Глава 17. Пагубная страсть
17.1
Следующая встреча профессора Петра Павловича Афанасьева и инспектора Анатолия Кирилловича Гусева была запланирована через две
недели, но каждый раз по каким-то причинам откладывалась. Наконец, Гусев позвонил Афанасьеву и радостным тоном сообщил:
— Пётр Павлович, у меня завтра отменилось совещание. Вы не могли бы ко мне подъехать этак часикам к четырём?
— Могу. Буду рад с вами встретиться.
— Так я вас жду.
— До встречи.
После обмена рукопожатиями, Гусев, улыбаясь, предложил Афанасьеву садиться:
— Только не на этот стул.
— Чего так, Анатолий Кириллович?
— Он — нечистый.
— В каком смысле?
— В прямом. Здесь нехорошие люди сидят.
— Вот как! Ну-ну…
— К сожалению, Пётр Павлович, встречаются и такие.
— Понятное дело.
— Сегодня я хочу продолжить рассказывать о деле, которое касается вашего дома. Но прежде хочу задать вам, если позволите, несколько вопросов.
— Задавайте. Я на них, если смогу, с удовольствием отвечу.
— Скажите, Пётр Павлович, у вас не возникло чувство жертвы при
первой нашей встрече?
— Не понял? В связи с чем оно должно было возникнуть?
— В связи с теми неприятностями, которые вам доставили некие
ловкие люди в посёлке Огарково.
— Боже упаси! Я же — участник войны, Анатолий Кириллович. С чувством жертвы выжить на фронте было никак нельзя.
— А желание найти правду вам никогда не мешало жить?
— Ещё как мешало! Но я никогда ни перед кем и ни за что не оправдывался. Всегда стоял на своём.
— И всё-таки, что вы испытали, оказавшись в ситуации, связанной с вашим домом?
— Чувство омерзения и скорби. Даже было трудно самому себе признаться, за что столько лет воевал.
— Не понял, Пётр Павлович. Уж больно туманно вы ответили на мой конкретный вопрос.
— Попытаюсь объяснить, Анатолий Кириллович. Война меня многому научила и, в частности, заставила кардинально пересмотреть свои взгляды на жизнь старшего поколения. Никого в военное время мне никогда не было так жалко, как брошенных стариков.
— Не совсем так, но, в общем, согласен.
— Так, так. В любом обществе, испокон веков, самым уважаемым и почитаемым был самый старый человек. Все о нём в первую очередь думали и заботились. Пусть больной, недееспособный, невнятно говорящий, но его мнение было камертоном, относительно которого отстраивались мнения всех остальных. А оскорбить или поднять руку на старика было самым большим грехом.
— Но есть же официальные государственные структуры, которые отвечали и отвечают за социальное обеспечение пожилых людей? —
успел вставить несколько слов Анатолий Кириллович.
— Я вас умоляю! Старики, по большому счёту, в наше время никому не нужны. Они вызывают у окружающих раздражение и злость. Я годами наблюдаю, как к врачу-геронтологу, а его кабинет рядом с кабинетом нашего участкового врача, сидят в очереди тихие пожилые люди. А рядом с ними — недовольные их дети и внуки.
— Почему недовольные?
— Потому что их оторвали от своих неотложных дел.
— Чего так?
— Неужели непонятно, Анатолий Кириллович? Что такое — отвезти старика к врачу? Это нужно его помыть, переодеть, расчесать, накормить. Oрганизовать транспорт. Привезти и увезти.
— Ну, это на самом деле так, Пётр Павлович, — заметил Гусев, чувствуя, что теряет в разговоре инициативу.
— А не проще ли врачу, Анатолий Кириллович, самому отправиться к своим пожилым пациентам? Не увидеть собственными глазами среду обитания своих подопечных?
— Это было бы правильно.
— Вот! А может, вообще упразднить амбулаторный приём лиц пожилого возраста, доплачивая врачу за визит домой пару копеек?
