Профессор Эдгарт Альтшулер. Роман «Декан». Часть 5 и Эпилог

Часть пятая

Любовь

Глава 13. Маленькая война

13.1
Сегодня, как только Соловьёв пришёл на работу, раздался телефонный звонок.
– Доброе утро, это Света, – весело приветствовала его секретарь кафедры. – Алексей Натанович, я сейчас сижу и выполняю ваш приказ. Составляю график прохождения преподавателями кафедры курсов повышения квалификации. Вы собираетесь повышать свою квалификацию на будущий год? Или вам уже не надо? – спросила она со смехом.
– Собираюсь, но пока не знаю, где.
– А когда узнаете? Мне нужно график вам завтра представить.
– А ты оставь против моей фамилии пробел. Я его сам заполню.
– Нет, Алексей Натанович. Это непорядок. В документе все строчки должны быть заполнены, как положено. Вы же сами этого требуете.
– Это правильно. Хорошо, сегодня же постараюсь дать тебе информацию. У тебя всё?
– Нет не всё. Сообщаю вам, что через неделю, во вторник, состоится заседание нашей кафедры. Заведующий попросил уведомить вас персонально.
– Вот так и сказал – персонально?
– Алексей Натанович, не буду же я с деканом в прятки играть, – и Света снова рассмеялась. Она обладала удивительной способностью располагать к себе своим мелодичным голоском, разговаривая при этом в одной манере со всеми, независимо от должности и занимаемого положения.
– Конечно, не будешь. Тебе, матери троих детей, слава богу, есть с кем поиграть в прятки.
– Естественно. А вы подтягивайтесь до передовиков, а не завидуйте. А то родили одного сыночка и отдышаться никак не можете.
– Света, не дерзи старшим.
– Ой, Алексей Натанович, о чём вы говорите? Да вы всего на два года старше меня. Это не возраст в вас говорит, а лень-матушка. Ладно, я вам сообщила о заседании кафедры. Всё. До свидания. Ой, нет. Не всё. Я ещё хотела вам, Алексей Натанович, сказать, что у меня сестра учится у вас на факультете. Младшая. Так вот она мне регулярно на вас жалуется. Вы приходите на первую пару и делаете перекличку. А её на лекции нет. Сами знаете, Алексей Натанович, дело молодое. Утром поспать хочется.
– Ну, вот ты её ко мне пришли. Я с ней за молодое дело отдельно поговорю. Поняла?
– Да поняла я, поняла. Лучше бы я вам этого не говорила. Только вы меня не выдавайте.
– Не переживай. Всё будет хорошо.

13.2
Прошло три месяца, но страсти по бедному заведующему кафедрой Коробкову, умудрившемуся попасть пьяным в милицию, в Норильском технологическом институте не утихали. Ректор Хромов, без согласования с деканом факультета Соловьёвым, назначил исполняющим обязанности заведующего кафедрой высшей математики старшего преподавателя Александру Анатольевну Синицыну, совершенно неопытного человека, которая не могла и шагу ступить без помощи Коробкова. В результате этого снятый с должности Коробков фактически остался руководителем кафедры, но без какой-либо ответственности за свои поступки.
Одновременно в институте сформировалась группа активистов в защиту Коробкова. Они, как бы между прочим, беседовали о Коробкове с преподавателями и студентами, пытаясь внушить им мысль о случайности происшедшего. Мол, с кем не бывает. Человек просто попал в беду, и ему нужно помочь, а не топить его окончательно. При этом, чтобы «спасти» Коробкова, активисты постоянно переводили стрелки на деканат. Не было в последнее время ни одного партийного собрания, на котором не звучала бы критика в адрес организационной и воспитательной работы на энергомеханическом факультете. Создавалось впечатление, что кто-то решил отвести удар от несчастного Коробкова и перенаправить его на Соловьёва – довести Алексея Натановича до такого состояния, чтобы он сам ушел с должности. Ректорат на постоянную критику декана Соловьёва никак не реагировал, храня гробовое молчание. Не выступал в свою защиту и сам Алексей Натанович, с иронической улыбкой выслушивая всё, что говорят о нем с трибуны.
В конце концов, доценту Коробкову был объявлен строгий выговор по партийной линии. Но ситуация с заведующим кафедрой Коробковым и деканом Соловьёвым имела необычное продолжение.
На одном из очередных партийных собраний на трибуну вышла работающая с Алексеем Натановичем на одной кафедре старший преподаватель Ольга Павловна Афанасьева и заявила, что доцент Соловьёв, помимо того что ненадлежащим образом ведет дела на факультете, ещё и ничего не делает на кафедре. Он вообще там редко бывает, а на приём в деканат к нему просто не попасть. Кампания по очернительству Алексея Натановича принимала серьёзный оборот. Его могли обвинить в служебном несоответствии и рекомендовать администрации института рассмотреть вопрос о нецелесообразности дальнейшего использования в должности декана. И тут произошло неожиданное. В середине собрания незнакомая женщина из зала попросила дать ей слово.
– Уважаемые товарищи, я первый раз в жизни выступаю перед таким представительным сообществом. Моя фамилия Батуева, по национальности я бурятка. Работаю в Управлении главного механика Норильского комбината. Окончила МВТУ им. Баумана вместе с Алексеем Натановичем Соловьёвым и являюсь его женой. Сейчас очень жалею, что при регистрации брака не взяла фамилию мужа, а оставила свою – в память об отце, который геройски погиб в 1945 году на войне с японцами. Я круглая сирота, так как моя мать тоже умерла, когда мне было пять лет. Воспитывалась в детском доме, где принято все вещи называть своими именами. Так что не взыщите, если скажу что-то не то и не так.
Алиса на мгновение остановилась и обвела зал взглядом, полным достоинства.
– Я пришла на ваше партийное собрание, чтобы высказать своё отношение к той грязи, которую вы вот уже в который раз льёте на голову моего мужа. Если он не в состоянии сам сказать что-нибудь в ответ, то это сделаю за него я. Но поначалу я хочу уважаемому собранию задать один вопрос: как можно совместить уничтожающую критику в адрес декана Соловьёва с доской Почёта института на втором этаже, на которой висит его фотография? Вы уж приведите в соответствие эти два обстоятельства, а то слишком больно они режут глаз, а заодно и ухо. И тем не менее, мне представляется, что ситуация с гонением декана Соловьёва возникла не случайно, а в результате работы группы лиц под чьим-то авторитетным прикрытием. Это не Соловьёва критиковала дама, которая выступала передо мной. Это она критиковала вас, товарищ ректор. Ведь под вашим непосредственным руководством работает декан Соловьёв, ведь он выполняет ваши приказы, насколько я понимаю. А вы тут сидите, слушаете, что говорят с трибуны, и делаете вид, что вас это не касается. Очень жаль, что вы не до конца понимаете свою роль в коллективе института. И ещё. Если кому-нибудь из присутствующих в зале не нравится отчество Алексея Натановича, то мы с вами по этому поводу встретимся в другом месте.
После этого в зале раздались аплодисменты. Так отреагировали на последние слова Алисы Батуевой студенты, которые тоже сидели на собрании и слышали выступления всех его участников.
– А теперь хочу сказать самое главное. Мы с вами, товарищ ректор, одинакового уровня начальники над Алексеем Натановичем. Половину дня я им командую, половину вы. Так как я не хочу иметь мужа-инвалида, после инфаркта, а вы поставили задачу довести его до этого состояния, то я отдала ему сегодня утром следующий приказ. После собрания он вам должен подать заявление об уходе с должности декана по собственному желанию. Всё равно его добросовестную работу в Норильском институте не ценят. И последнее. Меня Алексей Натанович дома будет очень ругать за это, но я всё равно скажу. Дело в том, что декан горно-металлургического факультета Волобуев, работой которого вы весьма довольны, товарищ ректор, каждый день на большом перерыве закрывается в своём кабинете со своими друзьями и пьёт водку. Это вместо того чтобы работать в это время со студентами и преподавателями. У меня всё. Извините, если что не так сказала.
Тут с дальних мест, которые занимали студенты, вскочил вихрастый парень и заорал на весь зал:
– Вы всё правильно сказали. Спасибо вам за ваше выступление. И нечего за что-то извиняться. Студенты против ухода Алексея Натановича с должности декана нашего факультета.

13.3
Почти сразу после выступления Алисы Батуевой партийное собрание закрыли. Все разошлись по своим рабочим местам. Ректор института Хромов попросил зайти к себе в кабинет секретаря партийной организации Васильева и проректора института Козлова.
– Ну, что вы скажете о выступлении этой дамы с улицы? Зачем ей вообще предоставили возможность выступить? Так любой может зайти в зал и делать что захочет?
– Но как можно запретить выступить человеку? У нас открытое партийное собрание, – оправдывался секретарь партийной организации Васильев.
– Хуже будет, если факт попоек декана Волобуева посреди рабочего дня подтвердится, – заметил молчавший до этого проректор Козлов.
Ректор нажал кнопку звонка, вызвал к себе секретаря Лизу и гаркнул:
– Найдите мне срочно декана Соловьёва.
Потом Хромов повернулся к Васильеву и спросил:
– Ну, и что мы будем делать с этой интернациональной семейкой?
Но ответить на вопрос ректора Васильев не успел – в кабинет Хромова зашёл декан Соловьёв.
– Вы меня вызывали?
– Да, вызывал. Объясните нам, пожалуйста, каким образом в институте оказалась ваша жена?
– Не знаю. Она меня об этом не уведомляла.
– Зато вы её так науведомляли, что она за десять минут сумела оболгать весь коллектив института.
– Позвольте мне не обсуждать поведение жены. Она поступила так, как посчитала нужным.
– Нет, не позволю. Для нас ваша жена – посторонний человек. А вот вы, уважаемый, работаете в институте на высокой административной должности и устраиваете здесь чёрт знает что.
– Я ничего не устраиваю, кроме того что сейчас подал в канцелярию заявление на ваше имя об освобождении меня от обязанностей декана факультета.
– И что вы думаете, Алексей Натанович, ваш демарш может произвести на нас впечатление?
– Я не для впечатления подал заявление, а для освобождения от должности.
– Всё. Вы свободны. Ваше заявление будет рассмотрено в установленном порядке.
После ухода Соловьёва все некоторое время молчали. Первым заговорил ректор Хромов.
– Семён Владимирович, что будем делать с заявлением Соловьёва?
– Будем отпускать с отработкой двух недель со дня подачи заявления.
– А я думаю, что нужно создать серьёзную комиссию по передаче дел на факультете, чтобы Соловьёву жизнь мёдом не казалась.
– Я бы этого не делал, Сергей Викторович. Зачем дразнить Соловьёва? Неизвестно, какие ещё будут выводы по декану Волобуеву. Или вы уверены, что он не занимался распитием спиртных напитков в деканате?
– Я уже сейчас ни в чём не уверен.
– Ну, вот поэтому с Соловьёвым надо расстаться мирно.
Через две недели Алексей Натанович Соловьёв оставит должность декана энергомеханического факультета. До выборов нового декана исполнение его обязанностей ректоратом будет возложено на Вячеслава Николаевича Павлова, доцента кафедры металлургии. Этим же приказом ректор упразднит должность методиста факультета и восстановит должность заместителя декана.

13.4
Алексей Натанович сидел в своём кабинете один. Это был его последний рабочий день в должности декана. Незаметно пролетели почти десять лет. Он многому научился, многое пережил. Убедился, что декан – самая хлопотная, но и самая необходимая для студентов должность в институте. Сейчас он встанет со своего кресла и уйдёт. Оставит кабинет, в котором столько передумал, столько перечувствовал, столько узнал нового. В этом кабинете много раз обсуждались человеческие судьбы, принимались непростые решения, которые кардинально меняли жизнь многих. Может быть, эти решения были поспешными, непродуманными, неправильными, но он честно может признаться себе, что никогда они не были во вред людям. В этом кабинете был аккумулирован громадный административный опыт, позволяющий взглянуть на вузовскую жизнь в совершенно неожиданном ракурсе.
А теперь вопрос: что с этим опытом делать? Кому всё это передать? И тут Алексея Натановича осенило. Ему нужно составить памятку для новых деканов. Дать им наказ на будущее. Объяснить, что первично, а что вторично в этой важной для любого высшего учебного заведения должности. Алексей Натанович положил перед собой чистый лист бумаги и начал писать. Однако всё выходило как-то пафосно и отдавало грубой канцелярщиной. Получался какой-то тупой манифест, которым должен руководствоваться новый руководитель факультета. Соловьёв снова и снова переписывал текст своего послания, но состояние катарсиса не наступало.
В конце концов, он всё разорвал и выбросил в корзину. После этого, не торопясь, стал собирать свои вещи – книги, тетради, сувениры, всякие мелочи. Набралась целая коробка. На столе остался только первый том “Высшей школы”, которым Алексей Натанович постоянно пользовался в своей работе. В нем жёстким казённым языком было изложено на многих страницах “что” должен делать декан, но не было ни одной страницы, где было бы сказано – “как”. И тут он вспомнил любимое выражение своего научного руководителя Григория Борисовича, обобщающее любую жизненную ситуацию: “Каждый человек свой столб должен найти сам!” Научить быть деканом никого нельзя.
Соловьёв встал, взял со стола книгу по высшей школе и поставил на полку. Никакой ностальгии по должности декана факультета, которую оставляет, а тем более, жалости к себе он не испытывал.

13.5
Сегодня, 31 марта 1989 года, Боливару – Александру Николаевичу Воронову – исполнилось 75 лет. Из них он более пятидесяти провёл на Крайнем Севере. Всю неделю со всех концов тундры к нему в зимовье приезжали люди с подарками, поздравлениями и пожеланиями всего самого наилучшего. Но сегодня, в день его рождения, за праздничным столом собрались только те, кого он пригласил сам.
На председательском месте сидел Николай Семёнов, прошедший с Вороновым весь таёжно-тундровый путь – от первого до последнего дня. Вместе они попадали в разные жизненные переделки, вместе из них успешно выходили. Было заметно, что Николай очень волнуется. Он то расстегивал верхнюю пуговицу своей новой рубашки, то застёгивал. При этом всё время поправляя шнурок нательного креста. Наконец, когда за столом стало тихо, Николай встал.
– Дорогие друзья. Сегодня моему другу и учителю 75 лет. Я не умею говорить речи. Поэтому скажу только одно: Александр Николаевич – надёжный во всём человек. Высшей оценки в тундре нет. А теперь прошу отведать то, что мы с Александром Николаевичем вместе приготовили. Правда, нам немного помогала Адель. Спасибо ей за это. Но, в основном, мы всё делали сами.
На столе и в самом деле стояли удивительные блюда. С одной стороны, простая русская пища, с другой – какие-то заморские добавки. То ли французские, то ли турецкие. Трудно было разобрать, но всё было очень вкусно. Тем более что гости пришли с мороза и отсутствием аппетита не страдали.
– А сейчас слово по старшинству предоставляется уважаемому Владимиру Петровичу Прохорову, – объявил Николай.
– По какому старшинству? Я, милостивый государь, старше Александра Николаевича всего на один год. А это разница в пределах статистической погрешности. Ну да ладно. Конечно, с удовольствием скажу несколько слов, и не только. Я давно живу на белом свете и, в отличие от Александра Николаевича, всё время среди людей. Особого удовольствия от этого, к сожалению, не испытываю, так как на одного такого, как Александр Николаевич – чистого и светлого человека, приходится много грязного и тёмного люда. Человек как устроен? Он всё время чего-то ждёт. Какого-то необыкновенного события или интересной встречи. Ждёт своего счастья. А счастье в нём самом. Он только должен захотеть его увидеть. И тогда его жизнь из скучной и противной превратится в интересную и приятную. Спасибо вам, Александр Николаевич, что вы умеете жить счастливо и учите этому других. Спасибо, что вы есть. Спасибо, дорогой друг.
– Ай да профессор, ай да – как у Пушкина – сукин сын! В двух словах объяснил, что человеку в жизни надо и как этого достичь, – откликнулся на слова Прохорова Александр Николаевич. – Честно говоря, я даже не думал о подобной интерпретации нашего с Николаем существования. Мы, по большому счёту, обыкновенные люди, а тут, оказывается, такое…
– Ну, во-первых, вы не обыкновенные. Нечего прибедняться. А во-вторых, позвольте нам судить, кто вы есть на самом деле, – сразу отреагировал Прохоров. – И вообще, без обыкновенных людей не бывает великих. На обыкновенных, смею вас заверить, мир держится.
Ещё долго сидели гости за праздничным столом. Шутили, говорили на разные темы, читали стихи, пели песни. Это было собрание людей разных возрастов, интересов, специальностей, но которых объединял воедино удивительный человек – Александр Николаевич Воронов. И сегодня, как всегда, в его доме царила непринуждённая дружеская обстановка. А когда Адель взяла в руки гитару и стала её настраивать, минуту внимания попросил Алексей Натанович. Он встал со своего места и тихо, но проникновенно произнёс:
– Дорогой Александр Николаевич! Извините, что я к вам так несколько выспренно обращаюсь. Но меня переполняют чувства гордости и самоуважения, что я сижу с вами за одним столом. Я представляю поколение людей, которое родилось после Великой Отечественной войны. Не видевшее её страшного оскала, но опалённого ею с головы до ног. Выросшее рядом со своими родителями, которые прошли через это тяжелейшее время. И тем не менее я, благодаря общению с вами, получил столько уникальных знаний о прошлом, такой мощный заряд жизненного оптимизма, что это невозможно ни с чем сравнить. Глубокоуважаемый Александр Николаевич, я считаю вас своим учителем и духовным отцом. Человеком, на которого должны все равняться. Ваши ученики и последователи могут стать кем угодно – профессорами, академиками, министрами, но дистанция между вами и ими никогда не сократится. Вы всегда будете стоять на высоком пьедестале, а мы с почтением взирать на вас снизу.

