Глава 18. Обычная жена
18.1
К пяти часам дня вторника в кабинет генерального директора авиационного объединения Владимира Алексеевича Соколова, для передачи дел от старого директора объединения новому, были приглашены назначенный на эту должность Сергей Павлович Платонов, начальник канцелярии объединения Любовь Петровна Прокофьева, главный юрист объединения Леонид Исаакович Горин и помощник директора Юрий Иванович Петров.
— Уважаемые товарищи, я вас сегодня пригласил, чтобы поручить выполнить требуемую нашим законодательством формальность: составить нормативный акт передачи дел по Федеральному авиационному объединению города Твери от меня к Сергею Павловичу.
— А что тут актировать? Сергей Павлович работает в должности вашего заместителя уже восемь лет. У всех на виду, — подал голос Горин.
— Всё правильно, но короткий и чёткий акт комиссии, с подписями всех присутствующих, должен быть подготовлен. Срок представления — пятница, одиннадцать утра. Всё. Все свободны.
— Сергей Павлович, останьтесь, пожалуйста. Побеседуем.
— Спасибо.
— Одну минуточку. Сейчас я попрошу секретаря приготовить нам чай. Не возражаете?
— С удовольствием.
— Вот и хорошо. Может, у вас есть ко мне вопросы?
— Нет. Мне всё понятно.
— Тогда я вам, как директор директору, кое-что расскажу. Но, прежде всего, хочу вас спросить вот о чём…
— Слушаю вас внимательно.
— Вы не один раз оставались вместо меня, когда я уезжал в отпуск или командировку. Но, в силу своей деликатности, никогда не переходили в мой кабинет и не садились в моё кресло. Почему?
— Вы сами уже ответили на этот вопрос…
— И всё-таки?
— Не видел в этом необходимости.
— Понятно. А теперь я вам скажу, в чём смысл моего вопроса. Дело в том, что с этой стороны стола видно то, что не видно с той.
— Интересно. И в чём секрет?
— Секрет простой. Вы, как только пересядете в моё кресло, сразу почувствуете — будто на высокую гору поднялись. Вам неожиданно станет холодно и одиноко. Это не только от большой ответственности перед людьми и государством, а от отношения к вам окружающих, которые вчера были вашими коллегами, а сегодня стали подчинёнными.
— Ну, ответственности я не боюсь, а отношения с людьми строить, как мне кажется, научился.
— Это другая ответственность, уважаемый, о которой вы ещё понятия не имеете. Совсем другая. Мой отец погиб в самом конце войны под Прагой. У мамы нас было трое — я, двенадцати лет, самый старший, мои младшие брат и сестра. Однажды вечером она всех детей посадила за стол и сказала серьёзным тоном: «Теперь ты, Витя, хозяин в нашем доме. Понял?» — «Понял…» — и я сразу стал взрослым, ответственным за всю семью. А вообще, Сергей Павлович, хочу вам дать, если позволите, несколько советов.
— Буду весьма признателен.
— Что будет не понятно — спрашивайте. Не стесняйтесь.
— Хорошо.
— Совет номер один. Всегда говорите людям правду. Будьте предельно честными. Совет номер два. Никогда не повышайте ни на кого голос. Будьте предельно вежливыми. Совет номер три. Никогда не опаздывайте. Будьте предельно пунктуальными.
Владимир Алексеевич встал со своего кресла, одёрнул пиджак и каким-то официальным голосом сказал:
— Завтра я уезжаю в Москву, а вы приступаете к работе в новом качестве. Думаю, что наши деловые отношения продолжатся, так как я в Министерстве буду курировать деятельность нашего объединения. Желаю вам успехов, — Соколов протянул руку Сергею Павловичу и крепко её пожал.
— Спасибо.
Сергей Павлович прошёл к себе в кабинет. Сделал сам себе крепкий кофе, так как секретарь уже закончила работать. Он по памяти восстановил все три совета, которые дал ему сегодня Владимир Алексеевич, и записал их на первой странице ежедневника. К сожалению, пока ему было не совсем понятно, чем видения жизни по разные стороны рабочего стола генерального директора объединения отличаются от того, с чем он сталкивается каждый день?
— Ладно, время покажет, — улыбнулся Платонов и открыл папку с документами «На подпись», которую ему подготовила секретарь.
18.2
Подольский филиал авиационного объединения, где начинал работать семнадцать лет назад после окончания Московского авиационного института Сергей Павлович Платонов, получил на следующий день по факсовой связи приказ о вступлении в должность нового генерального
директора.
