«РАЗБИВАТЬ СУДЬБУ НА СТРОФЫ»
Минувший год для поэта из Наарии, члена Союза русскоязычных писателей Израиля Евгении Босиной, был знаменательным. За третью книгу стихов «Путь в страну Гиперборею» ей присуждена премия имени Давида Самойлова.
Как-то, путешествуя по страницам одной из книг Евгении, я попала туда, «где нас нет и вовсе не бывало». Признаюсь, странное это ощущение – оказаться в неведомом тебе, нереальном мире. Зато, безгранично поверив в существование этого мира, ты можешь следовать за автором, смотреть на мир его глазами, сопереживать… И вот поэт вновь удивил тем, что отправил своих читателей в ещё неизведанную страну Гиперборею. Многие ли слышали о такой стране? Кто-то, может, слышал, а кто-то – нет. Однако путь туда неведом никому. Перевернув последнюю страницу книги, поняла, что этого не знает и сам поэт: «Я ещё не отыскала путь в страну Гиперборею,/ Я ещё не утомилась от подарков и чудес,/ Слишком поздно мне достались эти ямбы да хореи,/ Я ещё не наигралась, я жила так долго без…».
– Женя, а когда ты начала эти «игры»?
– Всего тринадцать лет назад. «Не знаю, может, звёзды так расположились на небе в один прекрасный день (или, скорее, ночь), может, ещё что-то произошло – в небесных ли сферах, во мне ли самой – не ведаю. Но только стихи зазвучали. И, благодарение Б-гу, звучат и поныне,» – так я когда-то написала в предисловии к своему сборнику. И могу повторить и сейчас.
– И совершенно очевидно то, что это поэтическое звучание – пронзительное и яркое – всё ещё набирает силу. Скажи, пожалуйста, что ты сама об этом думаешь?
– Знаешь, несмотря на то, что написано уже около четырёхсот стихотворений, мне каждый раз кажется, что вот это – последнее. Лучше всего ответить на этот вопрос стихами: «Ещё не говорю: «Пора/ сжигать мосты и рвать тетрадки»,/ ещё болит во мне «вчера»/ и «завтра» мучает загадка,/ ещё не говорю: «итог»,/ но меркнет день и тени гуще,/ и нужно уложиться в срок,/ что мне отмерен и отпущен».
– Я с удовольствием читала твою книгу, и возникало такое чувство, что срок, о котором ты сейчас сказала, видится тебе не в радужных красках, а в постоянном преодолении – самой ли себя, тягот ли жизни, сложностей ли человеческих взаимоотношений… Пусть не покажется мой вопрос бестактным, но можешь ли сказать, из чего ты извлекаешь свои стихи и что для тебя важней всего – выразить себя, окружающий мир, а, может быть, то, какова будет реакция читателей?
– Легче всего ответить словами Анны Ахматовой: «Когда бы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…». Когда пишу, я не думаю о том, для чего. Просто не могу не писать. Вдруг, в какой-то момент, в душе начинает что-то расти и кажется, что вот если сейчас не напишешь, то это самое «что-то» просто разорвёт тебя изнутри. Я не знаю, зачем это и отчего, тем более, никогда не думаю не только о возможой реакции читателей, но и вообще о читателях, уж пусть они меня простят. А из чего стихи извлекаются? Да из чего угодно. У каждого стихотворения своя история, и каждую я помню, как помнит мать все, что связано с рождением своих детей, сколько бы их ни было. Вот маленький пример: последнее стихотворение я написала благодаря тебе.
– Интересно…
– Ты мне прислала подборку чудесных фотографий. На одной из них я увидела реку терракотового цвета и её приток – зелёного. На фото не было ни названия реки, ни подписи автора. Но с помощью интернета удалось выяснить, что река эта называется Уругвай. На каком-то своём отрезке она приобретает необыкновенной красоты терракотовый цвет. А течёт – в Южной Америке: по территориям Бразилии, Аргентины и Уругвая. Цвет бесподобный – не коричневый, не бордовый и даже не красный. Терракота, терракота, обожжённая земля… В общем, влюбилась я в это слово (поверьте, в слово можно влюбиться, как в человека, все слова – живые!) и захотелось «поиграть» с ним. В результате появилось стихотворение.
– Прочти, пожалуйста.
