ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСТОКАМ
На очередном заседании дискуссионного клуба Дома учёных Хайфы его руководитель кандидат технических наук Александр Бахмутский выступил с докладом «Что в имени тебе…?», который стал вторым приложением к учению о терминах. Раскрывая историю возникновения и развития языков, учёный коснулся темы взаимопроникновения языковых знаний разных народов, которые влияли на развитие и обогащение их культур, и даже на судьбы целых государств. Я слушала Александра, а перед мысленным взором возникали картины событий как давно минувших дней, так и нашего времени. Эти картины складывались из историй, поведанных людьми, с которыми свела меня профессия журналиста. Вот и решила поделиться ими на страницах журнала и рассказать о взаимоотношениях двух народов: крымских татар и крымчаков. И тех, и других взрастила одна земля – крымская.
* * *
Транзитный автобус «Судак – Керчь» остановился на станции «Феодосия», и в нём для Софьи оказалось единственное свободное место.
– Садитесь, пожалуйста, – предложила симпатичная широколицая дама, будто улыбающаяся щёлочками глаз, и убрала с сидения свою сумку, – вместе веселее будет в пути.
У женщин всегда найдутся темы для общения. Гульнара оказалась весьма разговорчивой. Слово за слово – и тема коснулась детей.
– Когда-то, ещё до депортации, у нас был свой домик в Судаке. Вернулись через тридцать лет, а он, конечно, занят. Так мы с мужем и детьми выстроили себе новый дом. Теперь живём и радуемся, что снова на родной крымской земле. И, знаете, – она доверительно коснулась мягкой ладонью руки попутчицы, – мы всегда верили, что рано или поздно будем жить в своём Крыму. Вот потому все долгие годы, проведённые в Средней Азии, и готовились к этому. И главным в нашей подготовке было, как вы думаете, что? Дать детям высшее образование. Старший защитил диплом инженера в Ташкенте, а двое младших окончили сельхозинститут уже в Симферополе. Вот и доченька, выпускница школы, тоже готовится в университет. Время теперь такое – Крыму нужны образованные люди…
Гульнара говорила с лёгким акцентом, разбавляя речь такими знакомыми Софье крымско-татарскими словами… И оттого Софья вдруг теряла смысловую нить рассказа попутчицы, погружалась в воспоминания. Перед глазами вставали образы отца и мамы, которые часто между собой говорили на родном крымчакском языке, так похожем на крымско-татарский. И воспоминания увели её в послевоенное детство. Вот она вместе с родителями, бабушкой и двумя младшими сестрёнками вернулась из эвакуации в родную, уже освобождённую Керчь. Из родственников – только семья отца, и то неполная. Крымчаков в городе не осталось – фашисты уничтожили. Крымские татары депортированы, и бабушке не с кем даже поговорить, ведь русского языка она почти не знает…
Другая картинка – шестидесятые годы. Отца разыскал его довоенный друг Рефат Измайлов, прислал письмо из Ташкента – в гости собирается. Папа рад этому, отправил другу приглашение. И вот уже Рефат Измайлович в их доме. Мама варит плов, жарит чебуреки, печёт кубетэ – их общие национальные блюда. Живая беседа, считай, на родном языке для каждого. А потом папа наигрывает на своей старенькой мандолине хайтарму, мама и Рефат Измайлович танцуют. Собрались соседи – любуются грациозным и плавным танцем. Веселье заканчивается, и гость рассказывает о том, как жил все эти послевоенные годы. Софья до сих пор помнит, как Рефат смахивал слезу со скуластого лица и говорил папе: «Знаешь, Исаак, всё хорошо у нас, ни в чём не нуждаемся. Мне, председателю колхоза-миллионера, как говорится, почёт и уважение. Живи и радуйся! Так нет же, снится Крым по ночам, мы так скучаем по запахам родной земли».
Ташкентский гость уехал. Теперь Софья и не знает, как сложилась судьба его семьи. Помнит, правда, что тёплая переписка двух друзей продолжалась много лет. Давно это было…Ушло, как всё на свете уходит в прошлое. Лишь воспоминания остаются. И будто издалека вдруг проступил сладковатый, душистый запах урюка – настоящего, азиатского. Софья почти воочию увидела открытый фанерный почтовый ящичек, полный золотистых, словно янтарь, сушёных абрикосов. Кому-то из детей семейства они нужны были для лечения, и Рефат Измайлович прислал их по просьбе папы.