13.7
Летом 1989 года, когда все преподаватели Норильского технологического института были в отпуске, скоропостижно скончался от инфаркта профессор Прохоров. Умер, как жил, никого ничем не обременив. Дочь и другие родственники на похороны не приехали. Ограничились телеграммами. Заведующий лабораториями кафедры Витёк организовал для знакомых и друзей скромные поминки, на которых никто из руководства института не присутствовал. Оставшиеся от Владимира Петровича вещи упаковали в большой ящик и отправили дочери, а все книги, тетради и отдельные рукописи покойного аккуратно сложили на кафедре. Любимый снегоход Прохорова Витёк поставил себе в гараж – приберёг для Алексея Натановича, который последние годы часто ездил с покойным профессором в тундру.
О том, что скончался профессор Прохоров, члены кафедры механики узнали, возвратившись из отпуска. На кафедральной доске объявлений, без текста некролога, просто висело фото Владимира Петровича в траурной рамке. Это была ужасная новость, в которую даже трудно было сразу поверить. На кафедре в течение нескольких дней стояла гнетущая тишина. Говорили вполголоса, как будто профессор где-то рядом продолжает работать и все боятся ему помешать. На подиуме сиротливо стоял его стол с плотно придвинутым к нему стулом. На пустой столешнице ничего, кроме маленького букетика искусственных цветов в простой вазочке, не было.
Заведующий кафедрой Винокуров назначил на первое сентября заседание кафедры, посвящённое памяти Владимира Петровича Прохорова. Желающих принять в нём участие было столько, что стулья пришлось нести со всех лабораторий кафедры. Открыл заседание кафедры сам Винокуров, рассказав о жизненном пути Прохорова – от учащегося ФЗУ до профессора. Много тёплых слов о Владимире Петровиче было сказано ветеранами Великой Отечественной войны. После этого выступали коллеги Прохорова по Норильскому институту. Оказалось, что тихий, молчаливый профессор был весьма заметной фигурой в коллективе института: кому-то помог поступить в аспирантуру и сформулировать тему диссертации, кому-то отредактировал автореферат, а кого-то просто поддержал в трудную минуту. В течение нескольких часов люди вспоминали этого скромного человека, как бы оправдываясь за то, что не присутствовали на его похоронах. В конце заседания была назначена специальная комиссия во главе с доцентом Соловьёвым по оценке творческого наследия профессора Прохорова, куда передали все оставшиеся после него материалы. Секретарь кафедры Светлана накрыла стол и угостила всех членов кафедры и гостей чаем с тортом.

13.8
Учебную нагрузку профессора Прохорова распределили между нескольким членами кафедры: лекционный курс поручили вести доценту Соловьёву, практические занятия – старшему преподавателю Сидоровскому. Заведующий кафедрой несколько раз предлагал Алексею Натановичу занять рабочий стол покойного на подиуме, но тот под разными предлогами отказывался и продолжал сидеть вместе со всеми преподавателями.
Сегодня Винокуров, как только Соловьёв зашёл на кафедру, попросил его подойти к нему.
– Алексей Натанович, ректор института профессор Хромов интересуется, как у вас обстоят дела с защитой докторской диссертации. Вы будете брать творческий отпуск или нет?
– О защите диссертации говорить ещё рано, но думаю доложить первый вариант работы на своей кафедре в МВТУ до конца этого календарного года. Если, конечно, ничего не помешает. Хочу как можно быстрее получить замечания от кафедры и внести соответствующие исправления в диссертацию. Творческий отпуск пока брать не буду.
– А в Норильске когда собираетесь делать сообщение?
– После получения замечаний от московской кафедры. Для доклада на нашей кафедре буду просить вас организовать совместное заседание нашей кафедры и научно-технического совета Норильского комбината.
– Хорошо, Алексей Натанович, я так и передам ректору. Желаю успехов. Если что нужно будет, обращайтесь.
– Спасибо.
Оговорка Соловьёва – «если ничего не помешает» – оказалась пророческой. Через некоторое время в адрес кафедры МВТУ имени Баумана поступило анонимное письмо на Алексея Натановича Соловьёва. В нём было сказано, что кандидат технических наук Соловьёв, воспользовавшись положением председателя комиссии по оценке творческого наследия известного учёного, доктора технических наук, профессора Прохорова Владимира Петровича, заимствовал при подготовке своей докторской диссертации неопубликованные научные работы покойного. В принципе, анонимные письма к рассмотрению не принимались, но в данном случае аноним рассчитал всё верно: нельзя было оставить без внимания письмо, имеющее прямое отношение к содержанию диссертации. Ситуация осложнялась ещё тем обстоятельством, что заявитель в своём письме не указал, какие именно материалы заимствовал диссертант у профессора Прохорова. Таким образом, проверяющей комиссии необходимо будет проанализировать не только текст диссертации Соловьёва, но и сравнить его с материалами, оставшимися после смерти профессора. Обвинение в воровстве и плагиате выставляло Алексея Натановича Соловьёва в очень неприглядном свете.

13.9
Был конец сентября. Прошло почти два месяца с тех пор как не стало Владимира Петровича Прохорова, но сегодня Алексей Натанович почему-то остро почувствовал его отсутствие — мудрого, выдержанного, надёжного человека, один голос которого успокаивал и настраивал на поиск разумного решения любой проблемы. Сейчас о нём напоминали только 14 толстых тетрадей с набросками будущих научных статей. И тут Соловьёва точно пронзило: как же он мог забыть про друзей Владимира Петровича на зимовье! А может, они до сих пор не знают, что он умер?
В первое воскресенье октября Алексей Натанович сел на снегоход и поехал к Боливару. Дул небольшой ветерок, с перерывами падал снег. Природа будто нехотя примеривалась к приближающейся долгой зиме и длинной полярной ночи. Снегоход уверенно рассекал светом фонаря полярную мглу. Отдельные резкие порывы ветра как бы испытывали на прочность снегоход и водителя, но оба не поддавались. Всё указывало на то, что к вечеру может начаться сильная пурга.
Заслышав шум мотора, на крыльцо зимовья вышла Адель.
– Ой, Алексей Натанович, давненько вы у нас не были. Мы по вам уже очень соскучились.
– Да и я тоже, не буду скрывать. Только хочу спросить у вас, Адель, когда вы прекратите называть меня по имени-отчеству?
– Да, наверное, никогда. Как представил вас Владимир Петрович, так и буду называть.
– Ну что с вами поделать?
– Со мной делать ничего не надо. Придётся терпеть. Да вы проходите в дом. Вас там ждут.
– Здравствуйте, дорогой наш друг, – радостно встретили Соловьёва Александр Николаевич и Николай. – Что-то вы нас совсем забыли. Уже больше месяца прошло, как вы вернулись из отпуска, а к нам никак не найдёте время приехать.
– Виноват, исправлюсь. Какие мои годы.
– Это точно, – помогая ему снять полушубок, ответил Николай. – Я в ваши годы на медведя один ходил. А вы…
– Ну, рассказывайте, какие новости, – прервал воспоминания Николая о его охотничьих заслугах Воронов. – Чем занимались последние полгода? Вы ведь у нас с апреля не были. Сразу хочу предупредить, что о кончине Владимира Петровича мы знаем. По тундре новости распространяются быстро.
– Был в отпуске с семьёй на «материке». Сейчас занимаюсь со своими коллегами рукописями профессора Прохорова. Хотим подготовить посвящённый ему сборник научных трудов. Светлый был человек, царство ему небесное.
– Это точно. Мы все ваши слова подтверждаем. Вы знаете, Алексей Натанович, в таёжных условиях люди удивительно раскрываются, сами того не замечая. Тут особая обстановка. Бывает, приедет на зимовье человек один раз, и больше его видеть не хочется. А Владимира Петровича мы по сегодняшний день вспоминаем.

13.10
В тёплом гостеприимном доме Боливара Алексей Натанович полностью расслабился. То ли после непривычной трёхчасовой поездке на снегоходе, то ли от разговоров о безвременно ушедшем профессоре Прохорове. И вдруг ему захотелось рассказать Александру Николаевичу обо всём, что его последнее время гнетёт. Рассказать человеку, далёкому от институтской «кухни», но трезво мыслящему и умеющему правильно расставлять акценты.
Дождавшись, когда Николай уйдёт в свою комнату, а Адель займётся чем-то на кухне, Алексей Натанович тихим голосом обратился к Александру Николаевичу:
– Простите меня великодушно, но хочу посоветоваться с вами по нескольким вопросам личного характера. Вопросы касаются специфической темы, но, думаю, что вы мне подскажете, в каком направлении следует действовать.
– Извольте, Алексей Натанович. Буду рад оказаться вам полезен в любом качестве.
Соловьёв коротко рассказал Воронову о его непростых взаимоотношениях с ректором, о застопорившейся на неопределённое время защите докторской диссертации, а главное – о мерзком письме, в котором его незаслуженно облили грязью. Александр Николаевич слушал Алексея Натановича внимательно, не перебивая и не переспрашивая. Слушал, не отводя своих умных глаз от его лица. И даже когда Соловьёв окончил свой рассказ, они ещё некоторое время сидели молча.
– Извините, Алексей Натанович, – неторопливо заговорил Воронов, – но сначала я хочу высказать одно предположение общего характера. Ректор вашего института, по моим ощущениям, хотя и профессор, но далеко не интеллигент. Интеллигентность человека не определяется образовательным или имущественным цензом. Это нечто другое. Не знаю, какого он рода и откуда к вам приехал, но думаю, что в цепи событий, о которых вы мне сейчас рассказали, он центральное звено.
– На каком основании, Александр Николаевич, вы сделали такой ошеломляющий вывод?
– Мне так кажется. Вы позволите, Алексей Натанович, задать вам несколько коротких вопросов?
– Конечно, будьте добры.
– Скажите, пожалуйста, на какой почве у вас не сложились отношения с новым ректором?
– Он пришёл к нам в институт и развалил всё, что мы выстраивали до него много лет.
– Но, как я понял из вашего рассказа, его новации были во многом связаны с поездками в Москву? Не так ли?
– Правильно.
– Значит, он ревностно выполнял нелепые директивы, которые привозил из столицы?
– Всё так, но он всегда категорически отказывался от особого, специфического подхода к нашему институту и продолжает это делать до сегодняшнего дня.
– Понятно. А теперь вернёмся к истокам нашего разговора. Молодой декан факультета в вашем лице, имеющий опыт работы в заполярном вузе, постоянно мешает ректору руководить институтом на основе директив, полученных им из центра.
– Ну, не такой уж я и молодой, Александр Николаевич. Максимум на десять лет его моложе.
– Прекрасно. Идём дальше. В соответствии с новыми веяниями, ректора вашего института должны в скором времени переизбирать. А тут ему в затылок дышит доморощенный доцент с готовой докторской диссертацией.
– И что?
– А то. Он подсылает к вам своего человека – заведующего кафедрой, который проясняет всю программу ваших действий на перспективу. Испортить вам биографию – это уже дело техники. Как вы мне рассказали, такое письмо, хоть и анонимное, будет в обязательном порядке проверяться соответствующей комиссией. За это время ректор спокойно переизберётся в должности на новый срок и забудет о вашем существовании.
– Серьёзную вы картину нарисовали, Александр Николаевич. И что мне, по вашему мнению, следует делать?
– А вот что. Во-первых, ни в коем случае не подавать виду, что вы из-за этой анонимки расстроились. Ведите себя как ни в чём не бывало. Во-вто¬рых, если будут объявлены выборы ректора, вы обязаны в них участвовать. И в-третьих, продолжайте серьёзно готовиться к защите докторской диссертации. Думаю, что вы не первый и не последний, на кого пишут анонимные письма. Эта практика имеет в России многовековую историю и всегда себя оправдывала. Помните, дорогой Алексей Натанович: любое ваше достижение в жизни будет сопряжено с чьим-то неудовольствием и противодействием. Будьте к этому готовы. Будьте выше этого. Умейте держать удар.

13.11
Алексей Натанович возвращался с зимовья Боливара совсем в другом настроении. Воронов буквально в течение десяти минут всё расставил по своим местам. Он не только разобрался в настоящей ситуации, но и обрисовал её на перспективу.
Перед отъездом с зимовья Соловьёв предложил Адели, как это всегда делал Владимир Петрович, подвезти её до города, но та с улыбкой отказалась.
– Нет, это теперь неактуально.
– Почему? Вам же завтра, Адель, утром на работу?
– Вот видите, уважаемый Алексей Натанович, как вы отстали от жизни. Осенью этого года я ушла в очередной отпуск с последующим увольнением. Потому что вышла замуж за самого умного, красивого, образованного, порядочного, неповторимого и единственного на всём белом свете мужчину – Александра Николаевича Воронова.
– Как? И свадьба уже была? – оторопело спросил Алексей Натанович.
– Была. Замечательная свадьба. Присутствовало на этой свадьбе всего три человека: невеста – это я, жених – это Александр Николаевич, и свидетель – это Николай. Данное таинство происходило в лесу, недалеко отсюда, километра полтора. На поляне с удивительным названием «Уходящие в небо». Там две великолепные сосны растут из одного корня, образуя букву V.
– Очень романтично. И всё-таки – как же без гостей? Гости не только придают тожественность мероприятию, но и позволяют жениху и невесте разделить с ними огромную радость от обряда бракосочетания.
– Понимаете, Алексей Натанович, это была не обычная свадьба, – вмешался Александр Николаевич. – Мы с Аделью – люди совершенно разного вероисповедания. Я – православный, крещённый по всем правилам ещё при царе-батюшке. Адель иудейского происхождения. Мы с вами однажды беседовали на эту тему, и вы со мной, помнится, согласились, что Бог един.
– Да, припоминаю этот разговор.
– Ну, так вот. На той поляне, о которой вам рассказала Адель, раз в год, 28 сентября, происходит удивительное явление. Если встать под букву V, то от лучей заходящего солнца у человека появляется над головой божественный нимб. Там мы с Аделью поклялись любить друг друга до конца своих дней. Засвидетельствовал эту клятву наш друг Николай.
– То, что вы сейчас рассказали, Александр Николаевич, это сказка, воплощённая в жизнь. Я от всей души вас поздравляю и желаю вам долгих лет совместной жизни. – Алексей Натанович сердечно расцеловал Адель и Александра Николаевича.
Прожили они вместе восемнадцать лет. Умер Александр Николаевич на руках у Адели. Просто закрыл глаза и умер. Похоронили его в леске, на той поляне, где они дали клятву верности друг другу.

13.12
Приближалась дата конференции, на которой должны были избирать ректора института. Исполняющий обязанности ректора профессор Хромов делал вид, что руководит институтом, а на самом деле просто затаился и выжидал. Алексей Натанович хорошо запомнил главный совет Александра Николаевича Воронова. Его простой и ясный смысл состоял в том, что никогда нельзя терять самообладания. Нужно уметь сохранять спокойствие в любой жизненной ситуации. Это обезоруживает противника и многократно мобилизует твою силу.
В связи с этим тезисом в памяти Алексея Натановича всплыл один из последних разговоров с профессором Хромовым в актовом зале института. Это было на 8 марта 1988 год. Коллектив Норильского технологического института собирался поздравить своих женщин с праздником. Желающих принять участие в этом мероприятии было столько много, что зал института не мог всех вместить. Опоздавшие студенты и преподаватели толпились в коридоре.
Когда Алексей Натанович зашёл в актовый зал, свободных мест уже не было. Его окликнул Хромов, указав на место рядом с собой.
– Садитесь, Алексей Натанович, сегодня мы с вами зрители. Женщин будут поздравлять профком института и профком студентов.
– А кто будет делать доклад на тему Международного женского дня? – спросил Соловьёв.
– Доклада не будет. Только вручение подарков и большой концерт, – ответил ректор.
– Интересное нововведение. Мне нравится.
– Мне тоже, – поддержал декана ректор. – А что вы вообще пьёте? – задал неожиданный вопрос Хромов.
– До Норильска всегда пил вино, а в Норильске – водку. Как-то она лучше идёт в соответствии с климатическими особенностями.
– А ваша жена?
– Жена пьёт то же, что и я.
– Ну, молодцы. Дружная семья.
Поговорив ещё немного на отвлечённые темы, они стали смотреть на сцену. После концерта ректор с улыбкой пожал декану Соловьёву руку и быстрым шагом покинул актовый зал.
А на следующее утро, не успел ещё Алексей Натанович войти в свой кабинет, раздался звонок. Без каких-либо приветственных слов Хромов не своим голосом закричал в телефонную трубку:
– Вы чем там, в самом деле, занимаетесь? Мало того что я сегодня утром не мог зайти в здание института, так ваши студенты, оказывается, не знают своего ректора в лицо. Нахамили мне, понимаешь, по полной программе. Немедленно зайдите ко мне.