— Так это же наш Серёжа Платонов, которого перевели в Тверь, — первой воскликнула, увидев факс, заведующая канцелярией Наталия Ивановна Зарубина.
— Сколько же ему сейчас лет? Надо позвонить Тарасову в газету и всё узнать. Он с ним делал первое интервью и дружит, по-моему, до сегодняшнего дня.
Наталия Ивановна набрала номер телефона редактора газеты «Подольская правда».
— Виктор Валентинович, вы знаете, что наш бывший сотрудник Сергей Павлович Платонов стал генеральным директором головного
предприятия в Твери?
— Нет, не знаю.
— Вы можете с ним связаться и поздравить, а то нам такому высокому начальству звонить нельзя?
— Могу. Позвоню после девяти по домашнему телефону. Он раньше с работы не приходит.
Вечером Тарасов позвонил Платонову домой:
— Платон, ты живой?
— Живой… А что у тебя за такой странный вопрос, Тарас?
— Да тут в Подольске прошёл слух, что ты пол сменил?
— Ты что, смеёшься, что ли? Какой пол — боже упаси! Мне ещё этого не хватало до полного счастья.
— А что не говоришь, что новую должность получил?
— Да я вчера об этом только сам узнал. А вообще, в чём дело? Что ты так переполошился?
— Да не я. Девочки спрашивают, ты их продолжишь любить или уже тебе нельзя?
— Не дождётесь.
— Я им передам. Всё равно рад за тебя и от души поздравляю. Я вот по какому поводу тебе звоню, Платон. Мне редакция нашей газеты дала задание: сделать с тобой интервью на тему «Как я дошёл до жизни такой». Не возражаешь?
— Нет, не возражаю.
— Ну, вот и хорошо. Остаётся решить, где мы встретимся, чтобы с тобой поговорить.
— Смотри, Тарас, мне всё равно нужно в ближайшее время посетить Подольский филиал. Да и вас всех давно не видел. Там и встретимся.
Привет балбесу Моне.
— Передам, но я его тоже редко вижу. Правда, до меня дошла информация, что он собирается жениться.
— Да ты что! И на ком?
— Этого я не знаю. Я же тебе говорю, что мы, после твоего отъезда в Тверь, мало видимся. Моя Нинка возражает. Всё боится, что он на меня может плохо повлиять.
— Ну, тогда до встречи, Тарас.
— Будь здоров.
18.3
Моня продолжал успешно работать на «скорой помощи». Открытый, добрый, безотказный, он пользовался большим уважением у своих коллег. Рядом с ним, уже более десяти лет, была верная помощница — медицинская сестра Таисия Николаевна Петрова. На вопрос, почему согласна работать только в бригаде Фридмана, она, как правило, улыбалась. Но однажды, всё-таки, ответила начальнику подстанции:
— Мне мама всегда говорила: «Лучше с умным потерять, чем с дураком найти».
— Здравствуйте, Америку ваша мама открыла! А вообще, что вы здесь имеете в виду, Таисия Николаевна?
— То, что Эммануил Моисеевич, шумный, эмоциональный человек, но я не помню ни одного случая, чтобы мы не довезли человека до больницы. Он — прекрасный врач.
Год назад Петрова ушла на пенсию. Жила в однокомнатной квартире с дочерью — инвалидом детства. На улицу выходила редко, но всем необходимым, и прежде всего, продуктами, её обеспечивал энергичный Эммануил Моисеевич. Он, как правило, два раза в неделю заезжал к своей бывшей медицинской сестре и решал все её домашние проблемы. К нему в бригаду присылали разных медсестёр, но таких как она — схватывающая на лету то, что хочет доктор, — не было.
Однажды в бригаду Фридмана пришла тихая, скромная выпускница местного медицинского училища. Выглядела она, как подросток, без признаков какой-либо косметики на лице, и промолчала всю смену.
Звали её, как и жену Тарасова, Нина. Присоединилась она к бригаде почти на выходе из здания, неся на плече тяжёлую медицинскую сумку.
— Давай помогу до машины донести, — предложил ей водитель Николай Иванович.
— Спасибо, не надо.