.
… А Гульнара всё говорит и говорит, и Софья время от времени заставляет себя вернуться к общению.
– Вот, попробуйте, Софочка, в нашем саду растут, – она извлекает из корзинки краснобокое яблоко и протягивает его попутчице.
– Спасибо, дорогая, – Софья долго не отрывает взгляд от ароматного плода, – я вспомнила время, когда вашему народу разрешили вернуться в Крым и люди стали обживаться, заводить хозяйство. Так наша мама старалась покупать продукты у крымских татар. И дело было даже не в том, качественнее ли эти овощи, фрукты или молоко, чем у других продавцов рынка. Просто ей хотелось поговорить, пообщаться на родном языке. И это приносило радость и ей, и тем, у кого она покупала.
– Да, – Гульнара расправила вышитое полотенце, покрывающее корзинку с фруктами, и Софья заметила, как нервно задрожали её руки, – до войны в Крыму было много татар, крымчаков, караимов, греков, цыган. И все мы жили мирно, понимали друг друга и помогали, чем могли… Проклятая война! Она внесла раздор между народами. Согласитесь, в сложных, нечеловеческих условиях люди способны как на подвиги, так и на преступления. Но это ведь не значит, что за чьё-то предательство надо наказывать целые народы. Как много нас проживало на этой земле! Как вековые деревья, корнями вросли в неё…
Софья слушала попутчицу и мысленно снова возвращалась в родительский дом, вспоминала слёзы мамы, оплакивающей своих родных, расстрелянных вместе с евреями в оккупированном фашистами Крыму. В народе сложились печальные крымчакские песни об этой трагедии. И хотя Софья не знала перевода (с детьми в семье говорили только по-русски), сердце её сжималось от обиды и жалости. Этими песнями папа оплакивал своего расстрелянного брата Анисима – соседка по дому сообщила в гестапо, что на чердаке прячут иудейского подростка.
А вот ещё одна картинка. Это уже не Керчь – город её детства и юности, а Феодосия, где она вышла замуж и где сложилась уже её семья. И те же шестидесятые годы, когда к её соседке Шамахапай приехали гости из Самарканда. Это были две сестры – крымские татарки. Одна из них, Сабира, во время оккупации Крыма немцами помогла спастись от расстрела и самой Шамах, и её десятилетней дочери Лее. Софья вспомнила, как соседка принимала своих дорогих гостей. Это был настоящий праздник всей улицы. Праздник с музыкой, танцами, национальными песнями, вкусным угощением. В дом заходили даже посторонние люди, чтобы посмотреть на женщину, которая рискуя жизнью, спасала мать с ребёнком.
Спустя много лет теперь уже 82-летняя Лея, израильтянка, рассказывает, как познакомились её родители. Отец – еврей, прибывший в тридцатом году из Англии в Феодосийский порт, решил навсегда бросить здесь свой якорь. Потому что встретил необыкновенную девушку. Статная, чернобровая, полногрудая, с тугой косой ниже колен, она очаровала моряка своей красотой. Влюблённые поженились, и от этой большой любви родилась сама Лея.
Когда город заняли немцы, отец ушёл в лес, к партизанам. А всех евреев и крымчаков погнали на расстрел. Полицай, сопровождавший колонну смертников, заметил, что женщина с девчонкой замедляют шаг. Это были Шамах и Лея. Он подтолкнул их прикладом: «А ну не отставать!». «Да мы соседей вышли проводить, – неожиданно для самой себя оправдалась Шамах». «Так нечего путаться здесь под ногами, – зло прогнусавил полицай и тем же прикладом отшвырнул их в сторону, – идите домой».