13.13
Как только Соловьёв появился в приёмной ректора, секретарь Лиза кивнула ему головой в сторону кабинета. Приоткрыв дверь, Алексей Натанович спросил:
– Разрешите?
– Входите. И поплотней закройте за собой дверь, чтобы никто не слышал нашего разговора. Вы что тут устроили, Алексей Натанович? Это институт или проходной двор с шутами?
– А в чём дело? – настороженно спросил Соловьёв.
– Не перебивайте меня, – зарычал Хромов, – извольте всё дослушать до конца. Сегодня я пришёл в институт в восемь минут десятого. Мало того что – по моей прикидке – на крыльце было более двухсот студентов, опоздавших на занятия, так они ещё отказались меня пропустить. Один из них вообще нагло заявил, что в нашей стране, дескать, молодым везде дорога, а старикам – только почёт. Так что соблюдай очередь, дядя. И всё это под хохот толпы.
– Извините, Сергей Викторович, но студенты вас в шапке и шубе никогда не видели и поэтому, видимо, не узнали.
– Вы ещё будете защищать это хулиганьё! Объяснять мне, что и почему произошло! Даю вам сутки на то, чтобы навести порядок в институте. В противном случае пеняйте на себя. Всё. Свободны.
Алексей Натанович вышел из кабинета ректора и машинально посмотрел на часы. Было девять часов двадцать девять минут.
Судя по поведению Хромова, а главное – по тону, которым он с ним разговаривал, ситуацию с опоздавшими студентами ректор воспринял как личное оскорбление. А значит, в своих угрозах пойдёт до конца. Соловьёв поднялся на третий этаж и зашёл в свой кабинет. Что же делать? Заняться поиском студента, который послал ректора в конец очереди, и примерно его наказать? Собрать всех кураторов групп и заставить их с завтрашнего дня подавать ему рапорт обо всех опоздавших? А может, пригласить к себе секретаря партийной организации факультета и председателя профкома и вместе обсудить данную проблему и меры, которые следует принять? Решение пришло само собой. Завтра, без всякого предупреждения, ровно в девять часов утра входную дверь в институт закроют, и все студенты, опоздавшие на занятия, останутся на улице до окончания первой пары.
На следующий день Алексей Натанович пришёл в институт в восемь тридцать утра и с первым звонком дал команду закрыть входную дверь. В течение получаса с улицы доносились крики, а в дверь непрерывно стучали. В какой-то момент Соловьёву даже показалось, что её сейчас выбьют. В половине десятого он сам вышел на крыльцо в одном костюме и без шапки. Около входных дверей собралась толпа в количестве (как и сказал накануне Хромов) не менее двухсот человек. Все орали и требовали немедленно впустить их в здание.
– Тишина! – громко сказал Соловьёв. Все мгновенно замолчали. – Это я закрыл сегодня в девять часов утра вход в институт. И так будет впредь. Сейчас вы зайдёте внутрь, но на этажи дежурные преподаватели вас не пустят, пока не кончится первая пара. Все останутся в холле. Завтра и этого не будет. Опоздавшие будут коротать время на улице. Всё понятно?
– Да, – дружно ответила толпа.
Пропустив вперёд декана, студенты стали быстро заходить в здание института. С этого дня все знали, что, если опаздываешь на первую пару, лучше оставаться дома. В противном случае предстоит полтора часа мёрзнуть на улице, а потом ещё объяснять в деканате, почему пропустил занятие. И ещё. Попадаться на глаза декану во время занятий ни в коем случае нельзя – коридоры института должны быть пустые.

13.14
В этом году Алексей Натанович Соловьёв вернулся с семьёй из отпуска 30 августа. Всё лето они с женой провели в Ленинграде, так как их сын Виктор поступал в Ленинградский военно-морской институт. Алексей Натанович был уверен, что с Виктором всё будет хорошо. Он был хорошо подготовлен к вступительным экзаменам. Но Соловьёв решил подстраховаться и в последний день своего пребывания в Ленинграде пошёл в приёмную комиссию военно-морского института. Молодой курсант на входе, внимательно посмотрев на его служебное удостоверение декана, спросил:
— Вы к кому, товарищ декан?
— К ответственному секретарю приёмной комиссии по поводу зачисления моего сына в институт.
— Одну минуту, я сейчас узнаю. – Курсант по внутреннему телефону набрал нужный номер. – Мария Васильевна, дежурный по ККП Солнцев. С вами хочет говорить декан Соловьёв из Норильска.
— Передайте ему трубочку.
— Здравствуйте, Мария Васильевна. Вас беспокоит отец Виктора Соловьёва. Мы с женой завтра улетаем в Норильск. Связь с Ленинградом, как правило, очень плохая. Дозвониться до вас тяжело. Поэтому, если возможно, хочу узнать, как обстоят дела у моего сына.
– Виктор Соловьёв? – переспросил по телефону женский голос.
– Да, верно.
– Ваш сын зачислен в институт. Завтра будут вывешены списки. Двадцать девятого августа состоится общее собрание студентов первого курса и их встреча с администрацией института.
— Спасибо вам, Мария Васильевна, за хорошие новости.
Но, помимо поступления сына в институт, Алексея Натановича всё лето занимали мысли, связанные с предстоящими выборами ректора института. У профессора Хромова в августе истёк пятилетний срок пребывания в роли главы института. В первой каденции Хромов был назначен ректором по приказу Министерства высшего образования РСФСР. Сейчас же ему предстояло состязание с другими претендентами. В конкурсную комиссию Норильского технологического института пока было подано только два заявления – от самого профессора Хромова и заведующего одной из выпускающих кафедр профессора Попова. Последний ничем особым в институте себя не зарекомендовал, поэтому соперником для Хромова, по существу, не являлся.
Как обычно, в первую субботу сентября кафедра механики собралась, чтобы поделиться отпускными впечатлениями и принять участие в последующем чаепитии. После этого все преподаватели разошлись по домам, кроме доцента Соловьёва, которого заведующий кафедрой Винокуров уговорил, наконец, занять стол покойного профессора Прохорова, и старшего преподавателя Сидоровского.
Покрутившись некоторое время по кафедре, Сидоровский подошёл к столу Соловьёва.
– Покорнейше прошу прощения за беспокойство, Алексей Натанович, но позволю задать вам один деликатный вопрос. Почему вы не участвуете в конкурсе на замещение вакантной должности ректора нашего института? По моему разумению, у вас есть на это все основания. Да и докторская диссертация, как мне известно, у вас на выходе.
– А почему, уважаемый Владимир Евграфович, это вас так озаботило – если не секрет?
– Нет, никакого секрета, Алексей Натанович. Знаете, чем интеллигентный человек отличается от хама?
– Чем же?
– Интеллигентный человек, включая музыку, думает, не мешает ли она людям, а хам – все ли её слышат.
– Согласен с вами, Владимир Евграфович. Но какое это имеет отношение к предстоящим выборам ректора?
– Думаю, что самое прямое. Дело в том, что место ректора должен занимать благородный интеллигентный человек, желающий работать во благо людям. С обострённым чувством достоинства и чести. По моему глубокому убеждению, профессор Хромов таким человеком не является. Смею заметить, что излишний такт, который вы хотите продемонстрировать, Алексей Натанович, только мешает вам в принятии правильного решения. Подумайте над моим тезисом. Ещё раз искренне прошу прощения за беспокойство.
Сидоровский ушёл, а Алексей Натанович вспомнил, как Илья Золотой рассказывал ему, что однажды Владимир Евграфович, будучи ещё холостым, предоставил свою комнату незнакомой женщине, а сам несколько дней ночевал на кафедре.

13.15
Срок подачи заявления для участия в конкурсе на замещение вакантной должности ректора подходил к концу, и Соловьёв, памятуя о разговоре с Александром Николаевичем Вороновым на зимовье, сделал последний шаг. Подал своё заявление. В тот же день профессор Хромов пригласил его к себе на разговор.
– Заходите, Алексей Натанович, присаживайтесь. Как провели отпуск, где были?
– Несколько недель гостили у родителей. Потом были в Ленинграде — сын поступал в институт.
— В какой?
— Ленинградский военно-морской институт.
— Серьёзное заведение. Поступил?
— Да, всё в порядке.
– Прекрасно. А что слышно с защитой докторской диссертации? Вы уже доложили её на кафедре?
– На московской – да. А на нашей планирую сделать это в ближайшее время.
– Это очень хорошо. Институту нужны специалисты высшей квалификации. Дерзайте.
– Извините, Сергей Викторович, хочу у вас спросить, почему в нашем институте упразднили должность проректора по науке?
– В стране нет денег, уважаемый. Поэтому и упразднили. Что тут непонятного.
– Всё не понятно. Мы же технический вуз, Сергей Викторович. Живём и работаем рядом с Норильским комбинатом. А на комбинате проблемы для проведения научных исследований были и всегда будут.
– Проблемы есть, а денег нет. Ну ладно, Алексей Натанович, не будем о грустном. Мне сказали, что сегодня вы подали заявление в комиссию по выборам ректора?
– Да. Решил участвовать в выборах.
– Это хорошо. Если не будет состязательности, министерство вообще может отменить выборы. Так что желаю успехов.
– Спасибо.
– Только хочу вас предупредить, Алексей Натанович: для того чтобы выиграть выборы, вам нужно обеспечить поддержку своей кандидатуры в соответствующих инстанциях.
– Понятно. Но выходов на эти инстанции у меня, к сожалению, нет.
– Тогда, может, объединим наши усилия? Не будем устраивать потешные игры?
– Нет, Сергей Викторович, я пойду на выборы самостоятельно.
– Ну, смотрите. Моё дело предложить. А дальше вам решать.
– Спасибо. До свидания.
Соловьёв вышел от ректора в полной уверенности, что принял правильное решение. Из разговора с Хромовым он понял, что тот не видит в нём серьёзного соперника. На это указывало, как минимум, два момента: во-пер¬вых, предложение Хромова объединить усилия, а во-вторых, намек на то, что у него нет поддержки серьёзных людей. Но это не имело для него никакого значения. Он всё равно будет участвовать в выборах.

13.16
Конференция по выборам ректора Норильского технологического института была назначена на 30 декабря 1990 года. Полярная ночь в полном разгаре. Мороз небольшой, но крепко пуржит. Алексей Натанович простоял на остановке, ожидая автобуса, больше тридцати минут. Опаздывать нельзя, но со стихией не поспоришь.
В гардеробе было много людей, в том числе и незнакомых. В связи с тем, что начало конференции было назначено на час дня, третью пару занятий у студентов отменили. Большинство из них ушли домой, что позволило разместить верхнюю одежду многочисленных гостей. Поднимаясь по лестнице в актовый зал, Алексей Натанович увидел, что поддержать его пришли Алиса и Илья.
Открыл конференцию председатель комиссии по выборам ректора института проректор Козлов. Он предоставил слово секретарю Учёного совета Данилову, который ознакомил присутствующих с порядком проведения конференции. Кандидатов занять вакантную должность ректора института было трое: профессор Хромов, профессор Попов и доцент Соловьёв. В таком же порядке они и выступали.
Профессор Хромов подготовил демонстрационные листы, которые позволяли наглядно оценить его деятельность как ректора за прошедшие пять лет. Это было похоже на отчёт о проделанной работе с элементами программы на будущее. Профессор Попов рассказал о современном состоянии системы высшего образования в стране и в мире. Обосновал необходимость создания учебно-методического комплекса в единственном заполярном вузе, функционирующем на территории гигантского по своим размерам и потенциалу Норильского промышленного района.
Алексей Натанович выступал последний. Говорил он, несколько отстранившись от микрофона.
– Уважаемые товарищи! Моё выступление после солидных докладов профессора Хромова и профессора Попова покажется вам несколько поверхностным, но сразу хочу ответить на основной вопрос: как я вижу будущее Норильского технологического института? Никак. Норильский институт может продолжать надувать щёки, рассказывать, сколько умных и остепенённых людей работает в его стенах, вводить всякие иностранные термины для характеристики свой работы, но он обречён на регрессивное, а не прогрессивное будущее. И эта ситуация будет продолжаться до тех пор, пока Норильским институтом совместно с Норильским комбинатом не будет создана и реализована на практике всеобъемлющая программа подготовки и использования инженерных кадров в Норильском промышленном районе.
Я не раз говорил о том, что если в институт поступает слабый, не подготовленный к получению современного высшего образования контингент, то на выходе получается такая же некачественная продукция. Дай бог, чтобы – как говорила моя покойная бабушка – они мосты не строили. Сейчас в обиход нашей жизни вошли термины «бюджетное и платное образование». И мне здесь непонятно, кого мы обманываем? Неквалифицированный специалист, получивший диплом инженера, неважно за какие деньги – свои собственные или государственные, когда-нибудь начнёт работать по специальности. И тогда уже ничего нельзя будет исправить. Мы всё время повторяем как мантру, что есть престижные и непрестижные специальности. Да, есть. И дальше что? Мы знаем, что молодые люди не хотят учиться на непрестижных специальностях. А это горнодобывающие предприятия, металлургическая промышленность, строительные и энергетические объекты. И что, я вас спрашиваю, с этой ситуацией делать? Продолжать набирать на эти специальности тех, кто учился в школе с двойки на тройку, лишь бы выполнить план приёма? А они не только не хотят учиться на непрестижных специальностях, но и в дальнейшем на них работать. Зачем такому выпускнику быть горным мастером, если можно устроиться официантом в ресторане или обменивать деньги в киоске? Не по этой ли причине мы вообще упразднили систему распределения молодых специалистов? Очень печальная картина. Кстати, я недавно прочитал книгу об истории Петербургского института инженеров путей сообщения. В этот вуз было тяжело поступить, но ещё тяжелее было в нём учиться. Так вот. Выпускники этого института всегда знали, что им предстоит работать в чистом поле. Строить и эксплуатировать железные дороги на ветру и на морозе. И всё равно шли туда поступать, несмотря на высокий конкурс. Вот такого уровня спроса на все специальности нужно достигнуть в нашем институте, а не заниматься демагогией по поводу непрестижных специальностей.
Алексей Натанович вдруг остановился, повернулся к учёному секретарю Данилову и попросил стакан воды. Зал сидел молча и ждал продолжения его выступления.

13.17
– Прошу прощения за паузу. Я проработал деканом факультета нашего института более десяти лет и думаю, что имею право, с учётом своего опыта и знаний, претендовать на должность ректора. Деканат – это самое сложное подразделение вуза. Здесь всё связано в один узел – студенты, преподаватели, кафедры, ректорат, общественные организации, комбинат. Декан, так же как и ректор, должен уметь принимать непопулярные решения и отстаивать их. И здесь я хочу высказать своё мнение по поводу принятия ректором Хромовым решения об упразднении в нашем институте должности проректора по науке. Причина, как объяснил мне сам профессор Хромов, весьма банальна – нет денег на науку. Так вот я с этой трибуны ответственно заявляю: оставить технический вуз без науки – это безумный путь в никуда. Не может быть качественного обучения специалистов без научных исследований и, следовательно, Норильский технологический институт априори не выполняет свою основную задачу, связанную с подготовкой грамотных инженеров. Проведение научных исследований – это не только постоянное повышение квалификации самих преподавателей, но и привлечение к научной работе студентов.
Замечу, что ординарных преподавателей в высшем учебном заведении, по определению, не бывает. А тем более в нашем заполярном институте. Просто ректорату нужно к каждому преподавателю найти индивидуальный подход, помочь ему раскрыться на научной стезе. Мне опять возразят – для этого нужны деньги. Да, нужны. Никто с этим не спорит. И поэтому ректор должен, извините за выражение, не вылезать вместе с проректором по науке из приёмной директора Норильского комбината. Я допускаю, что должность ректора не позволяет до такой степени одалживаться, но ситуация требует только такого и никакого другого подхода.
И последнее. Наверное, самое важное. Труд преподавателя высшего учебного заведения должен оплачиваться таким образом, чтобы ему хватало заработной платы на достойную – подчёркиваю, достойную – жизнь. Чтобы он не бегал с работы на работу в мороз и пургу, а полностью отдавал себя одному серьёзному делу. Мы в Норильске живём, а не в Сухуми. Не может преподаватель прибегать в институт за пять минут до лекции. Ему нужно хотя бы полчаса, чтобы элементарно согреться и придти в себя, прежде чем начать занятие. У нас в Москве на кафедре был профессор, который в день своей лекции отменял все другие виды работ. Даже встречи с аспирантами. Настолько серьёзно он относился к своим обязанностям.
В заключение своего выступления хочу поддержать профессора Попова, который отметил, что Норильский технологический институт в своей повседневной деятельности должен соответствовать задачам и результатам работы Норильского комбината. Поэтому для вскрытия колоссальных научных резервов нашего института, в случае если меня изберут ректором, обязуюсь лично встретиться с каждым преподавателем нашего института и задать ему два вопроса. Первый: «Ваши научные планы на ближайшие пять лет?» и второй: «Какая помощь вам необходима для их реализации?». А все красивые слова, попавшие сегодня в наш лексикон с Запада, так и останутся словами, пока мы не научимся работать с вопросом «что нужно сделать?», а не с вопросом «зачем это делать?». Благодарю за внимание.
Конференция по выборам ректора Норильского технологического института проголосовала за избрание на должность ректора профессора Сергея Викторовича Хромова. Алексей Натанович Соловьёв отстал от победителя на восемнадцать голосов.