А когда кто-то из мужчин попытался ей при выходе из машины подать руку, она его молча проигнорировала. Нина была не постоянным членом бригады, но несколько раз в месяц её к Фридману присылали. О себе она ничего никому не рассказывала, даже кушала отдельно. Но информация о новой медсестре Моне поступила совершенно случайно. Встретившись на одном из оперативных совещаний со своим коллегой, доктором Протасовым, тот у него спросил:
— Ну что, Эммануил Моисеевич, как там поживает наша Нина Андреевна? Прижилась?
— Кто это, не понял?
— Как кто? Ваша новая медсестра.
— Нина, что ли? Грустная девочка.
— Ничего себе, девочка. Ей уже под тридцать лет.
— Да ты что! Не может быть!
— Ещё как может. У меня сестра с ней училась в одной школе. Очень серьёзная барышня.
— Ну, расскажи о ней что-нибудь. Всё-таки вместе работаем. И он рассказал. Нину Медведеву растила одна мама. Папа оставил семью, когда дочери было пять лет. После девятого класса Нина поступила в медицинское училище города Подольска и по его окончании четыре года трудилась в местной больнице. К этому времени мама ушла на пенсию, денег в семье не хватало и Нина работала посменно в «Скорой помощи». Высшее медицинское образование она решила не получать, а вместо этого поступила на заочный факультет Московского
государственного университета по специальности «Философия». Через год мама Нины умерла, оставив ей в наследство небольшую комнату в
коммунальной квартире.
18.4
Учёба, работа, уход за часто болеющей мамой, всё с автобуса на автобус, не оставляли Нине Медведевой времени на личную жизнь. Она вообще не понимала словосочетание «личная жизнь». Что это такое? чему это можно приторочить? Попыталась найти объяснение в хорошем толковом словаре, но это её не удовлетворило. Сегодня она ехала после работы домой в автобусе и почему-то опять в голове всплыли эти слова. «Слово «жизнь» — понятно, а слово «личная» — не совсем. Хотя человек часто этим выражением пользуется: личные вещи, личная собственность, личное время, личное дело. По всей видимости, это то, что принадлежит только конкретному человеку, находится в его личном пользовании, как зубная щётка. Никто, кроме него, не имеет права ею распоряжаться. А вот с выражением «личное дело» — сплошной конфуз. C ним может ознакомиться, не спросив у тебя разрешения, кто хочет…»
Сейчас Нина вспомнила, почему она задумалась на эту тему. Сегодня ей, после окончания вечерней смены, Эммануил Моисеевич неожиданно задал странный вопрос:
— Извините, коллега, а сколько вам лет?
— Мне, — без тени кокетства ответила Нина, — тридцать два года.
— Что вы говорите! А выглядите на двадцать два.
— Это вам в темноте машины показалось.
— Не думаю. Так в чём секрет вашей молодости, Нина?
— Нет никакого секрета. Просто я не смотрю на себя в зеркало и не переживаю по поводу возраста.
— И — всё?
— И — всё.
— Очень интересно.
— Может быть. А вам, вообще, Эммануил Моисеевич, знакомо такое выражение как «личное жизненное пространство», за вторжение в которое можно получить реальное наказание?
— Знакомо, но содержательная часть этого выражения мне не совсем понятна.
— Что не понятно?
— Не понятно, о чём здесь, в принципе, идёт речь: о вашей жилплощади, состоянии здоровья, банковском счёте, наконец? Как мне стало известно, вы учитесь на философском факультете Московского университета? Объясните, пожалуйста, какая между всем этим связь?
— Попробую, Эммануил Моисеевич, но не гарантирую, что у меня что-нибудь путное получится…
— Попробуйте. Я уверен, что получится.
— Жизненное пространство — это ваша, исключительно индивидуальная, область взаимодействия с окружающей средой. Во всех нормальных государствах принято считать, что это — самый ценный и самый охраняемый параметр бытия человека на земле.
— А вы, Нина, не можете поподробней рассказать, что включает в себя эта область?
— Не могу утверждать, но в эту область входит то, что постороннему человеку знать о вас не следует.
— Например?
— Например, сколько денег у вас в кошельке или какими болезнями вы в своей жизни болели.
— А моё вероисповедание, это — тоже секрет?
— Безусловно. Это очень большой секрет, ибо оно ваше — и только ваше. В этом случае речь идёт о душе человека, к которой ни у кого не должно быть никакого доступа. Ведь есть у людей даже угрожающее замечание: «Ты зачем мне в душу лезешь?»
— А скажите, Нина, что такое душа? Где она начинается и где заканчивается?