— Ну вы, Пётр Павлович, совсем заговорились. Развернули картину какого-то нереального будущего.
— Ничего подобного! Всё реально! Старость нельзя убрать из графика жизни всех, без исключения, людей. Это — естественное состояние человека. Но старость нужно сделать счастливой, радостной, а главное, — желанной.
— Как вы сказали? Желанной?
— Да, да — желанной. Все люди стареют, независимо от того, служильли человек командиром дивизии или танцевал в балете.
— И что?
— А то, что им нужно создать на последнем отрезке жизни нормальные комфортные условия. И вы знаете, почему? Потому что больные, заброшенные, никому не нужные старики — это самый страшный урок, который получают дети от взрослых в начале своего жизненного пути.
Вред от этого урока — гигантский, который даже невозможно оценить.
— Это точно.
— А старики всё терпят, всё сносят и тихо страдают, боясь вызвать гнев окружающих — ещё чего доброго от них вообще откажутся.
— И что же делать, Пётр Павлович, чтобы ваши слова не остались только словами?
— А вот что. Пожилых людей следует рассматривать в нашем государстве как отдельную, особой социальной важности, группу населения. Не парады устраивать с их участием, не в президиум сажать один раз в год и даже не подарки раздавать ко Дню Победы, а создать Особый Комитет социальной безопасности пожилых людей.
— Вместо комитета государственной безопасности?
— Может быть, и так.
— Интересное предложение.
— Да, интересное. При этом считать всякое посягательство на достоинство и честь стариков государственным преступлением, а не, как правило, его замалчивать.
— Кстати, Пётр Павлович, я тоже успел побывать на фронте. Правда, всего четыре месяца, но в моём сознании кое-что отложилось.
— Интересно, что?
— Я пришёл к выводу, что зло нельзя победить добром. Это чушь, возникающая в мозгу слабого и трусливого человека. Зло можно победить лишь только превосходящим по силе воздействия ответным злом, — после этих слов Гусев наклонился к Афанасьеву и тихим голосом прошептал, как будто их мог кто-то услышать: — Я вам сейчас скажу то, что в этих стенах никогда и никому не говорил. В нашей стране уже много лет идёт страшная война между созиданием и разрушением, между гопниками и академиками, между порядочными людьми и ворьём. К большому сожалению, академики вчистую проигрывают гопникам.
— Извините, Анатолий Кириллович, а я здесь причём?
— В принципе, не при чём. Но вы по всем своим параметрам относитесь к стану академиков. Это — с одной стороны. А с другой, вы — совершенно случайно оказались вовлечёнными в цепочку крупных хозяйственных преступлений.
— Каких преступлений?
— Серьёзных. Скажу откровенно, Пётр Павлович, если бы не засветилась ваша соседка Полищук, то до ваших мелких проблем с домом никогда у нашего ведомства руки не дошли.
— В каком смысле засветилась?
— В прямом. Ей бы, по-хорошему, выполнив свою подленькую роль в написании пасквиля на приличную женщину, отползти в сторону. Так нет же. Она ещё, под руководством своей прожженной мамаши, решила научить вас, умных и образованных профессоров, как родину любить. Указать вам в посёлке Огарково место, которое вы должны, по её мнению, занимать? Да-да, уважаемый. И не закатывайте глаза, не надо.
Поверьте мне, так оно всё в нашей реальной жизни и есть.
— Ну вы и разошлись, Анатолий Кириллович!
— Ничего я не разошёлся. Я вам даже больше скажу. Если немедленно не воспрепятствовать распространению этой жуткой скверны, то цурановы-полищуки захватят всё вокруг и будут диктовать таким, как вы — профессорам, свои условия жизни.
— Я с вами полностью согласен.
— Это хорошо, что вы хоть в чём-то со мной согласны. Потому что они на вас, да и на меня тоже, смотрят как на досадное недоразумение, которое можно ногтем сковырнуть и пойти дальше.