Глава 14. Докторская степень

14.1
В кабинете Хромова Алексей Натанович Соловьёв не был уже давно. С того дня, как подал заявление об освобождении его от должности декана. За прошедшее время он успел не только защитить докторскую диссертацию на Учёном совете МВТУ им. Баумана, но и пройти утверждение Высшей аттестационной комиссии. Сегодня ректор института должен был вручить Соловьёву диплом доктора технических наук. Хромов выполнял эту миссию добровольно и регулярно, привозя из Москвы полученные по доверенности документы. Как ему казалось, это делало его причастным к данным радостным событиям.
По традиции церемония вручения диплома была последним пунктом повестки дня совещания, но приглашённый должен был присутствовать на нём с самого начала. Алексей Натанович откровенно скучал, разглядывая обстановку кабинета, в котором раньше бывал много раз. В отличие от кабинета проректора, кабинет ректора был на четыре окна и поражал своими размерами. Помимо огромного письменного стола, к которому примыкала тумбочка с несколькими телефонами, стоял длинный стол для совещания. За ним свободно могли уместиться одновременно до двадцати пяти человек. По углам ректорского кабинета красовались три кадки с фикусами, а напротив окна стоял диван, два кресла и журнальный столик. Завершал композицию большой застеклённый шкаф. Часть шкафа была занята книгами, а часть – подарками, которые получил Норильский технологический институт по разным поводам. Но Алексея Натановича занимал один вопрос: зачем большим начальникам нужны большие кабинеты, в которых, как эхо, разносятся голоса людей? Какую они при этом преследуют цель: парализовать волю посетителя или сразу показать разницу между хозяином такого кабинета и всяк в него входящим? Человек, в самом деле, пугается большого кабинета и, входя в него, становится, как правило, маленьким и жалким? Сейчас Алексею Натановичу вспомнился разговор, который состоялся у него с ректором примерно год назад, когда он попросил предоставить ему отпуск для завершения докторской диссертации. Написав заявление заранее, он подал его Хромову после обсуждения какого-то рабочего момента.
– Что это, Алексей Натанович?
– Моё заявление. Прошу предоставить мне шестимесячный отпуск для завершения докторской диссертации.
– Какой может быть отпуск в середине учебного года? Вы что? А факультет на кого оставите?
– Обязанности декана можно возложить на методиста факультета Ольгу Владимировну. Она полностью подготовленный для этого человек.
– Нет, не уговаривайте меня. Отпуск я вам могу предоставить не более чем на четыре месяца, и то присовокупленный к летнему.
– Но летом, Сергей Викторович, в Москве никого на кафедре нет, и мой отпуск будет малоэффективен.
– Не понимаю, что вас не устраивает? Вы выходите в отпуск первого июля и возвращайтесь на работу первого ноября. Для работы на московской кафедре у вас есть два месяца — сентябрь и октябрь. И вообще, вы в курсе, Алексей Натанович, что в настоящее время научная общественность активно обсуждает целесообразность защиты докторских диссертаций в СССР. Ведь нигде в мире, кроме как у нас, нет системы защиты двух диссертаций. Хоть я сам тоже защищал докторскую. Что вы на это скажете?
– Ничего. Думаю, что советская наука должна, во-первых, идти своим путём, а не оглядываться всё время на зарубежную. У нас тоже есть чему поучиться. А во-вторых, уж больно мы отличаемся по многим параметрам от Запада, чтобы равняться с ними по количеству защищаемых диссертаций. Кстати, на Западе весьма положительно относятся к научной деятельности учёного после защиты диссертации. У них это называется «постдокторат», который заканчивается, как правило, серьёзной монографией. Так что между нами и ими, мне кажется, небольшая разница. Больше в названии и процедуре.
– Вы зачем, Алексей Натанович, мне это рассказываете? Вы думаете, что я ничего не знаю о постдокторате?
– Извините, к слову пришлось. Кстати, мой научный руководитель любит повторять: кандидаты должны тянуться за докторами, а не вытягиваться перед ними.
– Красиво сказано. Почему же не все кандидаты становятся докторами?
– По моему глубокому убеждению, исключительно из-за лени. Есть кандидаты, которые дадут фору любому доктору. Они просто не хотят заниматься неблагодарным процессом подготовки и защиты докторской диссертации.
– А вы, значит, хотите?
– Хочу.
– Ну, тогда перепишите, пожалуйста, своё заявление и подайте мне через канцелярию в установленном порядке. И поразмышляйте над моими предложениями.

14.2
Совещание подходило к концу, когда ректор Хромов, расплывшись в улыбке, обнажившей розовые дёсна, радостным тоном объявил:
– А сейчас по поручению Высшей аттестационной комиссии СССР я хочу вручить диплом доктора технических наук нашему уважаемому коллеге Алексею Натановичу Соловьёву и пожелать ему дальнейших успехов.
Ректор вышел из-за стола и направился к Соловьёву. Крепко пожав ему руку, протянул диплом. За ректором с поздравлениями потянулись другие участники совещания – проректоры, деканы, руководители различных подразделений. В числе прочих подошла и Алла Ивановна Доронина, которая во время совещания сидела за большим столом спиной к Алексею Натановичу. Красивая, высокая, элегантно одетая, она как-то по-особенному на него посмотрела.
– Дорогой Алексей Натанович, искренне поздравляю вас с высоким научным званием и желаю всего самого хорошего. У меня к вам только один вопрос: как вы умудрились на своей хлопотной должности написать докторскую диссертацию?
– Большое спасибо, Алла Ивановна, за поздравление. Только диссертации не пишут. Диссертации делают, а пишут романы.
– Неважно. Вы всё равно большой молодец.
Алла Ивановна протянула ему свою маленькую, узкую в запястье правую руку, и Соловьёв, удерживая докторский диплом, попытался пожать её руку левой. Ему это почти удалось, но диплом вдруг выскользнул и упал на пол. Поднимая его с пола, Алексей Натанович на мгновение разжал пальцы, но тут же снова ухитрился погрузить ладонь Аллы Ивановны в свою. И тут произошло необъяснимое. Будто сгорел предохранитель в соединяющей цепи и накоротко замкнул их руки. Алла Ивановна попыталась высвободить свою, но у нее ничего не получалось. Рука Алексея Натановича тоже не слушалась никаких команд. Так они и стояли посреди кабинета ректора, взявшись за руки и обращая на себя внимание окружающих. Выдернув, наконец, свою руку, Алла Ивановна шёпотом проговорила какое-то извинение и быстрым шагом направилась к выходу, а Соловьёв продолжал машинально принимать поздравления.
После всех пожеланий и рукопожатий Алексей Натанович вышел в коридор. Щёки его горели. Не понимая, что с ним происходит, он зашёл в туалет и сполоснул лицо холодной водой. Потом спустился на первый этаж и вышел на крыльцо. Мартовский мороз позволил ему простоять раздетым несколько минут, но, к сожалению, этого было недостаточно, чтобы придти в себя. Снова зайдя в здание института, Алексей Натанович остановился перед доской объявлений. Бессмысленно глядя на доску и ничего там не видя, он пытался понять, что за необыкновенное состояние возникло у него при прикосновении к руке Дорониной? Почему он никогда не испытывал ничего подобного, пожимая руки другим женщинам? Что за ток, которым его неожиданно ударило?
Алексей Натанович поднялся на четвёртый этаж и открыл дверь своей кафедры. Кроме Светланы, которая, как обычно, была занята какими-то документами, и говорящего по телефону Кобылянского, там никого не было. Он прошёл вглубь кафедры и сел за свой стол. Перекладывая бумаги, Алексей Натанович сделал вид, что очень этим озабочен. В резуль¬тате своих действий привёл всё на столе в полный беспорядок. Но он этого не замечал, силясь посекундно вспомнить, что же с ним, на самом деле, произошло в кабинете ректора.
К большому сожалению, в его сознании запечатлелся только миг, когда Алла Ивановна буквально вырвала свою руку из его, прекратив тем самым неприятный для неё контакт. Вывод напрашивался только один: своим безо¬бразным поведением он не только поставил серьёзную женщину в неловкое положение, но и навсегда испортил с ней отношения. Такое поведение приличные люди не прощают.

14.3
Прошло два месяца. С Аллой Ивановной Дорониной Соловьёв больше нигде не встречался. В его преподавательской деятельности общих с ней тем у него не было. В институтскую столовую Алексей Натанович тоже не ходил, так как обедал дома. К тому же работали они в разных частях огромного институтского здания, поднимаясь по разным лестницам на свои этажи – она по правой стороне, он по левой. Общественные мероприятия, где им можно было бы пересечься, в перестроечные времена практически прекратились. Даже партийные собрания в институте – в связи с непонятным статусом партийной организации – не проводились. Да он на них всё равно бы не пошёл, так как более полугода назад самостоятельно вышел из пар¬тийных рядов. И тем не менее одно мероприятие – с точки зрения встречи с Дорониной – Алексея Натановича весьма заинтересовало.
Это было общее собрание студентов и преподавателей института по выдвижению кандидатов в народные депутаты СССР по Норильскому избирательному округу. Когда Алексей Натанович зашёл в актовый зал института, свободных мест уже не было. Кто-то из студентов уступил ему свое место в середине шестого ряда. Оглядевшись по сторонам, Алексей Натанович заметил Доронину. Она сидела в третьем ряду наискосок от него. Ему было хорошо её видно — собранный на затылке золотистый пучок волос, перехваченный дорогой заколкой, правое ухо со сверкающей бриллиантовой серёжкой, точёная шея, гордая осанка. Алла Ивановна производила впечатление ухоженной и довольной своей жизнью женщины, которую ничего, по большому счёту, не интересует. Алексей Натанович всё собрание просидел, не отрывая от неё взгляда. Алла Ивановна несколько раз поёжилась, но ни разу не оглянулась назад.
За несколько минут до окончания собрания Алексей Натанович незаметно вышел из зала, чтобы не попасться Дорониной на глаза.

14.4
22 мая 1991 года. До начала весенней сессии оставалась ещё неделя, и Алексей Натанович решил использовать это время для командировки в Красноярск. Он зашёл в отдел кадров института за командировочным удостоверением и в журнале записей убытия увидел: «Доронина А. И., город Красноярск. Срок командировки – с 17 по 24 мая 1991 года». Его опалило жаром. Так как он вылетает в командировку завтра, то есть возмож¬ность пересечься с Аллой Ивановной в Красноярске. Найти её там не пред¬ставляет большого труда, так как все норильчане останавливаются, как правило, в ведомственной гостинице Норильского комбината «Север».
Поменять билет с завтрашнего дня на сегодняшний абсолютно невозможно. Майские рейсы из Норильска во всех направлениях всегда вылетают с полной загрузкой. Это время, когда норильчане целыми семьями убывают на всё лето в отпуск. Придётся лететь своим рейсом. Самолёт из Норильска приземлился в Красноярске в четыре часа дня. Памятуя о наставлениях, которые в своё время он получил от заведующего лабораториями кафедры Витька, Алексей Натанович вышел из самолёта одним из первых. Небольшой чемодан в одной руке, плащ в другой. На выходе из здания аэропорта Емельяново стояло несколько свободных такси. Сейчас далеко не все пользуются, ввиду его дороговизны, этим видом транспорта. Поездка до гостиницы «Север» заняла сорок минут. У стойки администратора толпилось несколько человек. Чтобы не терять время на очередь, Алексей Натанович прошёл в буфет ресторана при гостинице и купил там красиво упакованную в целлофан подарочную корзину. В корзине лежала бутылка армянского коньяка, коробка шоколадных конфет и два больших апельсина. Когда он вернулся, очереди уже не было. Администратор гостиницы, женщина средних лет, приветливо ему улыбнулась.
– Здравствуйте. Дежурный администратор Васильева. Слушаю вас внимательно.
– Здравствуйте. Я профессор Соловьёв из Норильска. Мне нужен одноместный номер.
– К сожалению, уважаемый профессор, в нашей гостинице одноместных номеров нет. У вас бронь на одно место в двухместном номере.
– Тогда я беру весь номер.
– Так там ведь две кровати? – Приветливость с лица женщины почему-то сразу исчезла.
– Я готов оплачивать обе кровати.
– При настоящем дефиците мест в гостинице для этого вам нужно получить разрешение заместителя директора гостиницы.
– Зачем? Ведь я плачу за весь номер.
– Таков порядок.
Женщина с укоризной смотрела на Соловьёва. Ей было совсем непонятно, зачем платить деньги за пустую кровать. Что за блажь? Ну да ладно, этим гостям из Норильска виднее. У них, как известно, шальные северные деньги.
После разговора с заместителем директора гостиницы и оплаты номера за пять дней вперёд Алексей Натанович получил ключи от 208-го номера. Номер был достаточно просторный и не совсем стандартный. Прихожая с вешалкой и большим зеркалом, из которой был вход в комнату с одним окном, выходящим во двор. В комнате две односпальные кровати, стоящие вдоль разных стен на почтительном расстоянии друг от друга, круглый стол с двумя стульями и платяной шкаф. Алексей Натанович разложил по полкам в шкафу свой скромный гардероб. Потом пошёл в ванную, принял душ и побрился, хотя то и другое уже делал сегодня утром дома в Норильске. После этого освежился дорогим одеколоном с непонятно на что намекающим названием «Для тебя» и тщательно расчесался перед зеркалом. Решив надеть светло-голубую рубашку и галстук в крупную полоску, в последний момент обнаружил, что костюм, в котором просидел несколько часов в самолёте, изрядно помят. Идти искать утюг и гладить брюки нет времени и вместо костюма Алексей Натанович надел тёмно-коричневую тенниску с ко-роткими рукавами, джинсы и спортивные туфли. Посмотрев в зеркало, он таким понравился себе даже больше, чем в традиционном пиджаке и рубашке с галстуком. На часах было уже половина седьмого вечера, а он ещё даже не узнал, в каком номере гостиницы остановилась Алла Ивановна Доронина.

14.5
Алексей Натанович быстро спустился в фойе. У стойки, где он оформлял номер, была уже другая женщина, безразлично взглянувшая на него.
– Извините, я хочу узнать, в каком номере проживает Доронина Алла Ивановна из Норильска.
– Одну минуту, сейчас посмотрю по журналу гостей. Вот, нашла: номер 310.
– Благодарю вас. А скажите, где в Красноярске можно купить цветы? – поинтересовался у неё Алексей Натанович.
Необычный вопрос о цветах администратору, видимо, очень понравился, так как она с удовольствием начала подробно на него отвечать:
– Днём можно купить в цветочном магазине, но он работает до шести часов. А вечером только на рынке, у спекулянтов. Ещё цветы продаются в киоске на первом этаже Центрального универмага. Но, к сожалению, они не всегда там бывают.
– Спасибо. Вы очень любезны.
Ехать за цветами на рынок и терять, как минимум, час дорогого времени не стоило. Вернувшись в свой номер, Алексей Натанович достал из подарочной корзины бутылку коньяка, коробку конфет и выставил их на стол. Рядом с ними пристроил два больших оранжевых апельсина. Осмотрев шкаф и не найдя там рюмок, принёс из ванны гранёные стаканы. Другой посуды в номере не было. Полюбовавшись со стороны своим натюрмортом, поправил скатерть и плотно придвинул к столу оба стула. После этого внимательно оглядел номер и убрал чемодан в шкаф, плотно закрыв его створки. Ещё раз обошёл комнату, стараясь не пропустить какую-нибудь мелочь. Поправил покрывало на кровати. Потом подошёл к окну и наглухо задёрнул тяжёлые шторы, практически не пропускавшие свет.
Алексей Натанович понял, что он всеми способами оттягивает момент, когда должен выйти из своего номера и подняться по лестнице на третий этаж. От этих мыслей его ноги стали ватными, в груди что-то заныло. К последнему выражению Алексей Натанович всегда относился как к фигуре речи, но нытьё это, оказывается, на самом деле существовало – необъяснимое удручённое состояние организма, с которым было необходимо быстро справиться. Но слабость была не только в ногах, но и во всём теле. Хотя, по правде говоря, это была не слабость. Это был страх, который никогда в своей жизни не испытывал. Он, зрелый мужчина, вдруг испугался? И кого? Женщины, которой бредит во сне? О встрече с которой мечтает много лет? Женщины, которая сейчас находится на расстоянии одного этажа от него? Да это уже клиника. Ему лечиться надо, а не думать о любовных авантюрах. И снова в голове мелькнула спасительная мысль: а может, все-таки, смотаться на рынок за букетом цветов?
От страха и пустых вопросов Алексей Натанович снова вспотел. Он снял тенниску и пошёл в ванну. Там ополоснул лицо и грудь холодной водой. Насухо вытерся полотенцем и глянул в зеркало. Оттуда на него смотрел жалкий и слабый человек, который непонятно зачем всё это затеял.
Алексей Натанович стоял, с сожалением созерцая своё отражение, и тут с ним что-то произошло. Взгляд стал жёстким и требовательным, как будто кто-то из глубины зеркала отчётливо, не терпящим возражения тоном, сказал: «Не будь идиотом! Учти, если ты сейчас спасуешь, то до конца своих дней не простишь себе этого. Никаких слюней, никаких сомнений. Только вперёд».