— Не знаю. Это уже — не философия, а другая наука.
— Понятно. А вы боялись, что у вас ничего путного не получится. Всё прекрасно получилось.
— Спасибо за внимание, Эммануил Моисеевич.
— Пожалуйста. И последний вопрос, Нина. Мне известно, что вы живёте в промышленной зоне нашего города, а точнее, в пригороде. Как вы собираетесь сегодня ночью добираться до своего дома? Ведь никакие автобусы в это время к вам уже не ходят.
— Ничего страшного. На вокзале переночую.
— Смотрите, Нина, есть более интересное и конструктивное предложение. Можно переночевать у меня, а завтра утром за нами заедет автобус и отвезёт на работу. Согласны?
— Да. Согласна.
— Ну, вот и хорошо.
18.5
Моня открыл дверь своей квартиры, включил в коридоре свет и пропустил Нину вперёд.
— Я предполагала, что у такого серьёзного доктора, как вы, Эммануил Моисеевич, более интеллектуальное жилище.
— В каком смысле?
— Обыкновенная холостяцкая берлога.
— Обижаете. Это — не берлога, а квартира тяжело работающего холостяка: кровать, тумбочка, радиоприёмник, телефон.
— Квартира обычная, только вы — не обычный человек. Так что вам нужно этой ипостаси соответствовать.
— Понятно.
— А что вам понятно? Где, например, у вас, Эммануил Моисеевич, телевизор?
— Нет у меня телевизора.
— Как — нет? Вообще — нет?
— Вообще. Телевизор — очень вредное изобретение современности. Оно мешает человеку нормально жить и самостоятельно мыслить.
— А если будет война? — спросила Нина, удивлённо смотря на Моню.
— Будет война — объявят по радио. И они, впервые за вечер, стали дружно смеяться.
— А хотите, Нина, я вас хорошим чаем угощу?
— Что значит: хорошим?
— Хорошим, значит, — хорошим. Как говорил старый еврей своим детям: «Не жалейте заварку».
— Хочу. Чувствую, что немножко продрогла.
— К сожалению, рюмочку коньяка предложить не могу.
— Почему? Не пьёте?
— Обижаете. Как вы вообще могли обо мне так нехорошо подумать!
— Ну, мало ли что? Сейчас всякие мужчины встречаются. Остаётся только удивляться, пока штаны не снял.
— Это верно. По окончании медицинского института я три года проработал врачом в сельской местности. Жил на квартире у деревенского зоотехника. Водку в селе не продавали, поэтому все гнали самогон. Зоотехник этим не занимался — не по чину. Руководитель, всё-таки.
— Не пил, что ли?
— Нет, ему из районного центра, в качестве подарка, её постоянно привозили. Иногда — три бутылки, иногда — четыре. Ну, так вот, пока они всю водку не выпьют, по домам не расходились.
— Это вы к чему, Эммануил Моисеевич, рассказали?
— А к тому, что нет у нашего народа привычки оставлять бутылку водки или коньяка на потом. Всё нужно выпивать сразу и до конца.
— Спасибо, что дали развёрнутое объяснение, почему у вас в доме нет приличного коньяка.
— Правильно, но к следующему разу я подготовлюсь. Даю слово. На последнюю реплику Мони, Нина многозначительно промолчала
— без отпираний и отнекиваний.
— Ну что, Эммануил Моисеевич, будем ложиться спать.
— Кровать к вашим услугам, мадам.
— Нет, зачем же мне вас стеснять. Если вы не возражаете, я в кресле на кухне до утра подремлю.
— Ну, что вы, Нина! Я не могу этого, как настоящий мужчина, допустить: вы — в кресле, я — на кровати!
— На сегодняшнюю ночь будете, Эммануил Моисеевич, не настоящим. Я думаю, вы достаточно благоразумны, чтобы по зову своего мужского естества меня не беспокоить и дать хоть немного отдохнуть.
— Вы знаете, Нина, в двадцатые годы в Советском Союзе был очень хороший поэт и писатель Илья Сельвинский. К сожалению, сейчас его незаслуженно забыли. Так вот, у него есть небольшая повесть, в которой он устами своего главного героя, простого красноармейца, говорит: «Я — солдат. Даст — не даст, а попросить обязан».
— Считайте, уважаемый Эммануил Моисеевич, что вы уже это сделали и получили отказ.
— Всё понятно.