– Там, где горя знать не знают,/ Где леса и птичьи звоны,/ Есть, мой друг, река такая,/ Цвета глины обожжённой./ Сквозь слепящий блеск заката,/ Сквозь небесные ворота/ Держит путь в залив Ла-Плата/ Речка цвета терракоты./ Цвета небыли и были/ Рукава её, изгибы./ И скользят в придонном иле/ Терракотовые рыбы./ И живут там, и пребудут – / Каждый с трубочкой из пенки – / Терракотовые люди/ Пламенеющих оттенков./ И поют о вечном лете/ Терракотовые птахи,/ Потому что всё на свете/ Из огня, воды и праха,/ Из любви, тоски и боли./ А река блестит, змеится…/ … Что же так сегодня колет – / Где-то слева, под ключицей.
Вот так, благодаря цепи случайностей: кто-то сфотографировал, потом кто-то прислал фотографию тебе, ты – мне, в результате сочинились стихи.
– Меня зацепила мысль: «потому что всё на свете из огня, воды и праха». И в самом деле, всё рождается, умирает, потом возрождается. И люди, и растения, и звёзды…
– Да, так и есть. А что такое глина? Глина – это земля, вода и огонь. Всё из земли, всё возвращается в землю, рождается и умирает, но не навсегда.
– И мы тоже «прорастём» и возродимся в новом качестве. А наша душа? Знаю, ты веришь в то, что она не умирает. Не занимал ли тебя вопрос, кем ты была в прошлой жизни?
– Это ужасно смешно, но так уж вышло, что я знаю о своей прошлой жизни. Последний раз я жила в шестнадцатом веке, в Шотландии. Была мужчиной, библиотекарем у какого-то знатного вельможи. А поскольку я самый настоящий книжный червь, то мне кажется, что это похоже на правду.
– Готовясь к этому интервью, я предполагала повести разговор о стихах, вошедших в книгу «Путь в страну Гиперборею», благодаря которой ты стала лауреатом премии Давида Самойлова. Но обо всех стихах не рассказать. И надо ли это делать? Пусть читатели сами пройдут этот путь в Гиперборею. А мы продолжим разговор о Душе поэта, которая, любя и страдая, делает наш мир лучше, добрее.
–Да, непростой разговор…. В одном из стихотворений я написала: «Дверь заперта, а ключ на дне колодца./ Как жить тому, чья прежняя душа/ Вдруг стала тесной? Оттого и рвётся?».
– Всегда ли стихи рождаются через душевную боль и страдания?
– Нет, конечно же. Они пишутся и оттого, что очень хорошо на душе, что луч преломился в оконном стекле каким-то особым образом, оттого, что тихо, что всё залито солнцем, что все здоровы. Из тишины и света (просветлённости) всё и рождается. Или, как я уже сказала, могу влюбиться в слово и потом «вырастить» из него стихотворение, потому что слово это мучает меня, не даёт покоя.
– В общем, ассоциации могут быть самые разные…
– Безусловно. Стихи вокруг нас, и нужно только суметь понять знаки, которые тебе посылаются, рассмотреть их. Всё, что в тебе, вокруг тебя, было до тебя, будет после, должно быть названо, объяснено. Если ты этот миг, этот день, этого человека упустишь, всё пропадёт навсегда и никогда не вернётся. И ты просто обязана…
– Женя, ты часто пишешь о том, что приято называть «муками творчества», «муками слова». Скажи, пожалуйста, каково это писать в Израиле по-русски?
– О, это отдельная песня! Но если коротко, то скажу, что наша жизнь (эмигрантов ли, репатриантов) разделена надвое: там и здесь. То есть, скажем, там «солнце» – это однозначно хорошо, «дождь» – хорошо не всегда. Здесь всё поменялось: дождь – это замечательно однозначно, а солнца – в избытке, оно просто убивает. То есть поэтическая окраска слов, их внутренний смысл, коннотация – всё поменялось. Надо по-новому осваивать слова. Потому и написала: «Как передать холодным тем словам/ Теченье вод, земли тепло и сырость?/ Трещит одёжка ветхая по швам – / Душа, когда-то сшитая на вырост».Та, прежняя душа, уже мала. Привычные слова здесь звучат по-иному, значат что-то другое, когда они «ударяются» друг о друга, то высекается совсем иная искра, возникает какой-то иной звук, совсем не тот, который был раньше. И надо искать этот новый звук, надо его услышать. То есть ты пишешь на своём родном языке, но совершенно по-новому.