14.6
Номер 310 был на третьем этаже почти над ним. Алексей Натанович подошёл к двери и постучал. Дверь открыла незнакомая молодая женщина.
– Извините, мне нужна Алла Ивановна Доронина.
– Она куда-то ушла.
– Не сказала, когда вернётся?
– Нет, не сказала. Может, ей что-то нужно передать? Я её соседка Света.
– У вас, Света, не найдётся листка бумаги. Я напишу Алле Ивановне записку.
– Конечно, найдётся. Да вы проходите – что стоите в дверях? Даже неудобно как-то.
– Нет-нет, спасибо. Я здесь постою.
– А если желаете, подождите Аллу в комнате.
– Нет, большое спасибо. Я только напишу ей записку.
После ухода мужчины, не пожелавшего даже зайти в номер, Света сразу развернула записку. В ней было всего три бессвязных слова: «Жду. 208. Я».
Никогда в своей жизни Алексей Натанович не следил за тем, как течёт время. Ему это было не интересно. Он его просто не замечал. А сейчас каждая секунда гулко отдавалась в голове, как будто кто-то бил ему по темени тяжелой кувалдой. Встречая в литературе образное описание времени – летит, ползет, стоит на месте, – он прекрасно сознавал, что это происходит только в сознании человека. Время нельзя ни замедлить, ни убыстрить. Оно идёт, как идёт. Но сейчас Алексей Натанович был категорически не согласен с этой аксиомой. Он не хотел, он больше не имел сил ждать реализации мечты, которая не оставляла его в покое уже более десяти лет.
Через каждые пять минут он тупо смотрел на свои часы. Было впечатление, что они стоят. Один раз он даже сильно встряхнул их, но стрелки не убыстрили свой ход. И тут его снова, как полчаса назад, охватил страх. А если она сегодня, в последний вечер своей командировки, вообще не придёт ночевать в гостиницу? У неё ведь могут быть в Красноярске друзья, родственники, хорошие знакомые. И она может остаться у кого-то из них ночевать. Алексей Натанович чувствовал, что сейчас просто заорёт, завоет как раненый зверь. От отчаяния он так сильно сцепил руки, что побелели косточки пальцев.
Он начал ходить кругами по гостиничному номеру, постепенно убыстряя темп. Потом сел на стул и тупо уставился на бутылку с коньяком. Через полчаса со стула пересел на кровать и… сразу задремал. Сказался перелёт из Норильска в Красноярск.
Ему снилось, что в номер врывается дежурный администратор гостиницы Васильева и, не закрыв за собой дверь, с перекошенным от злости лицом громко кричит на весь коридор: «Я разрешила вам занять вторую кровать как профессору, а не приводить ночью в номер кого попало. Есть строгий приказ гостиничного начальства, категорически запрещающий делать это».
На этих убийственных словах администратора Алексей Натанович проснулся. Часы показывали без двадцати девять. Он проспал меньше часа.
А ещё через несколько минут раздался тихий стук в дверь. Это была она, Алла Ивановна Доронина, его недосягаемая звезда. Счастливая, румяная, не успевшая даже снять с себя плащ, она без слов повисла у Алексея Натановича на шее. Он еле успел подхватить её и удержать. А она впилась своими губами в его губы. Казалось, что сейчас ничто не может оторвать их друг от друга и этот поцелуй будет продолжаться вечно.
Отстранившись от него на миг, она тихо прошептала:
– Потуши свет.

14.7
Алексей Натанович нащупал выключатель. В комнате сразу стало совершенно темно. Не отпуская Аллу Ивановну ни на секунду, он стал пятиться в глубину комнаты по направлению к кровати. Она не сопротивлялась и только всё время повторяла:
– Мальчик мой любимый. Дождалась. Чудо-то какое.
А он целовал её и раздевал, не успевая вставить ни единого слова. Целовал и раздевал.
Они лежали на узкой односпальной кровати обычного гостиничного номера, крепко прижавшись друг другу. В полной темноте и абсолютной тишине. Вся гостиница спала и не догадывалась о долгожданном, выстраданном в течение многих лет счастье двух достойных людей.
И тут она заговорила, тихо-тихо, только чтобы он слышал:
– Запомни, Алёша, на всю жизнь. Интуиция женщины – это великая неземная сила. Я знала, что ты сегодня приедешь, и поэтому раньше обычного вернулась в гостиницу.
– Не может быть, – прошептал он в ответ.
– Может. Я вообще всё знаю про нас на многие годы вперёд.
Она замолчала, а потом почему-то беззвучно заплакала. А он, не задавая никаких вопросов, осушал её слёзы своими поцелуями.
Алексей Натанович проснулся от её взгляда. Подперев голову рукой, Алла Ивановна с какой-то глубинной теплотой смотрела на его лицо сквозь беспорядочно рассыпанные пряди. Как будто хотела что-то увидеть там новое, неизвестное и надолго запомнить. Её потрясающей белизны тело как будто светилось в темноте гостиничного номера. Без очков она казалась совершенно беспомощной и очень молодой. Он потянулся к ней и нежно поцеловал в плечо.
– Крепкие у вас нервы, Алексей Натанович. Смотрю на вас влюблёнными глазами уже больше получаса, а вы спите и никак на это не реагируете.
– Да? А я не чувствовал вашего взгляда, Алла Ивановна.
– Восхищённого взгляда. Вы, мужчины, много чего в жизни не чувствуете. Природа распорядилась на ваш счёт таким удивительным образом, чтобы не отвлекать от серьёзных государственных дел.
– И это правильно, любимая моя. Природа мудра. Она ничего не делает зря. Вы к ней, милые женщины, время от времени прислушивайтесь.
– В каком плане прислушивайтесь? Да мы с ней никогда не расстаёмся. Это наше естественное состояние. Ведь женщины живут чувствами, а мужчины – страстями.
– Молодец, нашла, чем уколоть мужчин. А чем плохо быть страстным? Который сейчас, кстати, час?
– Уже десять утра.
– Десять утра? А мы с вами ещё не завтракали.
– Так мы ещё и не ужинали. Вон на столе стоит весь ваш, Алексей Натанович, нераспечатанный боекомплект: коньяк, конфеты, апельсины. Основательно вы подготовились к штурму новой женщины. Вы так всегда поступаете?
– Всегда. А что в этом плохого? К женщине необходимо найти подход, а не лезть напролом. Она сама, после рюмки хорошего коньяка, вам его подскажет. Или, по вашему мнению, так не следует поступать?
– Почему не следует? Следует, но не во всех случаях.
– А в каких случаях, душа моя, следует, а в каких нет? Я в этом не очень разбираюсь.
– Это вы уж сами, дорогой Алексей Натанович, сообразите. Без моей подсказки. А теперь скажите мне, почему вас вдруг потянуло налево?
– А вас почему?
– Не хотите отвечать, не надо. Тогда я вам скажу. Дело в том, что я в вас давно влюблена. С самого первого дня, как увидела. В вас, Алексей Натанович, много естественного, мужского, что в сочетании с природным обаянием встречается не так часто.
– Согласен, продолжайте, Алла Ивановна, – попытался перевести разговор в шутку Соловьёв.
– С чем это вы согласны?
– С тем, что вы сейчас сказали обо мне. Мой папа любил повторять одну поговорку: уступи женщине в малом, чтобы потом ещё раз уступить в большом.
– Умный у вас папа, Алексей Натанович. А что в высказывании вашего папы означает большое, а что малое?
– Малое – это то, что вы мне безумно нравитесь, Алла Ивановна. Давно нравитесь.
– А большое?
– А большое – что мне ужасно хочется кушать.
– Ах вы обманщик, Алексей Натанович. Я приготовилась услышать от вас что-нибудь умное, приятное, а вы выставляете напоказ свои мужские инстинкты.
– Простите меня, любовь моя. Обещаю подумать над этой проблемой. Вы лучше мне скажите, какие у вас на сегодня планы?
– Планы очень простые – провести с вами, мой повелитель, весь день. До самого вечера. Я вчера, как чувствовала, закрыла свою командировку. Единственное, что мне нужно сделать, так это пойти собрать свои вещи и перенести чемодан к вам в номер. Если вы, конечно, не возражаете. Да, ещё спуститься на первый этаж и отдать ключ от номера администратору. А у вас какие на сегодня дела, позвольте узнать?
– А у меня только одно дело – сегодня и до конца своих дней любить вас. Пока вы меня не бросите.
– И не надейтесь, Алексей Натанович. Я вас никогда не брошу. Вы всегда были, есть и будете в моей жизни. У меня, кстати, на работе, в ящике письменного стола, лежит ваша фотография. Когда я прихожу на работу, я выдвигаю ящик стола и здороваюсь с вами. Когда ухожу – прощаюсь. Я с вами всё время в течение дня разговариваю, советуюсь по всем вопросам и просто любуюсь.
– А как и когда к вам попала моя фотография?
– Точно не помню. Лет десять назад.
– Это не годится.
– Почему не годится?
– Потому что это старая фотография. Она не соответствует моему нынешнему статусу.
– Какому статусу?
– Статусу профессора.
– Помилуйте, уважаемый. О каком профессоре может идти здесь речь? Вы навечно останетесь в моей памяти робким, жалким преподавателем, который пришёл ко мне в кабинет много лет назад посоветоваться, как вести себя со студентами. Это была незабываемо увлекательная беседа.
– Обижаете, Алла Ивановна. Я уже тогда был старший преподаватель.
– Хорошо, пусть будет старший преподаватель. Я обязательно учту ваше замечание и найду другую фотографию, отвечающую настоящему моменту. А вообще, вы зря волнуетесь, Алексей Натанович. Без вас и вашей фотографии я всё равно уже никогда не смогу жить.

14.8
Алла Ивановна и Алексей Натанович со смехом продолжали называть друг друга по имени-отчеству, как будто прошедшей ночью ничего между ними не было. Как будто они не признались друг другу в большой и искренней любви.
– Ну так что, Алексей Натанович, вы не возражаете против того, чтобы я оставила вас на часок?
– Нет, конечно, Алла Ивановна. Тем более что вы меня об этом заранее уведомили. Правда, я буду за вами очень скучать. Скорее возвращайтесь.
– Как банально, уважаемый профессор, вы сформулировали своё трогательное отношение ко мне. Утешьтесь апельсинчиком и ждите. Всё пройдёт. И это тоже, как сказал царь Соломон.
Алла Ивановна ушла. Алексей Натанович быстро убрал кровать, принял душ и побрился. На часах было без десяти одиннадцать. Он спустился на первый этаж в ресторан. Его входная дверь была закрыта, хотя сквозь матовое стекло были видны движущиеся силуэты людей. Алексей Натанович аккуратно постучал, но прошло несколько минут, прежде чем на его стук обратили внимание.
– Извините, молодой человек, но ресторан до двенадцати часов закрыт, – строгим голосом сообщил официант, приоткрыв дверь.
– Я хочу заказать обед в номер. С кем можно по этому поводу переговорить.
– Одну минуточку, я сейчас узнаю. – Официант ушёл, но ненадолго. – Пройдите, пожалуйста, в кабинет метрдотеля ресторана. Вас там ждут.
Метрдотелем оказалась молодая симпатичная женщина в чёрном костюме и белой блузке с жабо. На лацкане её пиджака красовалась карточка: «Светлана Фёдоровна Солдатова. Менеджер зала».
– Здравствуйте, уважаемый гость. Чем могу быть вам полезна?
– Здравствуйте, уважаемая Светлана Фёдоровна. Я бы хотел заказать в свой номер обед на две персоны по высшему разряду. Дело в том, что у меня сегодня очень знаменательный день. День моего признания в любви одной прекрасной женщине. Поэтому прошу вас обставить этот обед аксессуарами в соответствии с рангом данного события.
– Позвольте узнать ваши имена и номер комнаты.
– Алла Ивановна и Алексей Натанович. Номер 208.
– Будете смотреть меню, Алексей Натанович?
– Нет, всё на ваше усмотрение.
– К какому часу подать обед?
– К двенадцати.
– Не волнуйтесь. Всё будет исполнено в лучшем виде.

14.9
Они подошли к 208-му номеру почти одновременно – Алла Ивановна и Светлана Фёдоровна. На стук в дверь раздался бодрый голос Алексея Натановича:
– Входите, открыто. Прошу вас, Светлана Фёдоровна, хозяйничайте. А это моя любимая женщина – Алла Ивановна. Познакомьтесь, пожалуйста.
– Очень приятно, но я только на минутку, Алексей Натанович. Расстелю на столе скатерть и поставлю вазу с цветами. Остальное всё сделают официанты.
Официантов было двое – один пожилой, уже явно пенсионного возраста, другой совсем молодой. Пожилой немногословно руководил действиями молодого, который только подносил блюда. Расставлял их пожилой, виртуозно работая руками в белых перчатках. Стол в центре комнаты был сервирован посудой из дорогого сервиза. Рядом с тарелками лежали серебряные приборы с какими-то вензелями и фирменные льняные салфетки. К большому столу официанты подкатили маленький столик на колёсиках, посредине которого сверкало ведерко с шампанским во льду, а по бокам свисали два белоснежных полотенца. Всё было очень красиво и богато.
Официанты выполнили свою работу и ушли, а в комнату снова зашла Светлана Фёдоровна.
– Дорогие гости, приятного вам аппетита. Второе блюдо принесём в час дня, а десерт – в половине второго.
Когда за метрдотелем закрылась дверь, Алла Ивановна со смехом спросила:
– Алексей Натанович, а скажите, пожалуйста, в связи с чем нас обслуживают как членов Политбюро?
– Я честно сказал Светлане Фёдоровне, что сегодня самый счастливый день в моей жизни — признался одной замечательной женщине в любви и хочу заказать по этому поводу изысканный праздничный обед.
– И всё?
– И всё. Лучше правды ничего в жизни нет. Это самый короткий путь к достижению любой намеченной цели.
– Дорогой мой, любимый Алексей Натанович, это уже не правда. Это посвящение посторонних людей в самые интимные стороны нашей с вами жизни. Я не хочу, чтобы в сегодняшнем празднике участвовал кто-то ещё, кроме нас. Мне стоило чересчур много душевных сил, чтобы открыть вам свои объятия. Я не хочу ни с кем из посторонних людей делиться своим маленьким счастьем.
Все эти слова Алла Ивановна произнесла на одном дыхании, а в конце своего короткого и страстного монолога по-детски расплакалась. Всхлипывая и шмыгая носом.
Не зная, что ответить, Алексей Натанович молча утирал ей слёзы своим платком.
– Успокойтесь, дорогая моя. Понятно, что женщины умнее и тоньше нас, мужчин. Сейчас вы в очередной раз преподали мне урок. Я же хотел сделать как лучше. Простите меня, любимая. Я буду просить у вас прощение всю жизнь. Позвольте мне предложить вам бокал шампанского. За нас.
Рейс у Аллы Ивановны был ночной. В восемь часов вечера пришло такси, чтобы отвезти её в аэропорт. Алексей Натанович вынес её чемодан и поставил в машину. Затем расплатился с водителем и попросил немного подождать. Расставались они долго, не в силах оторваться друг от друга.
– Ну, всё, Алексей Натанович, всё. Я пошла. Вы мне не звоните. Я вас сама найду. Будьте счастливы.