— А вообще, позвольте мне вам сделать замечание. Мужчина должен каждый день бриться и менять сорочку. Последней фразой Нина охладила Моню до такой степени, что он, не пожелав ей спокойной ночи и не раздеваясь, бухнулся в свою кровать.
18.6
Моню знал практически весь Подольск. Лёгкий в общении, добрый, благожелательный человек, он никогда и никому не отказывал в помощи, совете и даже деньгах. Его отзывчивым характером пользовались многие знакомые и незнакомые люди, так как он мог, в принципе, решить в Подольске любой вопрос. Особенно к нему благоволили женщины, видя в нём не обременённого никакими проблемами мужчину. Особых привязанностей Моня ни к кому из женщин не испытывал. Легко с ними сходился и так же легко их оставлял. Но получив отказ Нины, Моня, неожиданно для себя, первый раз в жизни на кого-то обиделся. Всё было бы ничего, но Нина не выходила у него из головы: он всё время о ней думал и, как ни странно, искал удобный повод для возобновления общения. Но он, к сожалению, не подворачивался. Так как цветы, подарки и Моня были вещи несовместимые, то для продолжения отношений он ничего не мог придумать. Сегодня бригада доктора Фридмана была на вызове у пожилой женщины. Женщина находилась в состоянии, когда её транспортировка в больницу была невозможна. Это обязывало доктора находиться рядом с тяжелобольной. Рабочий день подходил к концу, когда к Моне подошёл водитель «скорой помощи» и сказал:
— Эммануил Моисеевич, через час мне нужно машину вернуть в гараж для следующей смены.
— Смотрите, уважаемый, бросить больную я не могу. Она точно не дотянет до утра.
— Так что же нам делать?
— Забирайте бригаду, Николай Иванович, и все поезжайте на подстанцию.
— А вы?
— А я останусь. Если больной станет легче, я, как-нибудь до дому доберусь. А если нет, продолжу ею заниматься.
— Нет, Эммануил Моисеевич. Так нельзя. Я тоже должна с вами остаться, — неожиданно заявила Нина.
— Хотите остаться — оставайтесь, — индифферентным тоном ответил доктор Фридман. — Но учтите, динамика состояния больной отрицательная и это может продолжиться до утра.
— Я согласна.
— Хорошо, не возражаю.
В середине ночи, после выполнения нескольких процедур, Эммануил Моисеевич повернулся к медсестре:
— Нина, ну к чему этот героизм? Зачем нам вдвоём здесь мучиться? Возьмите ключи от моей квартиры и деньги на такси. Поезжайте и выспитесь, как следует. У нас завтра непростая смена.
— Нет, Эммануил Моисеевич. Я буду с вами до конца. Мало ли какие ситуации могут возникнуть?
— Ну, смотрите. Вам виднее.
К утру старушка, несмотря на все усилия доктора и медсестры, благополучно умерла. А когда они, после непрерывной почти двенадцатичасовой борьбы за её жизнь, вышли на улицу, полную солнечного света и спешащих на работу людей, Нина подошла к Эммануилу Моисеевичу и молча поцеловала его в щёку, прижавшись к нему всем телом.
18.7
Роман между доктором Фридманом и медсестрой Медведевой развивался у всех на глазах стремительными темпами. Как будто они хотели наверстать упущенное время, когда ещё не знали друг друга. Но всё протекало как-то тихо, без демонстрации чувств. Особенно это было не похоже на Моню, с его необузданностью и темпераментом. В один из выходных дней Эммануил Моисеевич пошёл к старшему диспетчеру подстанции Коноплёву и попросил, чтобы Нину Медведеву закрепили за его бригадой на постоянной основе.
— Что так, Эммануил Моисеевич? Что с вами случилось? То вы всех подряд браковали, а сейчас за Медведеву сами пришли просить.
— Как бы вам попроще сказать, Иван Афанасьевич?
— Скажите так, чтобы я понял.
— Дело в том, что любовь мужчины к женщине — это особое химическое состояние.
— Состояние чего? Какого органа? — с усмешкой спросил Иван Афанасьевич, сняв при этом очки.
— Души, уважаемый, души.
— Нет такого органа у человека, Эммануил Моисеевич. Это вы просто фантазируете.
— Есть, Иван Афанасьевич. Это я, как врач, вам говорю.
— Ладно, не буду спорить. То, что вы выдающийся доктор — всем известно. Мне жена о вас все уши прожужжала: не дай бог Фридман от вас уйдёт! Только сразу вас хочу предупредить: не вздумайте это делать.