— И что делать? — спросил под напором слов своего собеседника Пётр Павлович.
— Что делать? А я вам скажу. Во-первых, ни в коем случае не опускаться до их уровня. А во-вторых, этих людей следует сажать в тюрьму и жестоко наказывать.
— Зачем?
— Для того, чтобы они поняли своё ничтожество, невежество и внутреннюю гнусность. Это нужно делать публично, чтобы они громко, во весь голос, просили пощады у нормальных людей и раскаивались во всех своих смертных грехах.
17.2
Леонид Исаакович Горин постоянно был на связи с Анатолием Кирилловичем Гусевым. Он был в курсе всех дел, составляющих суть процессуальных действий по обличению строительно-муниципальной мафии Кругляк-Цуранова. Тем не менее, его, в принципе, не интересовала ни группа мошенников во главе с Цурановой, окопавшаяся в муниципальном образовании Огарково, ни строительный аферист Одиссей Макарович Кругляк, повязавший своими грязными услугами всё Подмосковье. Конечной целью действий Горина было заблокировать информационный канал, который связывал Сергея Павловича Платонова с инспирированным доцентом Сотниковой делом, зревшим в недрах Московского института экономики и права. Он ни на минуту не забывал о приватной задаче, которую сам себе поставил: оградить Сергея Павловича Платонова от этого скандала.
Горин и Гусев иногда встречались на различного рода совещаниях, но сегодня была совсем другая ситуация. До утверждения Платонова на должность генерального директора авиационного объединения оставалось чуть больше трёх недель. Нужно было торопиться, и Горин решил экстренно встретиться с Гусевым.
— Добрый день, Анатолий Кириллович, — услышал Гусев в телефонную трубку.
— Добрый, Леонид Исаакович. Вы меня схватили в дверях буквально за хвост.
— Ну, всё-таки схватил и это — большая удача. Вы случайно не в мою сторону направляетесь?
— Нет. А что, есть необходимость нам пересечься?
— Есть. И достаточно серьёзная.
— А по телефону нельзя эту форс-мажорную ситуацию обсудить? У меня дел по горло.
— Я понимаю, Анатолий Кириллович, что вы — занятый человек. Но, к сожалению, нельзя.
— Тогда давайте завтра пообедаем «У Багратиона». Ресторан как раз на полпути от Твери до вашего Подмосковья. В час дня вас устраивает?
— Вполне.
— Ну, тогда до завтра.
— Всего наилучшего.
Ресторан «У Багратиона» славился хорошей грузинской кухней. Говорили, что у него один хозяин с московским рестораном «Арагви». Вечером ресторан всегда был заполнен до отказа, но днём можно было найти свободные места. Гусев припарковал свою скромную «тройку» на грунтовой площадке позади ресторана, так как на асфальтированной стоянке у входа в него, как правило, свободных мест не было. А через пятнадцать минут подъехал Горин. Все столы для «персон» были заняты, так что им пришлось довольствоваться периферийными местами. Столик был на четверых, но Горин дал распорядителю зала денежную купюру и попросил, чтобы к ним никого не подсаживали. После общих фраз о семье, детях, погоде, Леонид Исаакович обратился к Гусеву:
— Как, Анатолий Кириллович, продвигается рассмотрение дела о строительной мафии в Огарково?
— Движется потихоньку, но конца этому не видно. Чем дальше в лес, тем больше подробностей про дрова.
— А более конкретно?
— А более конкретно дело обстоит следующим образом. С вашей подачи, Леонид Исаакович, мы начали расследование некоторых частных нарушений при строительстве дома семьёй Полищук, а вышли на дачную мафию, щупальца которой простираются почти по всему Подмосковью.
— Я понимаю грандиозность решаемых вами задач, Анатолий Кириллович, но меня оно интересует только в той части, которая касается Сергея Павловича Платонова.
— Понятно. Вы меня, Леонид Исаакович, зачем в этот ресторан сегодня пригласили? Обсудить наши дела?