14.10
Из очередного отпуска Алексей Натанович вернулся в Норильск к началу учебного года. Настроение было отвратительное. От Аллы Ивановны не было никаких известий. В мозгу почему-то всё время крутились её последние слова, сказанные при расставании: «Будьте счастливы».
Он не находил себе места. Однажды даже решился подойти к её двери и дернуть за ручку. Дверь кабинета Аллы Ивановны была заперта.
А через несколько дней на кафедре раздался телефонный звонок. Секретарь Светлана взяла трубку.
– Вас, Алексей Натанович. Приятный женский голос.
– Слушаю, Соловьёв.
– Здравствуйте. Я подруга Аллы Ивановны Дорониной. У меня для вас от неё письмо. Как мы можем встретиться, чтобы я вам его передала?
– Как вам удобно.
– Тогда давайте сегодня в зале первого почтового отделения. В шесть часов вечера. У меня на голове будет берет белого цвета.
От института до первого почтового отделения неторопливым шагом было не более пятнадцати минут, но Алексей Натанович плёлся около часа, загребая ногами осеннюю норильскую грязь. По дороге зачем-то зашёл в кафе, хотя есть не хотелось. Полистал красочное меню и снова вышел на улицу. Стоя за оградой стадиона, понаблюдал за тренировкой местных футболистов. Он всеми возможными способами старался оттянуть момент встречи с подругой Дорониной, интуитивно чувствуя, что она несёт ему негативную информацию. Он словно шел за «похоронкой», которую ему должны, хочет он того или нет, непременно сегодня вручить.
Женщина в белом берете уже была в зале. Она одиноко стояла около высокого стола, за которым обычно заполняют почтовые отправления. Алексей Натанович медленно направился к ней.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, Алексей Натанович.
– Мы разве с вами знакомы?
– Нет, но однажды я видела вас по телевизору. Меня зовут Рита. Вот письмо Аллы Ивановны. Не знаю, что там написано, но она попросила меня всё передать вам на словах. У неё самой не было никаких сил подробно вам всё написать. Рита на несколько мгновений остановилась, но потом продолжила:
— Летом она уехала из страны.
– Как уехала? Куда? – охнул Алексей Натанович, чувствуя, что всё плывёт у него перед глазами. Ему вдруг стало очень холодно, словно кровь покидала тело.
– Она уехала в Израиль. Дело в том, что ещё год назад Алла Ивановна хотела уйти от мужа, но он уговорил её этого не делать.
– Почему хотела уйти от мужа? И зачем, в таком случае, уезжать в Израиль? – одними губами произнес Алексей Натанович.
– Алла Ивановна сказала мужу, что давно любит вас и поэтому не может продолжать жить с ним. У них дома был страшный скандал. Муж хотел пойти в институт, чтобы выяснить с вами отношения.
– Ну, и почему не пошёл?
– Она дала согласие уехать с ним и детьми на постоянное место жительства. Попытаться начать в Израиле новую жизнь и всё забыть.
– Вы сказали, что Алла Ивановна давно собиралась уйти от мужа. Но я несколько месяцев назад встречался с ней в Красноярске, и она ничего о своих планах мне не говорила.
– Ваша встреча с Аллой Ивановной уже ничего не могла изменить. Все документы на отъезд были оформлены заранее.
– Вы знаете её новый адрес?
– Нет, не знаю. Возьмите, пожалуйста, письмо и извините, что принесла вам скорбные вести.
– От кого-то я всё равно должен был их услышать.
– Извините, Алексей Натанович, вас не интересует, кто муж Аллы Ивановны?
– Нет, не интересует. Всего хорошего.
– До свидания.
Рита ушла, а Алексей Натанович продолжал стоять у стола первого почтового отделения. Перед ним лежал аккуратный белый конверт, который она ему оставила. На конверте ничего не было написано. Его можно было не вскрывать. Просто взять и бросить в урну. Или потерять. Любой человек, нашедший письмо, всё равно бы ни о чём не догадался.
Конверт был заклеен. Алексей Натанович аккуратно надорвал край. На тетрадном листке круглым ученическим почерком было написано: «Теперь ты всё знаешь. Я очень тебя люблю. Не ищи меня».
Через три года Алексей Натанович Соловьёв был избран по конкурсу профессором кафедры МВТУ им. Баумана и уехал с женой Алисой из Норильска. По рекомендации своих норильских друзей, они купили трёхкомнатную квартиру в девятиэтажном доме в городе Протвино Московской области. Дом стоял в тихом месте, и окна двух комнат выходили на лес, что полностью соответствовало их жизненной мечте. После отъезда Алиса больше нигде не работала, ожидая выхода на пенсию, а ещё через год они продали свою квартиру в Протвино и купили четырёхкомнатную квартиру в Москве.

Глава 15. Обретение счастья

15.1
Алексей Натанович Соловьёв жил один. Его жена, Алиса Батуева, умерла в 1996 году, не дожив до выхода на норильскую пенсию. Умерла от рака кожи. Врач, наблюдавший её последний год, объяснил Алексею Натановичу, что в смерти жены виновато южное солнце. После морских купаний Алиса всегда любила подолгу загорать – всё хотела выглядеть молодой, свежей, привлекательной и нравиться мужу. Но дело в том, что буряты могут загорать только лицом, а не телом. Сотни лет они кочевали по степи, подставляя лицо солнцу и ветру, а тело прятали под одеждой. Загар для Алисы оказался губительным. Их сын, Виктор Соловьёв, окончил Санкт-Петербургский военно-морской институт и был направлен на военную службу в Северодвинск, на подводный флот.
Ранним мартовским утром 2013 года в квартире профессора Соловьёва раздался телефонный звонок международной связи.
– Извините, пожалуйста, за беспокойство. Можно говорить с Алексеем Натановичем Соловьёвым?
– Слушаю вас.
– Я звоню из Израиля. С ведома Аллы Ивановны Дорониной, которая дала мне этот телефон. Я хочу написать вам письмо. Для этого мне нужен ваш почтовый адрес.
– Ничего не понял. А почему Алла Ивановна сама не может мне позвонить, а поручает это вам? Вы, собственно говоря, кто такой?
– Я её сын. Вы меня ещё раз извините. Говорите, пожалуйста, свой адрес, а то нас сейчас перервут.
И Алексей Натанович продиктовал свой почтовый адрес незнакомому молодому человеку. Судя по тому, как тот старательно выговаривал слова, русский язык был для него не родной. Более того, создавалось впечатление, что он вообще читает по бумажке заранее написанный русский текст. А рядом с ним кто-то стоит и подсказывает отдельные слова.
Алексей Натанович положил телефонную трубку и почувствовал, что у него вспотели руки. Спустя более, чем двадцать лет он впервые услышал, что на белом свете где-то есть Алла Ивановна Доронина. Алексей Натанович поискал глазами стул, чтобы присесть. Не найдя стул, прилёг на диван. А в голове один вопрос теснил другой. Почему не сама Алла Ивановна говорила с ним по телефону? Почему она поручила сказать самые первые, после двадцатилетней разлуки, слова какому-то чужому парню? Неужели до сегодняшнего дня она думает, что он на неё смертельно обижен? Не хочет его ни слышать и ни видеть? Да он готов хоть сейчас идти к ней пешком, лишь бы позвала. Сказала бы несколько слов своим удивительным бархатным голосом. Этого было бы вполне достаточно, чтобы он сразу оказался у её ног.
И всё же Алексей Натанович ликовал. Она его не забыла, хоть и не подошла сама к телефону. Дала, в конце концов, о себе знать, где-то найдя его номер. Оставалось только ждать письма от этого незнакомого молодого человека, а дальше появится ниточка, которая приведёт его к любимой женщине.
Алексей Натанович вдруг впервые в жизни почувствовал тупую боль в груди. Правда, очень далёкую и почему-то с правой стороны. Он пошёл на кухню и стал перебирать в ящике лекарства, которые иногда покупал в местной аптеке. Однажды он попросил Валентину Александровну, приходившую убирать его квартиру, выбросить в мусоропровод содержимое этого ящика, но та спокойным тоном посоветовала ему этого делать.
– Вы меня извините, Алексей Натанович, но мужчине за шестьдесят всё это может в какой-то момент очень пригодиться.
– Вы же знаете, Валентина Александровна, что я занимаюсь спортом и веду здоровый образ жизни.
– Как раз такие люди, как вы, и попадают внезапно в тяжёлую ситуацию.
– Будем надеяться, что со мной это не случится.
– Надейтесь, Алексей Натанович, надейтесь. А вообще, по-хорошему, вам давно уже следует жениться.
– Ну, зачем вы об этом говорите, Валентина Александровна? Эта тема для меня закрыта раз и навсегда.
И тут этот звонок из Израиля. С одной стороны, радостный и долгожданный, а с другой — непонятный и тревожный. Звонок, который может изменить его жизнь к лучшему, а может окончательно угробить.

15.2
По три раза на дню Алексей Натанович открывал свой металлический почтовый ящик. Постукивал по нему, заглядывал внутрь. Письма из Израиля не было. Прошло уже больше двух недель, как он разговаривал с неким молодым человеком по телефону. По всем расчётам письмо уже должно было придти. Алексей Натанович даже сходил на почту и предупредил там служащего, что ждёт очень важное письмо из-за границы. В голову лезли разные дурные мысли: вдруг этот парень раздумал писать или письмо потерялось в пути. Ведь он не предупредил отправителя, что в Россию письма нужно обязательно посылать заказной почтой. Ему оставалось только ждать и постараться перестать нервничать. Но это были только благие намерения – настроение было ужасное. И если раньше Алексей Натанович мог перебить тоску или какие-то жизненные неприятности занятием научной работой, то сейчас и это не помогало.
И вот оно пришло. В конверте необычной формы с большой красивой маркой. Адрес – прямой и обратный – был на английском языке. Только внизу конверта значилось по-русски «Россия», а рядом, в скобках, по-английски – «Russia».
Алексей Натанович дрожащими руками аккуратно вскрыл долгожданный конверт. Внутри него лежал лист бумаги, исписанный сверху донизу корявым почерком на русском языке. Некоторые слова в письме были выведены печатными буквами. Это свидетельствовало о том, что писавший очень старался, чтобы его правильно поняли. Алексей Натанович быстро пробежал письмо глазами от начала до конца, а потом стал читать вслух, проговаривая каждое слово.

Здравствуйте, глубокопочитаемый Алексей Натанович!
Обращаюсь к вам настоящим письмом, так как не могу больше эту информацию носить в себе и скрывать её от вас.
Меня зовут Натан. Мне 21 год. Я родился 17 февраля 1992 года в Израиле. Моя мама – Алла Ивановна Кауфман. Вы её раньше знали как Аллу Ивановну Доронину. Она мне сказала, что вы – мой биологический отец.
Неделю назад я окончил службу в израильской армии. Это очень серьёзно и почётно. В Израиле принято после армейской службы, перед учёбой в университете, путешествовать по миру. Я тоже раньше собирался поехать на три месяца в Индию. Но когда узнал о вашем существовании, решил это время провести в России. Хочу увидеть своими глазами родину моей любимой мамы и познакомиться с вами.
Вы меня извините, что я так активно набиваюсь к вам в гости, но у меня никогда не было настоящего отца. Мама с господином Кауфманом разошлась в Израиле, когда мне не было ещё трёх лет. У него уже давно другая семья.
Сейчас, когда я знаю всю правду, мне требуется сделать выбор – кого считать своим отцом: господина Кауфмана, который дал мне свою фамилию, или вас, который дал мне жизнь. Думаю, что вы меня правильно поймёте и положительно отнесётесь к моему желанию приехать в Москву.
Я неплохо говорю, правда, с ошибками, по-русски, так как дома все говорили с мамой всегда на русском языке. Умею немного хорошо писать и читать. У нас дома много русских книг. Когда я учился в школе, то познакомился с Достоевским и Толстым. Но мне больше нравится Лермонтов и Паустовский. Чтобы не нагружать вас своим русским, можно нам общаться на английском, который я знаю вполне прилично. Два года подряд учился в Англии в летней школе.
Ещё раз прошу извинить меня за беспокойство.
В конце своего письма открою вам маленький секрет. Письмо прочитала и исправила все ошибки моя мама.
С искренним пожеланием здоровья
Натан Кауфман
26 мая 2013 года
P. S. Извините, что не сообщаю наш номер телефона. Не хочу, чтобы вы звонили в Израиль и расстраивали маму.

15.3
Алексей Натанович уже в пятый раз читал это наивное, но очень тёплое письмо, одна страничка которого вместила в себя всю человеческую трагедию, разыгравшуюся много лет назад в одной благополучной советской семье. И в центре этой трагедии оказалась замечательная женщина, принесшая себя и свою жизнь в жертву высокой любви. Много лет спустя эта женщина нашла в себе силы рассказать своему взрослому сыну, прошедшему очень непростую воинскую службу, кто его настоящий отец. И сейчас этот молодой человек, узнавший новость, способную сбить с ног взрослого мужчину, доверчиво спрашивает своего биологического отца: кто же вы, как жили без меня столько лет, можно ли приехать в гости и познакомиться с вами?
Алексей Натанович вынул носовой платок, чтобы высморкаться, но машинально снял очки и, будто стесняясь самого себя, прижал его к глазам, полным слёз. Затем надел очки, но лучше видеть не стал, и снова отложил очки в сторону.
Сейчас они ему были не нужны. Внутренним взором он видел всю картину жизни Аллы Ивановны – всё то, что произошло на самом деле с его любимой женщиной много лет назад. И, как в бреду, Алесей Натанович начал вслух говорить:
«Аллочка, моя дорогая! Оказывается, за год до встречи со мной в Красноярске ты призналась мужу, что не любишь его. Для того чтобы всё забыть, муж предложил тебе, вместо развода, уехать с ним в Израиль и начать новую жизнь. С учётом всех обстоятельств этого непростого дела, он заранее оформил выездные документы для всей семьи, включая тебя и двоих детей. Проведя со мной один день в Красноярске, ты поняла, что я из семьи не уйду и что единственно разумным выходом из этой запутанной ситуации – без крупного скандала и выяснения отношений – остаётся отъезд из страны. В Израиле ты родила от меня сына и назвала его в честь моего папы Натаном. А через некоторое время, окончательно разлюбив своего мужа Кауфмана, с ним разошлась. Кауфман женился во второй раз, а ты осталась одна с тремя детьми. Тем не менее, Кауфман, будучи порядочным человеком, в течение многих лет продолжал участвовать в воспитании своих детей и материально их поддерживать. Всё бы могло на этом закончиться, но ты решила открыть своему младшему сыну Натану, когда он вернулся из армии, секрет его рождения. Этим шагом ты продемонстрировала высочайший уровень благородства, предоставив Натану право самому решать, кто его отец».
Алексей Натанович снова надел очки и в который раз, внимательно всматриваясь в каждое слово, прочитал письмо сына до конца. Как будто хотел понять, что же еще осталось за его пределами. И тут он просиял: «Ах, какая ты умница, Аллочка! Чтобы помочь Натану сделать правильный выбор, ты предложила ему написать мне письмо».

15.4
Всё происходящее так повлияло на самочувствие Алексея Натановича, что на следующий день он пошёл к врачу и взял бюллетень. Что-то продолжало покалывать в области груди. Врач успокоил его, сказав, что это не инфаркт, а межрёберная невралгия, связанная с какой-то стрессовой ситуацией. Прописал Алексею Натановичу на три дня постельный режим и рекомендовал оставаться дома.
В последний день больничного листа в квартире Соловьёва раздался телефонный звонок.
– Здравствуйте, Алексей Натанович. Это Натан из Израиля. Вы получили моё письмо?
– Да, дорогой, получил.
– И что вы, извините меня за вопрос, решили?
Алексей Натанович молчал и плакал. Голос сына, которого он никогда не видел, вызвал у него не просто слёзы – поток слёз. Он пытался с ними справиться, но у него ничего не получалось. А телефонная трубка продолжала громко кричать:
– Алексей Натанович, вы меня слышите? Алло… алло! Вы меня слышите? Что вы решили?
– Приезжай, я тебя очень жду, – только и сумел произнести он.
– Понятно. И ещё, Алексей Натанович. Закажите для меня, пожалуйста, номер в гостинице. И чтобы был не очень далеко от вашего дома.
– Хорошо.
Трубка ещё что-то говорила, но он уже ничего не слышал, продолжая сжимать её в руках.