Не отпустим, — с улыбкой заметил старший диспетчер.
— Да боже сохрани! Куда я уйду? Мне и здесь хорошо. А своей жене передайте от меня большое спасибо.
— За что?
— За веру. У мужчины крылья вырастают, когда в него верит женщина.
— Обязательно передам, но у меня есть к вам ещё один вопрос.
— Слушаю вас, Иван Афанасьевич.
— Говорят, что, когда вы, Эммануил Моисеевич, берёте за руку человека, то можете сразу поставить диагноз? Что это у вас за такая удивительная способность?
— Знаете, Иван Афанасьевич, в одном из рассказов великого писателя Михаила Зощенко описывается диалог двух служащих. Один из них спрашивает другого: «Иванов, это правда, что секретарша нашего
начальника — твоя любовница?» — «Правда…» — «Врёшь!»
— А к чему вы мне это рассказали, Эммануил Моисеевич?
— А к тому, что у вашей жены, Иван Афанасьевич, прекрасное воображение. Берегите её.
18.8
С этого дня доктор Фридман и медсестра Медведева стали работать в одной смене. Общались они между собой только по мере необходимости и исключительно в официальной форме, а после работы расходились в разные стороны. Окружающие догадывались, что напряжённые
отношения между ними возникли не на пустом месте, но делали вид,
что это их не касается. Такое положение вещей долго продолжаться не могло, и однажды в конце рабочего дня Эммануил Моисеевич обратился к Нине с совершенно банальным вопросом:
— Нина Андреевна, подскажите, пожалуйста, сколько мы за последнюю неделю израсходовали ампул строгой отчётности?
— Это мне нужно посмотреть все свои последние записи.
— Сделайте одолжение, посмотрите.
— А завтра нельзя, Эммануил Моисеевич? У меня автобус уйдёт.
— Нет, нельзя. А насчёт автобуса не переживайте. Уедете следующим. Пока она просматривала свои записи, все сотрудники разошлись по домам и они остались вдвоём. Нина очень нервничала по поводу автобуса и, не сдержавшись, резким тоном спросила доктора:
— Эммануил Моисеевич, почему вы сами работаете по сумасшедшему графику и других заставляете? Почему вы не просите оплату за внеурочную работу, повышения по службе, премий, наконец?
— Зачем? Я всем доволен.
— Как — зачем? — с возмущением вскочила со своего места Нина.
— Да для того, чтобы семья вас чаще видела дома. Чтобы вы могли полноценно отдыхать, нормально питаться.
— У меня, как вы знаете, Нина Андреевна, нет семьи.
— А как она может возникнуть, если от вас постоянно пахнет куревом и водкой?
— Ну, это уже совсем другой вопрос, уважаемая. И вообще, в чём
дело? Что вас не устраивает? Это — абсолютно мужские запахи. Почитайте Золя, Бальзака, Куприна, наконец.
— Читала я ваших классиков. Читала.
— Да вы присаживайтесь, Нина Андреевна, и не нервничайте. Я вам сейчас кое-что интересное расскажу. Правда, это несколько выходит за рамки наших служебных разговоров, но вы, думаю, не будете ко мне в
претензии.
— Слушаю вас, Эммануил Моисеевич.
—- Ну вот. Известно, что евреи во все времена спаивали русский народ. Еврей держал шинок, а русский человек там пил водку. Один нёс деньги в семью, другой — из семьи. И передавал еврей это ремесло своим детям, а те — внукам. Страшная картина жизни. Жуть беспросветная. Так я хочу разрушить этот мерзкий стереотип и тоже не ношу деньги домой, — Эммануил Моисеевич громко, по-молодому, рассмеялся.
— Очень интересно, — без намёка на улыбку ответила Нина.
— А вообще, — без какого-либо перехода, вдруг заявил Фридман,
— Нина Андреевна, вы мне очень нравитесь. Я вас приглашаю к себе в гости. Обещаю прекрасный вечер.
— На вашем сексодроме, что ли?
— Не понял?
— А что тут понимать? Пока вы, Эммануил Моисеевич, не выкинете из квартиры вашу кровать, через которую прошла половина Подольска…
— Заметьте, лучшая половина…
— …моей ноги у вас не будет, — жёстко закончила Нина свою тираду. — Вам всё понятно?
— Да. Всё.
— Ну, будьте здоровы.
— Всего вам хорошего.