Это было первым чудом спасения. Шамах крепко держала Лею за руку и наставляла: «Кто бы о чём тебя ни спрашивал, не говори ни слова, будто немая. Поняла?». Лея согласно кивнула и замолчала на долгое-долгое время. А сама Шамах полностью перешла на крымчакский язык. У неё уже был свой план спасения. Она забежала домой, взяла два отреза атласной ткани, сантиметр для кройки (до войны обшивала крымских татарок, наряжая их в красивые юбки, блузки и жилеты) и когда совсем стемнело, садами и огородами стала пробираться на восток. Там, под Керчью, в основном и жили крымские татары – землю возделывали, сады выращивали, скот разводили. У дороги, на городской окраине её поджидал сосед Кальакай. Шамах знала, что этот татарин был неравнодушен к ней, всегда оказывал знаки внимания. Понять его можно было – такой красавицей нельзя не любоваться. «Смотри, – сказал он ей, – если нужна будет помощь, постарайся найти меня в деревне Башкиргиз». Он и словом не обмолвился о том, что состоит в партизанском отряде.
Для гестаповцев Шамах придумала версию, что она татарка, школьная учительница, что муж её попал в плен где-то под Керчью, и вот она его разыскивает. Шли от деревни к деревне, за ночь Шамах успевала сшить какой-нибудь татарке платье, покормить дочку и снова отправлялась в путь. Наконец, добрались до Башкиргиза. Стали искать пристанище. Одна татарка просто выгнала её, плотно захлопнув дверь, другая, извиняясь, побоялась впустить, ведь фашисты хозяйничают в деревне и если найдут пришелицу, то расстреляют всю семью. А третья – та самая Сабира, мать двоих детей, сказала: «Входите. Я никого не боюсь, мой муж на фронте, Родину защищает». Но не у всех такое доброе сердце, и через несколько дней женщину с ребёнком забрали в гестапо, а оттуда дорога одна… Сабира знала, к кому издалека шла беглянка, и разыскала Кальакая. В прошлом далеко небедный человек, он во время раскулачивания сумел спрятать свои драгоценности. И теперь, когда Шамах и её дочери нужна была его помощь, он достал из тайника золотые и серебряные украшения, собрал у соседей двадцать баранов и отнёс этот выкуп в гестапо. Он был рад помочь женщине, к которой столько лет испытывал нежные чувства. Её вместе с дочерью отпустили. И надо же было такому случиться, что за три дня до этого освобождения у Кальакая скончалась жена. Он отдал Шамах её документы. Теперь, с фамилией Урье, великолепно владеющую языком, её каждый признал бы крымской татаркой. Она заплетала себе двенадцать роскошных длинных косичек, одевалась в длинные пёстрые платья. Казалось бы, опасность миновала. Но беспокойство за жизнь матери и ребёнка не покидало Кальакая. И он вышел на связь со своим бывшим учителем, засланным партизанами на службу в полицейский участок. Каждый день этот связной посылал Шамах сигнал: забрасывал в хозяйский огород камешек, завёрнутый в бумагу, с условным предупреждением. Однажды Шамах подняла такой камешек, развернула его и прочитала: «спасайся».
Но спастись не успела. В эту же ночь её увели на расстрел. Благо, что Лею соседи успели спрятать. Ещё мгновение – и роковой выстрел оборвал бы жизнь крымчачки. «Не стре-лять, не стре-лять!» – донеслось с дороги, над которой клубились вихри чёрной крымской земли. Словно богатырь на крепком скакуне, предстал перед палачами всадник. Это был Кальакай Урье. Он отдал им свои последние драгоценности, посадил на коня Шамах и увёз её к Сабире. Впервые за всё это время Лея крикнула: «Мама, мамочка!». Не помня себя от радости, она спрыгнула с чердака, где её прятали добрые люди.
Сколько жила на этом свете Шамах, столько и помнила людскую доброту, а обиды старалась не вспоминать. Внукам своим и правнукам, родившимся уже в Израиле, не переставала говорить: «Нет ничего дороже на этом свете, чем любовь и сострадание».
… Лея, кажется, закончила свой рассказ, а потом, будто вспомнив что-то очень важное, сказала:
– Кальакай спас жизнь многим людям, а вот себя не уберёг. В сорок третьем добровольцем ушел на фронт. Но когда депортировали крымских татар, его разжаловали из армии. По дороге в дальние края он умер от голода.