— Да Боже сохрани! Вы сказали, что, как правило, в час дня обедаете. Вот я и вспомнил, что очень давно не был в хорошей компании в ресторане «У Багратиона».
— Ну, тогда приятного аппетита.
— Взаимно.
17.3
Обед Горина и Гусева подходил к концу, а в дружеской беседе двух весьма занятых людей не было сказано ни одного слова по делу, ради которого они встретились. Серьёзный Гусев не хотел проявлять инициативу, а ироничный Горин не спешил рассказывать, зачем он его пригласил на встречу.
Беседа вообще могла бы закончиться ничем, если бы Горин не нашёл оригинальный вариант продолжения разговора.
— А хотите, Анатолий Кириллович, я вам расскажу один маленький английский анекдот?
— Весь внимание, Леонид Исаакович.
— Ну, так вот. В Лондоне, на мосту через Темзу, стоит мужчина во фраке, в цилиндре, с тростью. А в Темзе тонет женщина. Увидев мужчину, женщина душераздирающим голосом начала взывать к нему: «Сэр, вы видите — я не умею плавать, я тону! Помогите, я не умею плавать!»
Мужчина галантно приподнял шляпу и спокойным тоном ей ответил: «Мадам, я тоже не умею плавать, но я об этом не ору на весь Лондон».
От души посмеявшись по поводу рассказанного анекдота, они продолжали с большим аппетитом кушать, когда Гусев, как бы между прочим, спросил Горина:
— А что за персонажи, уважаемый Леонид Исаакович, фигурируют в вашем анекдоте? Вы же его не просто так рассказали. Расшифруйте их, пожалуйста.
— Извольте, Анатолий Кириллович. Тонущей женщиной является доцент Сотникова, а мужчиной — гражданин Кругляк, с которым мне очень нужно, с вашего разрешения, встретиться.
— А зачем вам моё разрешение?
— Очень правильный вопрос. Дело в том, что это даст мне возможность вывести на какое-то время хитрого и осторожного Кругляка из-под вашей разработки. Я его должен убедить обратить самое пристальное внимание на свои проблемы, а не подыгрывать жене в каком-то пустяковом деле.
— Неплохая идея. И как вы собираетесь с ним встретиться, чтобы не спугнуть такого карася?
— Заманить его, опять же с вашего разрешения, через Полищука на территорию автосервиса.
— А дальше что?
— Дальше убедить в необходимости очень серьёзно переговорить со своей женой Сотниковой.
— На предмет?
— На предмет того, чтобы она забрала своё заявление на Платонова и Черникову.
— Помилуйте, уважаемый Леонид Исаакович! Кругляк для своей жены — пустое место, половая тряпка, об которую она вытирает ноги.
— Это не важно, какое он для неё место — пустое или полное. Она должна своим женским чутьём понять, что облегчение предъявленных её мужу серьёзных обвинений позволит ей хоть что- то сохранить в настоящей благополучной жизни.
— Да не будет он с ней говорить.
— Почему?
— Потому что его страх перед женой во много раз больше страха перед нашим правосудием.
— И это не важно.
— Тогда поясните, Леонид Исаакович, что, по вашему мнению, важно, а что — нет. И ещё раз чётко сформулируете ваше видение дела, по которому основным фигурантом проходит Кругляк.
— Пожалуйста. Дело Кругляка следует разделить на две части. Первая касается ситуации, связанной с его женой, и может ей стоить не только репутации, но и дальнейшей карьеры. А вторая — с его экономическими преступлениями перед государством, наказание за которые можно, с вашей помощью, несколько смягчить.
— Не понял, а причём здесь Полищук? Какую роль вы ему отводите в этом серьёзном деле?
— Полищук нужен только для того, чтобы Кругляк согласился на встречу со мной.
— Вы что, шутите? Полищук для Кругляка вообще не авторитет.
— Я знаю.
— Так чем вы собираетесь заманить его на автобазу?