18.9
Вечером у Эммануила Моисеевича было прекрасное настроение. Он на своей шкуре прочувствовал, как заводить роман на работе. Какая это жуткая пытка: каждый день видеть предмет своего обожания и делать вид, что ничего не происходит. Но сегодня он поговорил с Ниной. Правда, разговор был нервный, на грани грубостей. Причём, практически говорил он один, но, в любом случае, это — лучше, чем гнетущее молчание в течение последних нескольких недель.
Однако условие, которое ему продиктовала сегодня Нина — заменить мебель в квартире, — в стране тотального мебельного дефицита было практически невыполнимо. Придётся звонить Тарасу — пусть он пошурует в закромах нашей Родины.
— Привет, Тарас.
— Здоров, Моня.
— Хорошо, что я застал тебя на работе. Как ты себя чувствуешь, папашка? Что-то я стал забывать твой светлый образ, — захихикал Моня.
— А мы тут тебя на днях вспоминали. Будешь жить сто лет, Моня.
— Кто это мы?
— Мы — Платон и я. В связи с чрезвычайными обстоятельствами, я говорил с ним по телефону.
— Ну и как поживает наш мыслитель?
— Хорошо поживает. Недавно его назначили генеральным директором авиационного объединения.
— Да ты что! Вот это новость! Сюда не собирается приехать? Друзей навестить и вообще.
— Собирается. Ведь теперь наше Подольское авиационное предприятие у него в прямом подчинении. А сейчас городская газета мне поручила сделать с ним интервью.
— Ну и новости! Потрясающе!
— А ты сам как, Моня?
— Да всё хорошо. Работаю там же, занимаюсь тем же. Водку пью, взяток не беру, что не поощряется в настоящее время.
— Не женился, случайно?
— Случайно — нет, но есть некоторые соображения.
— Что-то ты, Моня, темнишь? На тебя это не похоже.
— Похоже — не похоже. Узнаешь, когда будет надо. А то станешь слишком умным, как Платон.
— Очень интересно, — подвёл итог Тарас.
— Ничего не хочешь добавить к тем глупостям, которые сейчас наговорил?
— Очень хочу. Я тебя вот по какому поводу беспокою, Тарас… — уже серьёзным тоном ответил Моня.
— Слушаю внимательно.
— Мне нужно срочно купить новую мебель.
— Что-что? — расхохотался Тарас. — Какую мебель?
— Любую.
— А почему срочно?
— Потому что — надо.
— Моня, есть замечательный анекдот про мебель и девочек.
— Да знаю я этот старый еврейский анекдот. Ты мне лучше с мебелью помоги, а не анекдоты с бородой вспоминай.
Но Тарас продолжал громко смеяться и поэтому не мог продолжать
разговор. А когда, наконец, прекратил хохотать, то уже серьёзным голосом сказал:
— Мебель, Моня, — это большая государственная проблема.
— Если бы она была маленькая, я бы к тебе, Тарас, не обращался.
— Ну, не знаю, что тебе ответить… Не знаю.
— А ты подумай. Пошевели своими партийными мозгами. Ты же совсем недавно собирался коммунизм народу построить, а сейчас нельзяв городе простую табуретку купить.
— Я же тебе сказал, Моня, не знаю.
— Тарас, ты меня извини, что я на тебя давлю, но мне это очень надо.
— Да я понимаю, что тебе надо, но не знаю, как помочь.
— Подумай, дружище. Может, кому-нибудь из твоего партийного
начальства нужно что-то вне очереди отрезать — гланды, аппендицит, яйца… Ты же знаешь — я всё могу. Только скажи и — будет сделано.
— Слушай, Моня, у меня появилась гениальная мысль! А давай мы к решению этого вопроса подключим Марго.
— С какого перепуга? Я её видел всего один раз в жизни.
— Тебе не надо её видеть. Я с ней сам поговорю по телефону.
— А что ты ей скажешь?
— Пообещаю сообщить, когда в Подольск приедет Платон.
— И чего?
— Да она за эту информацию не то что мебель — живого слона ко мне в редакцию приведёт.
— Но мне кровать нужна, Тарас, а не слон. И потом неизвестно, когда приедет наш бесценный Платон?
— Моня, не суши мне мозг. Работаем по схеме: утром стулья — вечером деньги. Ты всё понял?
— Всё.
— Ну давай. Я тебе сам перезвоню.