15.5
30 июня 2013 года Алексей Натанович Соловьёв встречал своего сына Натана в международном аэропорту Шереметьево. Было очень жарко, с подмосковных полей тянуло гарью. Горели торфяники. Алексей Натанович стоял в зале прилёта пассажиров с табличкой «Натан», которую он соорудил из крышки картонной коробки для обуви. У него дрожали руки, а вместе с ними и табличка, но он ничего не мог с этим поделать. Просто надо было сделать картонку на шнурке, тогда он бы не чувствовал себя так неловко. А пассажиры, прилетевшие рейсом «Тель-Авив – Москва», шли и шли, не обращая на него никакого внимания. Среди них были молодые и пожилые, в костюмах и в шортах, с чемоданами и вообще без багажа. Все они громко разговаривали, смеялись, жестикулировали, но среди них не было Натана.
Он появился совершенно неожиданно – молодой, красивый, высокий, с уверенным взглядом. Молча подошёл к Алексею Натановичу и они без слов замерли друг у друга в объятиях.
– Здравствуйте, Алексей Натанович.
– Здравствуй, дорогой. Здравствуй, Натан. А где твои вещи?
– Вот они. Все со мной. Мама говорит, что в другую страну нужно ехать без багажа, а там надевать всё по моде, – сказал Натан с улыбкой.
– Ты, наверное, хотел сказать «одеваться по моде».
– Да-да, – ответил Натан и снова заулыбался. – Вы не обращайте внимания на мой русский. Он у меня очень оригинальный.
– Почему? Ты правильно и красиво всё сказал. А теперь поехали домой.
– Извините, Алексей Натанович. Я вас просил по телефону заказать номер в гостинице. Мне неудобно вас потеснить.
– Опять шедевр. Нужно говорить: «Мне неудобно вас стеснять».
– Неважно, как сказать. Важен смысл.
– Правильно. А теперь ответь мне только на один вопрос: в качестве кого ты прилетел сегодня в Москву?
– Не понял, о каком качестве вы меня спрашиваете?
– Я спросил, кто я для тебя?
– Как кто? Мама сказала, что вы – мой отец.
– Правильно. А как отец и сын должны жить?
– Как жить? Вместе жить.
– Правильно. А теперь поехали домой.
И они оба так громко рассмеялись, что на них стали оглядываться.
– Алексей Натанович, но у меня есть ещё один вопрос. Как мне позволяется тебя называть? Не удивляйся, у нас в Израиле все друг с другом на ты.
– Естественно, отец.
– Это хорошо. Это очень хорошо. Отец.

15.6
Четырёхкомнатную квартиру рядом с Измайловским парком, в доме сталинской постройки с высокими потолками и двумя балконами, Алексей Натанович купил ещё в 1995 году. Это были лихие 90-е, когда хорошую квартиру в Москве можно было приобрести за небольшие деньги. Вопрос о его избрании профессором кафедры МВТУ им. Баумана был уже положительно решён, и для его реализации требовалась только московская жилплощадь, чтобы не ездить каждый день из Подмосковья.
– А кто ещё, отец, живёт с тобой в этой квартире?
– Сейчас никто. Жена Алиса умерла много лет назад, а сын Виктор служит на подводной лодке в Северодвинске.
– Так мы будем жить вдвоём?
– Нет, втроём. У меня ещё есть маленькая собачка по кличке Килька.
– А где она сейчас?
– Она нас дома ждёт, но прячется. Будет за нами откуда-нибудь внимательно наблюдать. У Кильки свой подход к людям. Если ей гость нравится, она вылезет из своего укрытия и будет проситься к нему на руки. А если нет, то начнёт на него лаять.
Отец и сын быстро подошли к платной стоянке перед зданием аэропорта, где Алексей Натанович оставил свою машину. До Москвы ехали долго, больше часа. Натан с удовольствием смотрел из окна машины на огромный город и изредка задавая отцу вопросы. Наконец, въехали во двор большого дома и поднялись на лифте на шестой этаж. Открыв ключом дверь, Алексей Натанович пропустил Натана вперёд.
– Проходи, а главное – не стесняйся. Судя по тому, что Килька молчит, проверку ты проходишь успешно. Можешь переодеться, а я пока что-нибудь приготовлю поесть. И вообще, чувствуй себя как дома.
Натан пошёл в ванную помыть руки и по дороге заглянул в небольшую комнату. По всей видимости, это был кабинет отца. В комнате стоял большой письменный стол, на котором лежало множество книг. Некоторые из них были открыты.
– Отец, ты что, читаешь одновременно несколько книг?
– Да, эта привычка у меня с детства. А почему это тебя удивляет?
– Потому что текст одной книги налезает на текст другой и нейтрализуется смысл того, что хотел прочитать.
– Красиво сказал, но при чтении научных книг это вполне допустимо. Просто нужно иметь для этого навык. Ты мне лучше скажи, каким образом мама нашла мой московский телефон?
– Почему нашла? Она его не теряла.
– Я имею в виду, как она узнала мой номер телефона?
– Очень просто. Наша мама обычно смотрит в Израиле русское телевидение и однажды на заседании какого-то важного комитета по науке она увидела тебя. Ты там умно сидел и что-то писал. Мама каким-то образом всё выяснила: что за заседание, где проводилось, кто участвовал. Потом позвонила куда-то в Москву и узнала твой номер телефона. Больше я ничего не знаю. Это её нужно спрашивать.
– А скажи, Натан, что ты собираешься делать в России? Что хочешь посмотреть в Москве? Дело в том, что я ещё некоторое время буду занят в университете и не смогу уделить тебе много внимания. Но с середины июля у меня будет большой отпуск.
– Ты меня, папа, рассмешил. Думаешь, что к тебе в гости приехал маленький мальчик, который может потеряться в большом городе? А я, для твоего сведения, капитан израильской армии. И это очень серьёзно. Ты, кстати, имеешь какое-нибудь звание?
– Да, я старший лейтенант.
– Старший лейтенант? Тогда слушай мою команду. Перестань меня воспитывать. Мне вполне хватает мамы. Кстати, надо ей позвонить и сообщить, что я благополучно прилетел.
– Позвони. Ты знаешь, как звонить в Израиль?
– Знаю, папа. Я всё знаю. Только ты не подслушивай, о чём мы будем говорить. А впрочем, можешь подслушивать. Мы всё равно будем с ней говорить на иврите.

15.7
Полтора месяца пролетели для Алексея Натановича совершенно незаметно. Он провёл их в волшебном общении со своим взрослым сыном, о существовании которого узнал совсем недавно. Они не только осмотрели многие достопримечательности Москвы, посетили театры и музеи, парки и стадионы, но и несколько раз выезжали в Подмосковье. Особое впечатление на Натана произвели Большой театр, московское метро и Третьяковская галерея. Он был в восторге от увиденного и всё пересказывал по телефону маме, прибавляя, что ничего подобного нигде в мире не встречал. Кроме того, Алексей Натанович с Натаном на две недели съездили в Санкт-Петербург и даже заскочили на несколько дней в гости к старшему сыну Виктору в Северодвинск. Капитан третьего ранга Виктор Алексеевич Соловьёв очень хорошо встретил Натана. Он даже специально взял отпуск и провёл с отцом и младшим братом все дни. Похожие друг на друга, одного роста, спортивные, весёлые, они не расставались друг с другом ни на минуту. Уезжая, Натан взял с Виктора слово офицера, что тот приедет на следующее лето с семьёй в отпуск в Израиль.
Время пребывания Натана в России подходило к концу, но Алексей Натанович не совсем понимал, что сын собирается делать по возвращению в Израиль. А главное, каковы перспективы его собственных отношений с Аллой Ивановной.
Вечером, накануне отъезда Натана из Москвы, когда отец с сыном устроились на диване посмотреть какой-то фильм на английском языке, Алексей Натанович спросил:
– Слушай, сын, так мы и не обсудили, где собираешься ты учиться – в Израиле или в Москве. Да и в отношении мамы у меня полный туман. Ничего не хочешь мне о ней рассказать?
– Ты не спрашиваешь, я не рассказываю.
– Я не знал, что для твоего рассказа о маме должен быть какой-то особый повод.
– Теперь знаешь?
– Теперь знаю. – И они дружно рассмеялись.
– Ну, так вот, папа. По первому вопросу. Я служил в самой лучшей армии в мире, а она своим солдатам предоставляет по окончании службы финансовую возможность учиться в любом университете страны. В каком из них, я ещё не определился, но если мне будет не хватать денег на учёбу, я уверен, что ты мне поможешь. Правда?
– Конечно, правда. А почему тебе не учиться, например, в моём университете в Москве? Он один из лучших технических учебных заведений мира.
– Понимаешь, папа, преподавание в России идёт на русском языке. А многие вещи, как говорится нюансы, я глубоко понимаю только на иврите. Это мой родной язык.
– А то, что ты, будучи моим сыном, не совсем еврей по израильским законам, тебя не волнует?
– Нет, не волнует. Я в душе даже больше еврей, чем ты думаешь. Ты же не побоялся при русской матери, моей бабушки, много лет назад записаться евреем? – Натан внимательно посмотрел на отца.
– Ты и это знаешь? Ну, молодец.
– Я много чего знаю, папа. Когда-нибудь тебе расскажу. Я вообще считаю, что настоящий еврей – это еврей по папе. А то, что где-то несколько тысяч лет было записано иначе, так у нас сейчас другое время. Евреи уже давно пересели с осла на скоростную железную дорогу, и ничего в мире от этого не рухнуло.
– Это точно, – поддержал его Алексей Натанович. – И пусть все дотягиваются до нашего с тобой уровня, сын, а не наоборот. Ну, а теперь скажи несколько слов о маме?
– С мамой всё сложнее.
– В чём сложнее?
– Знаешь, папа, я не очень разбираюсь в ваших взаимоотношениях. Короче, у меня есть для тебя от мамы письмо. Но она меня строго предупредила: письмо отдать тебе только при соответствующих обстоятельствах.
– И ты считаешь, что такие обстоятельства сейчас возникли?
– Да. Считаю.

15.8
Натан ушёл в другую комнату. Было слышно, как щёлкнули замки его чемодана. По всей видимости, письмо от мамы он хранил там. Вернувшись назад, Натан протянул Алексею Натановичу незапечатанный конверт. Это было второе письмо от Аллы Ивановны за всю его жизнь. Первое ему передала в Норильске двадцать два года назад её подруга Рита, а сейчас – его родной сын. Наверняка Натан был знаком с содержанием письма. Оно было очень коротким и максимально сдержанным.

Спасибо, что пригласил моего сына в Москву. Для него это огромное событие. Думаю, что он тебе понравится, так как, по большому счёту, это твоя копия.
Храню в памяти день, который мы вместе провели в Красноярске. Этим все годы и живу.
Интересно, помнишь ли ты ключевой эпитет, который я использовала со словом «взгляд», чтобы разбудить тебя утром в гостинице?
Звонить не надо, так как мне будет очень тяжело говорить с тобой по телефону. Если хочешь, напиши ответ и передай с Натаном.
28 июня 2013 г.

По форме и содержанию письма чувствовалось, что Алла Ивановна писала его не один день, многократно изменяя и исправляя текст. Всё в нем говорило, с каким достоинством эта удивительная женщина несет в себе свою неизбывную боль. Был в письме и слабый намек на примирение. В любом случае, Алексей Натанович должен быстро, не откладывая на потом, написать ответ. Завтра утром Натан улетает в Израиль. На раздумье всего одна ночь. Да и что тут раздумывать? Он столько раз мысленно с ней говорил, что все нужные слова были у него наготове.

Дорогая моя, любимая Алла Ивановна!
Прежде всего, огромное тебе спасибо за сына. Получить готового, взрослого, умного и красивого парня – это бесценный подарок судьбы. Замечу, что это не только твой сын, как ты пишешь, но и мой. Не забывай об этом. Тем более что с такой постановкой вопроса он полностью согласен. А то, что ты назвала сына в честь деда Натаном, сразило меня наповал.
Почему ты написала мне такое суровое письмо? Я этого не заслужил. Я тысячу раз вспоминал каждую минуту одного дня, проведенного нами в Красноярске, и никогда этого не забывал.
Я не искал тебя все прошедшие годы в соответствии с твоим строгим наказом. Записка, переданная в Норильске Ритой, была для меня смертным приговором, заменённым, правда, на пожизненную любовь. Ты, Натан и мой старший сын Виктор – самые сейчас близкие для меня люди.
Живу один. Алиса умерла 17 лет назад. Виктор служит на подводном флоте в Северодвинске.
Страшно хочу тебя увидеть, но в силу особой специфики моей научной деятельности выезд за границу для меня закрыт. Напиши, пожалуйста, о себе. И умоляю, перестань на меня обижаться. Тем более что я ни в чём перед тобой не виноват.
P. S. Мучительно старался вспомнить эпитет, который ты использовала тогда со словом «взгляд». Но, к сожалению, не могу. Теперь буду ходить больным, пока не вспомню. Пишу ряд эпитетов. Подскажи, любимая, какой из них: внимательный = сосредоточенный = глубокий = умный = томный = многообещающий = зовущий = пристальный = серьёзный = тоскливый = радостный = изумлённый = заманчивый = загадочный = предупреждающий = зоркий?
Есть ли среди них это заветное слово? Пощади и подскажи.
Я.

15.9
Ответ на письмо, переданное через Натана, пришёл Алексею Натановичу заказной почтой с уведомлением только через месяц. По всей видимости, Алла Ивановна боялась, что письмо может потеряться и переписка с Алексеем Натановичем на этом прекратится. Тональность нового письма была совершенной другой. То ли Алла Ивановна поверила в искренность чувств Алексея Натановича, то ли на неё повлиял красочный рассказ Натана о встрече с отцом, но это было уже совсем иное письмо.

Дорогой, Алексей Натанович!
Спасибо тебе за тёплый приём Натана. Конечно, он наш общий сын и ты имеешь право на его любовь, так же, как и я. Что касается категорического приказа меня не искать, переданного тебе Ритой, то я расскажу тебе по этому поводу маленькую старинную притчу: «Если женщина говорит “нет”, то это “может быть”, если женщина говорит “может быть”, то это “да”, если женщина говорит “да”, то что это за женщина». Выводы делай сам.
Я прожила в Израиле двадцать два года, родила сына, выучила иврит. Двое моих старших детей отслужили здесь в армии. Сама я проработала много лет в израильской школе учителем математики (дети здесь замечательные). Заработала израильскую пенсию. Объездила полмира.
К сожалению, а может быть к счастью, я уже не та Алла Ивановна, которую ты знал в Норильске. Жизнь – хороший учитель. Единственное, что осталось во мне неизменным от прежней Аллы Ивановны, так это тёплое отношение к тебе.
Израиль – очень непростая страна. Для кого-то она мать родная, а для кого-то злая мачеха. Из огромной массы приехавших в 90-е годы страна получила в неограниченном количестве инженеров, учёных, врачей, преподавателей любой специальности и квалификации. К сожалению, это не пошло на пользу многим людям. Израиль опустил до одного уровня (поднять по определению ничего нельзя) и обнулил всех новых жителей, заставив их участвовать в жизненном марафоне, независимо от возраста, темперамента, воспитания, образования и других личностных характеристик. Естественно, что в таком забеге побеждают, как правило, пробивные и напористые участники. Тебе с твоим характером и принципиальностью здесь было бы нестерпимо тяжело.
Основная проблема, которую мы сейчас всей семьёй решаем, – где продолжать учиться нашему младшему сыночку Натану. Но, думаю, что всё будет в порядке. Может, ты со своего профессорского положения ему что-нибудь интересное порекомендуешь?
А правильный эпитет к слову «взгляд» ты пока не нашёл. Поэтому продолжай думать и вспоминать.
18 сентября 2013 г.

15.10
Алексей Натанович читал письмо от Аллы Ивановны и удивлялся, как женщина одним предложением может расставить всё по своим местам. Как элегантно она разрубила гордиев узел, который они вместе завязали много лет назад. Завтра он напишет ей письмо и обо всём расскажет. Признается по-настоящему, полным ртом в своей любви к ней.
Но ни завтра, ни через неделю ответ Алле Ивановне у Алексея Натановича не выстраивался. Или получался чересчур заумным, или звучал совершенно неискренне. Прошло больше месяца, прежде чем он созрел для ответного письма.

Дорогая моя, любимая Алла Ивановна!
Извини, что задержал ответ на твоё последнее письмо. Не мог подобрать нужные слова. Сейчас попробую это сделать.
Прежде всего, хочу попросить у тебя прощение за всё: за отъезд из СССР и вынужденную эмиграцию, за жизнь в чужой стране и борьбу за существование. И самое главное – за все трудности, связанные с рождением и воспитанием нашего потрясающего сына.
Ты – моя героиня, и не смей от этого высокого звания отказываться. Я тебя очень люблю.
Ты обязана со мной согласиться, что ты, я и Натан – одна семья. Мы глубоко больны друг другом, и это медицинский факт, который бесполезно кому-либо оспаривать. Лечение этого заболевания излагаю ниже.
Я, Алексей Натанович Соловьёв, находясь в полном здравии и трезвом рассудке, с огромной радостью делаю Алле Ивановне Дорониной (Кауфман) официальное предложение руки и сердца. Клянусь до конца своих дней любить её и быть надёжной опорой во всём.
Подтверждение о её согласии принять мою любовь готов получить в любом виде: письмом, телеграммой, телефонным звонком, личным приездом.
P. S. Сдаюсь. Прошу подсказать, какой эпитет ты использовала со словом «взгляд» из следующего ряда (больше не могу вспоминать): зовущий = серьёзный = цепкий = восхищённый = искренний = красноречивый = откровенный = чувственный = шаловливый = ясный = яркий = запоминающийся = задумчивый = удивлённый = ласковый = рассеянный.
Я.