– Ты здесь живёшь уже более четверти века и лишь однажды за это время побывала в своём родном Киеве. В твоей изменившейся душе не зазвучали стихи?
– Знаешь, у меня родилось одно-единственное стихотворение, причём перед поездкой. И оно настолько точно предвосхитило и отразило моё состояние, что больше к этому добавить было нечего. Вот несколько строк: «Наряден, светел, дерзко молод,/ Дождём исчерчен золотым,/ Зачем, чужой нарядный город,/ Ты притворяешься моим?» Как писал когда-то Геннадий Шпаликов: «По несчастью или счастью истина проста: никогда не возвращайся в прежние места». Киев – прекрасен, но это уже не мой город.
– Ты как-то заметила, что писать стихи – это дело молодых и чем человек старше, тем труднее, даже невозможнее, писать стихи. Тогда объясни, пожалуйста, почему от книги к книге твои стихи становятся всё более зрелыми, глубокими?
– Спасибо, спасибо… Ну, ещё Пушкин сказал, что лета к суровой прозе клонят. Я начала писать довольно поздно. Если бы я могла объяснить, почему мне это было дано в сорок шесть лет, когда кто-то в таком возрасте уже забыл о стихах или продолжает писать по инерции, то, возможно, я могла бы и объяснить, почему это до сих пор продолжается. Видимо, такова моя программа (судьба, карма, что там ещё?), и я очень рада этому обстоятельству. Но, возвращаясь к первому твоему вопросу, я до сих пор абсолютно уверена, что каждое новое моё стихотворение – последнее. И готовлю себя к тому, что однажды это может случиться.
– И что, разрешишь себе не писать? Скажи, а такой факт, как признание читателей или как вручение премии, позволят тебе остановиться?
– Я очень ценю то, что была удостоена премии, это приятно, престижно, но, на мой взгляд, связи между премиями, наградами, званиями и тому подбными вещами и творческим процессом практически нет. По-моему, на этом вообще не стоит зацикливаться. А если я когда-нибудь и остановлюсь, то по причинам совсем иного порядка.
– Скромничаешь?
– Нет, просто я стараюсь не переоценить себя. Вообще, очень полезно, а особенно если вдруг начинает маленько «сносить крышу», открыть Пушкина, Цветаеву, почитать, и всё сразу станет на свои места.
– Завидное качество. А что ты сама в себе ценишь больше всего?
– Знаешь, нет ни одного такого качества, которое я бы ценила в себе, любовалась им. Нет во мне ничего такого, чтобы меня восхищало. Я собой всегда очень недовольна. Всегда, всю жизнь ем себя поедом. Но, если отбросить ложную скромность, то скажу, что никогда никого не предала и, надеюсь, не предам. Все остальные достоинства и достижения вызывают большие сомнения.
– А от чего хотелось бы избавиться?
– Вот от него же, от самоедства.
– За что же, как ты заметила, ешь себя поедом?
– А за то, что кому-то что-то не то сказала или не сказала совсем, что-то неправильно сделала, может, чего-то не додала детям, мало внимания уделяю внучкам. Мой муж как-то заметил, что, мол, удивительно, что я ещё себя не совсем доела.
– Ой, так всё серьезно… А маленькие глупости можешь себе позволить?
– Я совсем не контролирую себя в стихах, но очень контролирую в жизни. Поэтому стихи для меня – это, в первую очередь, свобода. Ужасно завидую тем, кто позволяет себе глупости. Но одну глупость в жизни я всё-таки совершила. И опять же связана она была со стихами. Когда-то с большим трудом, по протекции, меня устроили на работу в киббуцную лабораторию. Я занималась резанием банановых черенков. Это было ещё до того, как начала здесь учительствовать, преподавать русский язык. Казалось бы, дело нетрудное. Но, сидя у микроскопа по многу часов, я так уставала, что совершенно перестала писать стихи. И тут я совершила глупость – уволилась с работы. А машканта? А сын-студент, а другой, совсем ещё малыш?.. Но, правда, эту глупость я совершила не одна, а вместе со своим мужем. Видя, что я постепенно превращаюсь в некий станок для резания этих самых банановых черенков, он произнёс историческую фразу, которая, так сказать, вошла в анналы нашей семьи.