Мы уже распрощались с Леей, но тут она вспомнила ещё один эпизод:
– Это мама разыскала нашу спасительницу. В Самарканде она жила. И, конечно, съездила туда. Зашла в редакцию областной газеты, рассказала историю нашего спасения, и вскоре появилась большая публикация. Газету с очерком и деньги, собранные родственниками и друзьями, Сабира и привезла нам в подарок. Это были тяжелые шестидесятые годы, когда не было денег, чтобы купить необходимое. А мы смогли, на зависть соседям, приобрести себе холодильник.
Мысль о том, чтобы рассказать о взаимоотношениях двух коренных народов Крыма у меня возникла совсем не случайно. Как-то один из моих друзей обронил такую фразу: «Помню, что у крымчаков были непростые отношения с татарами, но из биографии факт не выбросишь…». Признаюсь, меня озадачила эта фраза, ведь в моём сознании отложились несколько иные отношения между этими народами. Я вспомнила время, когда в наших семьях говорили на языке тюрков, ставшем основой для общения большой группы народов, населявших Крым с древних времён. На языке, который помогал развитию разных культур, национального и духовного самосознания, укреплял дружбу людей разных национальностей и этнических групп.
Десять лет назад Крымское республиканское культурно-просветительское общество «Кърымчахлар» стало издавать свой одноимённый альманах. В пятом его номере опубликовано письмо человека, крымчака по национальности, которое сегодня хранится в фондах народного историко-этнографического музея крымчаков в Симферополе. В этом письме прослеживается жизнь человека, поневоле разделившего участь всего депортированного народа. В 1941 году молодой специалист Александр был направлен агрономом в село Албат Бахчисарайского района. А когда в декабре приехал в оккупированный немцами Симферополь, узнал, что родительский дом опечатан, а отца, мать и брата фашисты увезли вместе со всеми евреями и крымчаками. Понял, что все они расстреляны, и ему надо немедленно уходить из города. Заменив в военном билете свою фамилию татарской – Темиров, ночами пробирался в сторону Донбасса. В деревне «Старый Керменчик» ему помогли греки, с которыми вместе учился в техникуме. Они его одели, обули, накормили и прятали в надёжных местах, пока не нагрянула полицейская облава. И Александр Темиров был отправлен этапом в Мариупольское гетто. По дороге на расстрел ему удалось бежать и, спрятавшись за цыганской кибиткой, отсидеться до наступления темноты. Через неделю он оказался у деревни, неподалёку от Мелитополя. Услышав татарскую речь, обрадовался и заговорил с людьми на родном языке. Как ни странно, но попал Александр в семью полицая, который устроил его на работу. Помогли крымские татары сохранить жизнь и семье родственника Александра, Анисима Пиастро. А сам Александр Темиров был призван в действующую армию. С боями дошёл до Днепра, был ранен и признан негодным к военной службе. А в сорок пятом его направили на восстановление сельского хозяйства. Но в военкомате сказали, что нет такой национальности «крымчак» и, сорвав с него погоны, как крымского татарина, отправили на спецпоселение на Урал. Так он стал бесправным человеком, разделив судьбу депортированного народа.
Можно много рассказывать подобных историй – их не счесть. Но не могу удержаться, чтобы не вспомнить ещё хотя бы одну. Она тоже была опубликована в альманахе «Кърымчахлар», в шестом его номере. Зекие Темирова написала о судьбе своей бабушки, карасубазарской крымчачки Ольги Самойловны Кагъя. Влюбившись в крымского татарина Джемиля Темирова, Ольга вышла за него замуж. Родители невесты не благословили молодых на этот брак и на четверть века разорвали отношения с дочерью, хотя всё это время жили с ней по соседству. А когда родителей не стало, Ольга вновь сблизилась со своими братьями и сёстрами. В сорок первом, пишет Зекие, трёх сестёр моей бабушки вместе с детьми немцы расстреляли. Крымчаков и евреев на казнь вели по улице Ананьевской. Бабушка стояла у ворот, не смея проявить эмоции, ведь соседи подтвердили, что она – татарка. Ради детей, стиснув зубы, она молчала. Потом и имя поменяла – стала зваться Фатьмой. В эту тайну были посвящены все семеро её детей. Каждый день в течение четырёх лет оккупации Крыма она подвергала смертельной угрозе и себя, и детей. Переезжала с ними с места на место. И муж-татарин не в силах был помочь. А когда Крым освободили, началась депортация татар с полуострова. В дом явились уже советские военные. Председатель горсовета Шапиро долго отстаивал право семьи Темировых жить на своей родине. Не помогло. И тогда бабушке, как крымчачке, позволено было остаться в Крыму. Но одной, без детей и мужа. Такое предложение она не приняла и вместе со всеми татарами, болгарами, греками, армянами, проживавшими в Крыму, была выслана на Урал. Это был ещё один удар судьбы. Не вынес суровых условий и тяжелой работы на лесоповале её муж Джемиль – умер. В конце пятидесятых не стало и самой Ольги-Фатьмы. Так ей больше и не суждено было увидеть Крым. А дети её, прожившие в Узбекистане тридцать лет, в конце восьмидесятых годов вернулись уже со своими детьми на родину предков.