15.11
Через две недели, 8 ноября 2013 года, в московской квартире профессора Соловьёва раздался телефонный звонок.
– Алёша, я согласна, – прошептал в трубке тихий женский голос. Это был голос Аллы Ивановны Дорониной.
– Аллочка, я безумно счастлив, – прокричал в трубку Алексей Натанович.
Но телефонная трубка молчала.
– Аллочка, любимая моя, ты меня слышишь? Аллочка… Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь… Алло!
– Я слышу тебя, Алёша, но говорить не могу.
– Почему? Что случилось?
– Я плачу.
Они разговаривали всего двадцать минут, когда раздался неприятный щелчок в телефоне и чужой голос сообщил:
– Лимит разрешённого времени на международный разговор исчерпан. Заканчивайте разговор.
– Девушка, возьмите с меня оплату по любому тарифу, но дайте ещё хоть три минуты. Очень вас прошу, – кричал он в трубку, но трубка откликнулась гулкой тишиной.
Алексей Натанович аккуратно положил трубку на рычаг. Несмотря на то, что телефонный разговор так нелепо оборвался, настроение у него было праздничное. За это не грех и выпить. Алексей Натанович вынул из серванта начатую год назад бутылку коньяка и две рюмки. Разлил по рюмкам коньяк и чокнулся ими, пожелав вслух своей любимой Аллочке и себе здоровья и счастья.
Совсем другая ситуация была в Израиле. Алла Ивановна, не сообразив, почему прервался телефонный разговор, сразу позвонила сыну.
– Натан, я сейчас говорила с твоим отцом, и разговор неожиданно прервался. Мне что-то не по себе.
– Почему, мама? – удивлённо спросил Натан.
– Как-то резко связь с папой оборвалась. Я очень нервничаю.
– А о чём ты с ним говорила?
– Он мне сделал предложение, и я дала своё согласие, – тихо произнесла Алла Ивановна, ожидая реакции сына.
– Ну и что ты так волнуешься? Радоваться надо этому, а ты хнычешь.
– А может, ему стало плохо?
– Нет, мама. Мужчинам от этого плохо не бывает. Только хорошо.
– Много ты понимаешь. Бывает – не бывает. Умник нашёлся. Завтра полетишь в Москву к отцу. Он один там всё переживает. Поддержишь его, а заодно подготовишь к моему приезду.

15.12
Алла Ивановна прилетала в Шереметьево14 ноября 2013 года в 22.45. Её встречали Алексей Натанович и Натан.
Они приехали в аэропорт за час до прилёта самолёта, так как находиться дома у них уже не было сил. С самого утра в квартире Алексея Натановича царила напряжённая обстановка. Они оба, отец и сын, очень нервничали, но как-то отдельно друг от друга, по-мужски. Даже во время обеда почти не говорили между собой.
Сейчас они стояли в аэропорту и внимательно смотрели в окно, пытаясь что-то там рассмотреть. Каждые несколько минут темнота пульсировала огоньками очередного идущего на посадку самолёта. Оба напряжённо ждали нужного им сообщения.
– Граждане встречающие, совершил посадку самолёт рейсом «Тель- Авив – Москва», – постным голосом сообщила диктор.
– Ты слышал, папа? Мамин самолёт приземлился. А ты знаешь, нигде в мире, не делают подобные объявления. Только в России.
– И это хорошо, – каким-то не своим, дрожащим голосом ответил Алексей Натанович сыну. – Людям заранее сообщают замечательную информацию о прилёте того, кого они приехали встречать в аэропорт.
– Ты уверен, папа, что это хорошо?
– Уверен. Потому что, как ни странно, встречающие всегда больше волнуются и переживают, чем прилетающие.
– А почему, как ты думаешь, это происходит?
Но Алексей Натанович не успел ответить сыну. На выходе в зал ожидания появилась она. Алла Ивановна Доронина. Мама и любимая женщина. С одним небольшим чемоданчиком на колёсиках и сумочкой через плечо. Загорелая, привлекательная, молодая. Она вся сияла, каждым своим движением, каждой деталью своего туалета демонстрируя, что бесконечно счастлива. А отец и сын стояли рядом и не смели пошевелиться. Один седой, другой русый, один пожилой, другой молодой. Каждый со своим букетом цветов.
Алла Ивановна сначала подошла к сыну. Обняла его и крепко поцеловала. Потом повернулась к Алексею Натановичу и протянула ему руки. А он, не отрывая от неё глаз, протянул свои. Так они и стояли, взявшись за руки и боясь их расцепить, как много лет назад в кабинете ректора Норильского технологического института.
Прошло больше двадцати двух лет, как они расстались, каждый день страдая от разлуки. Уверенные в том, что больше никогда не увидят друг друга. А сейчас произошло чудо, в которое невозможно было поверить.
Алла Ивановна тихо прошептала:
– Алёша, тебе сын нравится?
– Да, очень, – так же шёпотом ответил он.
– Это самое главное, – продолжала шептать она.
– А ты насколько приехала? – едва слышно спросил он.
– Навсегда, – одними губами выдохнула она.

15.13
Они смотрели друг на друга, ни на кого не обращая внимания. Смотрели так, как будто хотели восполнить все прошедшие врозь годы. Забыв обо всём на свете, в том числе и о сыне, который тихо стоял в стороне, переминаясь с ноги на ногу.
Натан деликатно покашлял, надеясь привлечь к себе внимание родителей.
– Хороший мальчик, воспитанный, – отозвался на намёк сына Алексей Натанович. – Это у вас весь багаж, Алла Ивановна?
– Да, весь, – ответила она. – В Израиле у всех людей гардероб на два сезона: идёт дождь – зима, светит солнце – лето. Сегодня в Тель-Авиве, когда я вылетала в Москву, было двадцать пять градусов тепла.
– А я где-то читал, что, когда людям не о чем говорить, они говорят о погоде, – влез в разговор уставший молчать Натан.
– Правильно, начитанный ты наш, – пытался пошутить Алексей Натанович.
– А ещё, папа, я тебе уже несколько раз говорил, что в Израиле нет «вы», а есть только «ты». Почему ты к маме обращаешься на вы?
– Но мы же не в Израиле, дорогой мой, а в России.
– И что?
– А то. Я даже представить себе не могу, как может такая ситуация выглядеть у нас. Объясни мне, сын, какой смысл в таком обращении?
– А смысл состоит в том, чтобы напомнить людям о равенстве всех перед Богом.
– Молодец, Натан. Хорошо сказал. Но в России такое обращение будет выглядеть как неуважение к человеку и панибратство. Например, студент заходит к декану и спрашивает: «Ну что, Вася, ты мне заявление на отпуск подписал?». Думаю, что декану это не понравится.
За шутками и анекдотами не заметили, как приехали домой. На пороге квартиры их встречала Килька. Она сидела тихо, не лая, и преданными глазами смотрела на Аллу Ивановну, безоговорочно соглашаясь с её ролью хозяйки дома.
– Ну, так, мужчины. Что там у вас делается на кухне?
– Мама, сегодня мы тебя угощаем. Ты не возражаешь?
– Нет, возражаю. Просто, как только я встречаюсь с твоим папой, нас обязательно кто-то кормит, только не я. В первый раз, в Красноярске, он нашёл какую-то тётку. Сегодня мобилизовал тебя. Мужчина даже не представляет, как приятно женщине покормить любимого человека.
– Дорогая Аллочка, – подал голос Алексей Натанович, – клятвенно обещаю тебе, что это в последний раз. С завтрашнего дня ты не выходишь из кухни.
– Согласна.
Через полчаса праздничный ужин был на столе. Благо, Алексей Натанович всё заранее купил. Проговорили обо всём до трёх часов ночи.
– Ой, Алёша, я тебе подарок привезла и забыла вручить, – воскликнула Алла Ивановна. – Где моя сумочка?
– Она на вешалке висит, – ответил Натан. – Ты сама её туда, как зашла в квартиру, повесила.
Алла Ивановна открыла сумочку и достала из нее продолговатую коробочку, в которой лежала какая-то бумажка и обычная чернильная авторучка.
– Дорогой Алексей Натанович, я хочу вернуть вам авторучку, которой вы написали мне в гостинице города Красноярска историческую записку. С этой коробочкой я никогда в жизни не расставалась.
– Мама, ты таким торжественным тоном говоришь, будто этой ручкой подписывали как минимум Версальский договор.
– Это для тебя, Натан, договор, хоть и Версальский. А для меня эта коробочка была единственной ниточкой, связывающей многие годы нас с твоим отцом.
– А это что за шифровка? – Натан вертел в руках бумажку, на которой было написано: «Жду. 208. Я».
– А эта записка перевернула всю мою жизнь.
Пока Алла Ивановна шутливо отвечала сыну, Алексей Натанович сидел, не проронив ни слова. Он был в шоке. И даже не от того, что Алла Ивановна сохранила его ручку и записку, а от того значения, которые имели для нее эти мелочи. Он хорошо помнил свою ручку. Она была удобной в работе с документами и заправлялась обычными чернилами. Её потерю Алексей Натанович обнаружил на следующий день, после того как Алла Ивановна улетела в Норильск. Но он даже предположить не мог, что эта ручка вместе с запиской приобретут для неё такой важный смысл в жизни.
Алексей Натанович выскочил из-за стола, схватил Аллу Ивановну в охапку и стал кружить, стараясь на лету поцеловать, а она, нехотя отбиваясь, только повторяла:
– Ну, перестань, Алёша, перестань, я тебе говорю. Ребёнок здесь.
А сама заливалась счастливым смехом.
Когда Алексей Натанович, наконец, поставил её на пол, Алла Ивановна, глядя ему в глаза, сказала:
— Знаешь, дорогой, в последнем письме ты указал тот эпитет, который я использовала утром в Красноярске со словом “взгляд”.
— Что ты говоришь? И какой это эпитет?
— Восхищённый…

ЭПИЛОГ

Они встречали Новый год вдвоём – Алла Ивановна и Алексей Натанович. Алексей Натанович заказал на дом новогодний ужин в ресторане московской гостиницы «Метрополь». Настроение было замечательное. Накануне звонили дети, поздравили их с наступающим праздником.
– Аллочка, ты приглашала Натана встретить с нами Новый год?
– Да, но я заранее знала, что он откажется.
– Почему? Откуда у тебя была такая уверенность?
– Понимаешь, Лёша, Натан – израильтянин до мозга костей. Во-первых, он родился в Израиле и там окончил школу, а во-вторых, прошёл израильскую армию. А это такой мощный заряд патриотизма, что его ни в чём невозможно переубедить.
– Не понял, при чём тут патриотизм и в чём нужно Натана переубеждать? Новый год – это праздник, связанный с переходом из старого календаря в новый. В этот вечер каждый человек желает своим близким в новом календарном году здоровья и благополучия.
– Дело в том, Алёша, что евреи отмечают Новый год в другое время и по-другому, нежели все остальные народы. Еврейский Новый год не связан с календарём.
– Но ты, Аллочка, надеюсь, не возражаешь встретить со мной Новый год, как это принято в России?
– Сочту за честь, дорогой профессор. И позволь мне первой сказать несколько слов. Я нахожусь в Москве уже полтора месяца и счастлива рядом с тобой. Мне так хорошо, как никогда не было в жизни. Желаю, чтобы это продолжалось вечно.
– Спасибо, любимая, за прекрасный тост. Но я хочу тебе напомнить, что на 8 января нового года назначена наша регистрация в ЗАГСе.
– Лёша, может, не будем этим заниматься в нашем замечательном возрасте?
– Не понял, Аллочка, о каком возрасте ты говоришь? Мне только шестьдесят семь, а сколько тебе я не знаю и знать не хочу. Так что этот вопрос не обсуждается. И потом, ты должна понимать, случись что со мной, ты — бездомная. А куда в таком случае будут приезжать наши дети и внуки? Так что готовьте фату, мадам.
То ли Алла Ивановна просто проверяла Алексея Натановича, то ли её и в самом деле испугала перспектива не увидеть больше своих детей и внуков, но она сразу поменяла тему разговора и стала расхвалить ресторанный ужин. Алексей Натанович с удовольствием её поддержал:
– А знаешь, Аллочка, что я вспомнил в связи с нашим ужином?
– Что?
– Норильск, а точнее, обед в тундре со своим другом Ильёй. Однажды мы ушли с ним на лыжах километров за сорок от города. Было это в конце апреля. Вокруг огромные сугробы снега – метров пять высотой. На лицах у каждого из нас, чтобы не обморозиться, шарф, натянутый до самых глаз, весь покрытый ледяной коркой от ветра. Мы ужасно проголодались. И вот Илья разжег костёр на снегу. Поставили на огонь котелок, вскипятили примерно литр воды и бросили туда всё, что было у нас с собой съестного: банку консервированного борща неизвестно какого года изготовления, две вяленые рыбки, луковицу и несколько промёрзших картофелин. По-хорошему есть это варево было, наверно, невозможно, но мы – молодые, голодные – вычерпали ложками котелок до самого дна. Более вкусного обеда я никогда в жизни не ел.
– Я заметила, Алёша, что у тебя как ни знакомый, так друг. Натан тоже был такой в детстве. Одни друзья.
– Нет, Аллочка, не так. Просто я плохих людей стараюсь не замечать. Это прежде всего сохраняет мне здоровье. Хотя иногда и ошибаюсь. Помню как-то летом нас с женой пригласили на турбазу, а проводником был угрюмый мужик. Всю дорогу или молчал, или делал замечания. Пришли на турбазу, а там туча комаров. Кусают – невозможно терпеть. Так этот мужик сначала намазал мазью от комаров свою собаку, а потом себя. И я сразу поменял о нём мнение.
Они сидели за столом уже несколько часов. Говорили обо всём, смеялись по каждому пустяку. Им было необычайно хорошо.
– Аллочка, а можно задать тебе вопрос, на который я в течение многих лет не могу найти ответ?
– Спрашивай, дорогой.
– Скажи, пожалуйста, как ты догадалась в красноярской гостинице, что это я тебя приглашаю в 208-ю комнату? Ведь в записке даже не были указаны мои инициалы.
– Понимаешь, Алёша, женщина воспринимает любимого мужчину особыми рецепторами, которые ошибиться по определению не могут.
– Ну-ка, ну-ка, расскажи. Очень интересно.
– Пожалуйста. Если ты помнишь, мы с тобой однажды сидели в актовом зале института на собрании по выдвижению кандидата в народные депутаты. Так вот ты тогда своим немигающим взглядом сделал мне ожог на шее. С того момента твоё физическое присутствие я безошибочно идентифицирую в любой точке мирового пространства.
Алексей Натанович смеялся до слёз, так насмешила его теория Аллы Ивановны. А она сидела серьёзная, собранная и, не отрываясь, смотрела на него. В её взгляде было столько любви и нежности, что можно было и в самом деле поверить в ту сказку, которую она ему сейчас рассказала.
– Аллочка, я раньше даже не представлял, какая ты удивительная женщина. Это для меня потрясающее открытие. Пойду в знак глубокой признательности, что ты одного меня, как я понимаю, заклеймила, приготовлю настоящий кофе.
– Иди, большой учёный, но учти, что после Израиля меня этим не удивишь.
– Не скажи. Варить такой кофе меня научил один аспирант из Египта. А пока я буду его готовить, посмотри телевизор. Там сейчас будут транслировать хоккейный матч. Я ненадолго.
Алексей Натанович ушёл на кухню, а Алла Ивановна включила телевизор. Игра была тяжёлая – с шумом, мордобоем, удалением игроков. Причём казалось, что чем сильнее один хоккеист ударит другого, тем больше аплодисментов он сорвёт. Когда Алексей Натанович вернулся из кухни с готовым кофе, она рассказала ему о своём впечатлении.
– Молодец, Аллочка. Сразу ухватила смысл игры.
– Ты смеёшься надо мной, Алёша?
– Нет, не смеюсь. Хоккей тем и хорош, что позволяет каждому болельщику излить свою накопившуюся злость на игрока противоположной команды. А в той злости вся его суетная жизнь, все его проблемы и неприятности.
– Но это же игроки мирового класса? Мне всегда казалось, что чем выше класс игрока, тем меньше он должен допускать грубости?
– Нет, Аллочка, в хоккее как раз всё наоборот. А твоя формулировка больше подходит к миру науки.
– В каком смысле?
– В прямом. Чем выше научная квалификация человека, тем тоньше он делает гадости.
– Ты смеёшься, Лёша?
– Нет, Аллочка, не смеюсь. Недаром я столько лет был деканом факультета.

Иллюстрация:
mikhael-mark.livejournal.com

От редакции: просим ваши отзывы  о романе присылать на адрес: zabutyalexander454@gmail.com