– Ну, не томи же, что это за историческая фраза и такая ли большая глупость была вами совершена?
– Мне не нужны твои деньги, мне нужны твои стихи, – сказал Дима. Красиво, правда? А потом случилось так, что через месяц после моего увольнения, уволили и его. Но и тогда он не сдался, сказал: «Всё наладится». Позже всё, конечно, наладилось, но очень нескоро. Вот такая была глупость, и как замечательно, что мы её совершили.
– Значит, такова линия твоей судьбы. Ты веришь в судьбу?
– Аб-со-лют-но. У меня нет основания не верить в неё. Теперь я понимаю, как она меня вела, вот просто брала за руку и вела. И то, что я вдруг начала писать стихи, говорит об этом прежде всего. Я прослеживаю сейчас этот путь и вижу совершенно ясно, как меня подводили к этому. Более того, я сходила с этого пути, но судьба опять брала меня за руку и возвращала. Кто-то скажет об этом: судьба, кто-то скажет: жизненная программа, или провидение, или господь Б-г – кому как нравится. И меня, и тебя, и каждого из нас кто-то, что-то обязательно ведёт.
– Если судьба вывела тебя на тропу поэзии, то, видимо, это не случайно. Когда ты читаешь свои стихи, у меня такое чувство, будто меня приобщают к чему-то высокому, к молитве, в которой заключено нечто святое, непостижимое.
– Молитва, говоришь?.. Вообще-то я происхожу из религиозной семьи. По папиной линии я – прямой потомок Баальшем Това. Я думаю, что он в душе не мог не быть поэтом… Мой прадед был известным кантором Бердичевской хоральной синагоги. Существуют его пластинки, которые теперь являются раритетом. Они хранятся в семье наших московских родственников…
– А ты в своих стихах обращаешься к Всевышнему?
– Почти каждое стихотворение – это молитва. Напрямую к Б-гу не обращаюсь, но косвенно, наверное. Вообще-то стараюсь Его не беспокоить.
– И вместе с тем, большинство твоих стихов заставляют задуматься о вечном. На «лёгкие» темы ты почти не пишешь.
– Есть, есть у меня и весёлые стихи. Но их, признаться, мало.
– Ты можешь смеяться до слёз?
– Слава Б-гу, пока ещё могу. И довольно часто, хотя, как сказано классиком, для веселья наша планета мало оборудована.
– Каким подаркам ты обычно рада?
– Всяким. Но больше всего – книгам. Это, действительно, лучший подарок. Но вопрос, какая это книга? Ещё люблю получать от близких в качестве подарка билеты в театр. Мои дети знают это и радуют меня. Но самый-самый прекрасный подарок, когда в доме собирается вся семья.
– Что значит для тебя «порядок в доме»?
– Это очень хороший вопрос, как раз для меня. Потому что порядок в доме значит для меня много, как ни странно. Есть расхожее представление, мол, поэт не обращает особого внимания на быт, на мелочи, он весь в творчестве, в звёздах, в туманных далях и так далее. Не знаю, может быть, может быть, для кого-то это и так. А для меня вот очень важен порядок. Где-то там, внутри, и так всё время что-то происходит и меняется ежечасно, ежесекундно, а если ещё извне будет хаос, я просто этого не выдержу. Я по гороскопу Скорпион, но скорпионьего во мне нет ничего. Я – чистые Весы. Мне надо, чтобы в доме был порядок, иначе – дискомфорт, маленькая такая паника. Пусть каждая вещь будет на своём месте. Я привыкаю к вещам, тяжело расстаюсь с ними, оплакиваю даже. Если честно, я не очень-то разделяю мир на органический и неорганический. Для меня всё едино. И бумага, на которой я пишу, и зеркало, в которое смотрю, и свеча, и чашка. Грань между живым и неживым весьма призрачна. Всё – живое, и это не мною открыто. У Ахмадулиной есть прекрасные строчки о том, что душа человека перекликается с душой вещей. У вещей ведь тоже есть душа, и я уверена, что наука когда-нибудь подтвердит это.
– Что тебя больше всего может огорчить?
