди!
Как часто в жизни так бывает, что человек себе рисует прекрасную картину грядущих событий, а на деле всё сбывается с точностью наоборот. Так и было. Никто из близких у моих родителей не уцелел, все сгинули в газовых камерах и расстрельных ямах. Квартиру, где до войны они жили, заняли латыши. Я об этом уже где-то писала.
Хорошо, что мои родители и миллионы таких как они, не сошли сума, не рехнулись, не спились, не опустились. Сумели подняться, имели силы продолжать жить. Это ли не героизм?
Многогранная ПОБЕДА… ПИРРОВА?..
ШЁЛ СОЛДАТ С БОЯ, ИЛИ РУССКАЯ ДЕВОЧКА, ГОВОРЯЩАЯ НА ИДИШ.
Это не моя история, а история из жизни моего мужа. В память о нём
я решила написать этот рассказ.
Мой муж, Абраша (Абрам), родился в довоенной Латвии, в очень обеспеченной семье. Две его сестры, талантливые молодые девушки пианистки, учились в рижской консерватории. Когда Латвия радостно присоединилась к дружной семье Советских социалистических республик, то всех буржуев и прочих неблагонадёжных граждан выслали в далёкую, дикую Сибирь. В том числе и семью Абраши. Чтоб неповадно было грабить пролетариат и жизнь мёдом уже больше не
казалась. Там, в ссылке, они провели долгих 18 лет. Каким-то образом при высылке, родителям Абраши удалось скрыть
наличие двух дочерей, и в вагон для перевозки скота они сели только с сыном. Они были уверены, что их везут на верную гибель, а дочери будут спасены от этой участи. Всё это случилось в июне 1941 года, за несколько дней до начала войны.
«Сталин спас мне жизнь», — горько шутил Абраша. Его сёстры, погибли в рижском гетто.
Вот такое предисловие.
Абраша с родителями попал в глухое сибирское село Пировское, Красноярского края. На постой в свою избу их пустила женщина по имени Груня. У Груни было своё хозяйство, огород, корова Доча. Но не было ни мужа, ни детей. Семья Абраши не голодала: всегда на столе была сковорода жаренной картошки и кувшин молока. В годы войны они узнали о гибели своих девочек, мать Абраши была безутешна.
А где-то в 44-м шёл солдат с боя. После ранения и выписки из госпиталя, он добирался домой, в родную деревню, где его ждали жена и трое детей. Путь его лежал через село Пировское, и Груня пустила солдата в дом переночевать. Солдат задержался там не на одну ночь. Помогал по хозяйству, чинил забор, латал крышу, колол дрова. А когда уже приближался у Груни срок рожать, в одну прекрасную ночь, он исчез. Ушёл, оставив лишь письмо, где просил простить его. Писал, что если увидит младенца, то не сможет уйти, а дома его ждут три голодных рта его детей.
Груня родила девочку. Назвала Зинаидой. Зинка была белобрысой, голубоглазой, худенькой и слабенькой. Груня где-то работала и оставляла девочку на мать Абраши. Та, потеряв двух дочерей, всю свою нерастраченную материнскую любовь и нежность вкладывала в малышку. Они спасали друг друга: забота о Зинке отвлекала от горьких дум, а девчушка получала любовь и внимание. Зинка звала мать Абраши «бабеле». Её первые слова были на идиш, идиш стал её родным языком. Бабеле учила Зинку хорошим манерам, как себя вести, как правильно есть за столом и ещё всякому разному,
чему простая, деревенская, малограмотная Груня научить свою дочь никак не могла.
Когда семью А. в конце пятидесятых реабилитировали, и они вернулись в Ригу, то связь с Груней и уже подросшей Зинкой не прервалась. Зинка писала в Ригу письма на идиш русскими буквами, которые начинались со слов: « Майн либе, таере бабеле!» (моя любимая, дорогая бабуля). Я, человек посторонний, храню эти трогательные, полные любви письма и иногда перечитываю их со слезами на глазах.
Когда не стало «бабеле», Абраша постоянно переписывался с Зинкой, мы посылали ей из Израиля посылки. После его смерти, я написала Зинке письмо. И вот, что она мне ответила: «Мира, я искренне соболезную Вам, всей Вашей семье, ведь он
(Абрам) действительно был глубоко порядочным человеком, умным, отзывчивым, и мне очень жаль, что прервана эта последняя ниточка, которая нас связывала все эти годы. Это особенно остро понимаешь, когда теряешь близких и родных людей, а для меня он и бабеле майне были больше, чем родные. Она меня вырастила и воспитала, и это благодаря ей и её любви я стала нормальным и нужным человеком.» Уже несколько лет, как не стало Зинки. Её дочь Наташа у меня в
«друзьях» в Одноклассниках, и мы изредка общаемся.
Такая жизнь, такая история.
Иллюстрация: из личного архива автора — с младшей внучкой