Все подобные судьбы болью отдаются в сердцах тех, кто бережно хранит память о прошлом народов, пострадавших и в годы войны, и уже в послевоенное время. Экспозиции единственного в мире музея истории крымчаков, книги, буклеты, альманахи напоминают нам об этом прошлом и заставляют задуматься над тем, как важно народам жить в мире, согласии и взаимопонимании.
Работая над этим материалом, я беседовала с председателем Крымского республиканского общества «Кърымчахлар» Дорой Пирковой и редактором альманаха Натальей Суминой, просматривала экспозиции народного музея крымчаков, которым заведует Нина Бакши. И всё больше убеждалась в том, что судьбы двух народов очень тесно переплелись. Кто-то пострадал от нацистов, кто-то от преступной политики своего же государства.
Сегодня два республиканских общества: крымско-татарское и крымчакское главным в своей работе считают взаимообогащение культур, решение общих проблем, всемерную поддержку малочисленного и, к сожалению, исчезающего народа, коим являются крымчаки. В Крыму, в разных его городах проходят дни национальных культур, праздники, ярмарки, семинары. Представители этих народов стараются решать свои проблемы и на уровне Организации Объединённых Наций. Например, юрист-международник, представитель ООН в Крыму Надир Бекиров рекомендовал крымчан для участия в заседании Рабочей группы 23 сессии ООН по проблемам коренных народов мира. В Женеву отправились представители двух народов: от крымско-татарского – Гульнара Аббасова, от крымчакского – юрист Вячеслав Ломброзо. А вот преподаватель университета Гульнара Аблаева, у которой отец – крымский татарин, а мать – крымчачка, тоже побывала в Женеве на конференции по проблемам коренных народов мира. Выступала она на этом международном форуме на французском языке.
Мне довелось присутствовать на творческом вечере крымчакского поэта Нины Бакши (Карасубазарской) и слушать её стихи в переводе на азербайджанский поэта Арифы Мухтаровой. Побывала в Израиле историк Айше Эмирова из Крыма. Она собирала материал для своей диссертации. Тему о джонках (рукописных сборниках, в которых крымчаки записывали молитвы, сказания, знаковые семейные события) Айше выбрала сама и с интересом работала над ней как в Крыму, так и в Израиле. Здесь она встречалась с профессором Давидом Бороховым, в семье которого такая джонка хранится как самая дорогая реликвия. Помощь в работе ей оказали и председатель крымчакской общины Израиля Михаил Измерли, и работники Иерусалимского музея. Можно привести много примеров взаимного обогащения наших культур. Ну, вот, например, недавно в Крыму прошла презентация моей книги избранных произведений «Ось добра, пронзившая время». Редактором и составителем её были крымчаки: Наталья Сумина и Юрий Пурим, издателем – татарин Валерий Басыров, а саму презентацию, проходившую в Керченском Доме дружбы «Таврика» и в еврейском общинном центре «Хесед Малка», освещала в средствах массовой информации крымская татарка Зинуре Исмайлова. Кстати, издание этой книги стало возможным благодаря поддержке Республиканского комитета Крыма по делам межнациональных отношений и депортированных граждан.
Надеюсь, я развеяла мысли своего друга о «непростых отношениях» между нашими народами.
Лариса Мангупли,
спецкор APIA в Израиле.