– Если кто-то из близких нездоров. Если не пишется, тоже расстраиваюсь. Когда в очередной раз сообщаю мужу, что не пишется, он отвечает: «Значит, всё в порядке».
– Бывают большие перерывы в творчестве?
– Нет. Больших перерывов я просто не выдержу. Как-то не писалось недели три, так я начала потихоньку сходить с ума. Вот тогда и стала готовить себя к мысли, что как «дали», так могут и «забрать» этот подарок, а точнее, дар, что он может быть и временным. Когда не пишется, я просто перестаю понимать, что происходит вокруг. Мир я воспринимаю через слово. И когда слова вдруг уходят, то чувствую себя слепоглухонемой. Ну, что это за жизнь!
– От души желаю, чтобы тебя не лишали этого дара. Скажи, пожалуйста, ты умеешь прощать?
– Я учусь этому, работаю над собой. Учусь всегда помнить о том, что люди несовершенны. Поэтому и себя надо учиться прощать тоже. Себя прощать тяжелее, чем других. Где-то прочитала, что при создании человека был нарушен баланс глины и огня. Повторюсь, надо всегда об этом помнить и учитывать.
– За что можешь себя казнить?
– За всё, что угодно, за то, что другому человеку даже в голову бы не пришло себя упрекнуть.
– А что может вышибить слезу?
– Тоже всё, что угодно. У меня слёзы близко. Даже что-то прекрасное может вызвать слёзы. Особенно прекрасное. Например, в нью-йоркском Метрополитен – музее, в зале Ван-Гога, расплакалась у его «Ирисов». Наверное, всё прекрасное делает меня беззащитной. Понимаешь? Все маски спадают, вся моя внутренняя броня рушится моментально. Как говорится, тут меня можно брать голыми руками.
– Твои близкие люди пользуются этим?
– А муж мой сам такой же.
– Чему ты учишься у своей семилетней внучки?
– О, это самый лёгкий вопрос. Я учусь у неё любить жизнь. У нас с ней был очень интимный разговор на эту тему, она меня воспитывала, указав на ряд моих несовершенств. Причём, разговор этот состоялся полтора года назад.
– Понимаю, интимный разговор, значит, только для двоих. И всё же, какой была ключевая мысль тогда ещё пятилетней девочки?
– Она сказала, что я мало люблю жизнь, отсюда все мои проблемы (в это трудно
поверить, понимаю, но так и было сказно!). О, этот ребёнок меня многому учит!
– А с собой какого возраста ты хотела бы пообщаться?
– Хороший вопрос. Когда-то я была, как многие, наверное, зажатым, закомплексованным подростком. Но, пожалуй, такой интересной, какой я была лет в шестнадцать, потом уже никогда не была. Тогда я очень остро воспринимала жизнь, во мне рождались интересные мысли. Лет до восемнадцати на мне, кажется, вообще не было кожи. А хотела ли бы я пообщаться с собой того возраста, не знаю, не уверена. Если бы не твой вопрос, то, пожалуй, и не задумалась бы над этим.
– Кто твой самый главный человек?
– Моя семья – это мой главный (такой коллективный, собирательный) человек. Не могу сказать, кто из самых близких для меня главнее. Моя семья – это я, это моя душа. Мы неразделимы.
– В ком ты видишь свои черты характера, способности, наконец, тягу к поэзии?
– Старший сын, Олег, в своё время писал стихи, естественно, по-русски, публиковался на сайте «Стихи.ру», а младший, Даниэль, пишет по-английски. Иврит – его родной, бытовой язык, потому что он сабра, русский язык – семейный, для общения с нами, а английский – для выражения высоких чувств. Это мои дети, мои – во всех смыслах.
– Какая твоя самая большая мечта?
– Я бы сказала, не мечта, а желание: хочу, чтобы все дорогие мне люди были здоровы.
– А если говорить о поэзии?
– Тут только одно желание, о котором мы уже говорили: если уж меня «подключили», то чтобы, если можно, не «отключали».
– Женя, пусть сбываются все твои мечты, пусть твоё дыхание подчиняется ритму сердца, чтобы ещё долго-долго ты могла «разбивать судьбу на строфы».
– Спасибо тебе за небанальные вопросы, за интересный, хоть и непростой, разговор.
Интервью вела Лариса Мангупли,
спецкор APIA в Израиле.