А через два дня Тарас радостным голосом сообщил своему другу:
— Моня, наш план сработал. Запиши адрес полулегального мебельного салона.
— Почему полулегального?
— Потому что для избранных. Всё, как положено. Из-под полы.
— И как это работает?
— Ты приходишь по указанному адресу и говоришь, что от Марго, шестьдесят семь. Правда, там не совсем обычные цены, но зато можно
кое-что приличное подобрать. Ну, пока…
— Пока. Спасибо тебе, Тарас.
— На здоровье. О дате приезда Платона я тебе сообщу отдельно.
18.10
На следующий день, когда они остались в лаборатории одни, Эммануил Моисеевич обратился к Нине:
— Нина Андреевна, задержитесь, пожалуйста, на несколько минут. Есть разговор.
— Что так официально, Эммануил Моисеевич?
— Дело в том, что я хочу вас попросить помочь мне в одном очень деликатном деле.
— В каком?
— Поменять в моей квартире мебель. После вашей критики, я не совсем доверяю своему вкусу.
— А при чём здесь моя критика?
— Хочу, чтобы вы, когда я поменяю мебель, переехали ко мне жить.
— Что? В каком качестве?
— Сначала в качестве невесты, а потом — законной жены.
— Очень интересное предложение, Эммануил Моисеевич, но вы егокак-то скучно, постно, не празднично озвучили.
— А что бы вы хотели, дорогая Нина Андреевна, увидеть, как я стою на колене с цветком в зубах в окружении хора цыган?
— Ну да. Как-то так…
— Могу предложить вам в данной ситуации хлопнуть по тридцать грамм спирта и поцелуй. Не сходя с рабочего места.
— Я согласна.
— Ну, тогда вперёд!
— Только у меня к вам, Эммануил Моисеевич, вопрос.
— Какой?
— Где вы в нашем городе видели в продаже мебель?
— Да есть одно место, куда мы с вами сейчас и съездим.
— С удовольствием. Люблю такие поездки.
Эммануил Моисеевич, выйдя с Ниной на улицу, стал ловить такси. А через двадцать минут они подъехали к дому, номер которого назвал водителю Моня. Никакой вывески на доме не было, кроме нескольких ступенек вниз. Ступеньки вели к закрытой железной двери, расположенной в полуподвальном помещении. Звонка тоже не было, но на уровне среднего человеческого роста располагался глазок, по всей видимости, с фотоэлементом, который и фиксировал гостей. Через несколько минут за дверью раздался спокойный мужской голос:
— Слушаю вас.
— Марго, шестьдесят семь.
— Проходите.
Дверь сразу открылась и пропустила Эммануила Моисеевича и Нину в небольшой коридорчик, который заканчивался тяжёлой малиновой портьерой. За портьерой находился огромный зал, по всей площади которого стояли красиво сгруппированные стулья, столы, кресла,
кровати, тумбочки и другая мебель.
Навстречу Эммануилу Моисеевичу и Нине шёл, улыбаясь, как близким родственникам, хорошо одетый мужчина лет сорока.
— Здравствуйте, уважаемые гости. К вашим услугам — администратор Орлов Владимир Николаевич.
— Нам нужна мебель для однокомнатной квартиры, — робко начал разговор Эммануил Моисеевич.
— Всё перед вами, господа, — ответил администратор.
— И что — это всё продаётся? — спросила Нина.
— Вам — да. К тому же мы каждому покупателю вручаем подарок.
— А почему нигде не видно цен?
— Это не магазин, мадам. Это — художественный салон, где выставлены изделия, как правило, штучного исполнения.
— Понятно.
— Кроме того, здесь вы можете расслабиться: выпить бокал вина, за счёт заведения, или чашечку кофе.
— Но мы пришли не смотреть, а покупать мебель? — продолжала с недоумением наступать Нина.
— Мебель, на которую вы укажите своим пальчиком, завтра будет доставлена по указанному вами адресу. Нина с вопросительным выражением лица повернулась к Эммануилу Моисеевичу, ища подтверждения слов администратора.
— Всё правильно, Нина Андреевна. Это мой вам свадебный подарок. Приступайте к акции траты денег.
— А где платить? — наивно спросила Нина у администратора, до конца не веря тому, что услышала от Эммануила Моисеевича правду, а не слова обидного розыгрыша.
— Не волнуйтесь, уважаемая. На выходе вам всё объяснят, — подтвердил администратор Орлов.
Продолжение следует.