— Ну, это, как раз, просто. Полищук представит меня как серьёзного, богатого клиента и назначит ему встречу на территории своего автосервиса. В надежде, кстати, получить за это хорошие комиссионные.
— Хорошо, Леонид Исаакович, но хочу вас предупредить: Кругляк патологически скуп и жаден.
— Я знаю об этом. Но он очень любит деньги.
— И что?
— А то, что скупой человек, в отличие от щедрого, Анатолий Кириллович, непременно имеет какую-то непреодолимую страсть: кто-то играет на скачках, кто-то в рулетку, а кто-то в карты. Любая страсть,
как правило, связана с азартом, который жадный человек, как правило,
не контролирует. Что вы на это можете сказать?
— Могу сказать, что вы, Леонид Исаакович, со своим большим адвокатским опытом вышли на правильную тропу. Как мне сказал на одной из наших бесед Полищук, испепеляющей страстью Кругляка являются машины. У него уже были в жизни практически все отечественные марки. Он уже ими просто пресытился.
— Очень интересно. И что?
— А то, что однажды ему, по большому блату, удалось побывать наэкскурсии в личном гараже Брежнева. После этого Кругляк, в полном
смысле этого слова, «заболел» желанием иметь что-нибудь подобное.
— Каким образом? В нашей стране у него нет никаких шансов купить такую машину.
— Правильно. Поэтому если у него когда-нибудь появится возможность приобрести настоящую иномарку, а не битую краденую «японку», он ни перед чем не остановится. Анатолий Кириллович даже не мог представить, что этим разговором он подал Леониду Исааковичу прекрасную идею заставить Сотникову через Кругляка прекратить преследование Черниковой и Платонова.
17.4
Встреча между Кругляком и Гориным была назначена на территории автосервиса Полищука на шесть часов вечера в ближайшую пятницу.
Конец рабочего дня, конец недели, так что никто не будет никуда спешить. Леонид Исаакович для выполнения поставленной задачи решил поехать на встречу с Кругляком на шикарной представительской машине своего авиационного объединения. Для решения этого вопроса Горин накануне позвонил Платонову:
— Здравствуйте, Сергей Павлович. Горин беспокоит. Извините, что отвлекаю, но мне необходимо воспользоваться во второй половине дня
в пятницу представительской машиной объединения.
— Зачем, Леонид Исаакович?
— Я вам потом всё подробно объясню.
— Леонид Исаакович, вам же известен список лиц, которые имеют допуск к представительской машине?
— Известен, но я бы не стал вас беспокоить, Сергей Павлович, без серьёзной на то причины.
— Хорошо. На какое время вам нужна машина?
— На семнадцать часов.
— Записал. Чтобы не возбуждать нездорового ажиотажа по этому поводу, машина будет заказана на моё имя, а поедете вы. Водитель Владимир Николаевич будет об этом предупреждён.
— Где будет стоять машина?
— В нашем гараже. Вторая стоянка.
— Спасибо.
Положив телефонную трубку, Горин в очередной раз отметил высокий уровень деловой культуры Платонова, который в разговоре с ним не задал ни одного лишнего вопроса и не потребовал никаких дополнительных объяснений. Несомненно, что при первой же встрече он расскажет Сергею Павловичу, зачем понадобилась ему эта машина.
Кругляк подъехал к автосервису Полищука без пятнадцати шесть.
Поставив машину недалеко от проходной, он уверенным шагом подошёл к охраннику. По всему было видно, что они знают друг друга, так как его сразу пропустили на территорию предприятия. А в шесть часов Полищук и Кругляк вышли на улицу встречать клиента. Ждать долго не пришлось, к входу автосервиса подъехал шикарный «инфинитив». Судя по выражению лица обоих мужчин, они такую машину вблизи видели в своей жизни впервые. Из «инфинитива» вышел водитель в фирменной фуражке, поздоровался с каждым из встречающих за руку и спросил:
— Кто из вас, господа, Одиссей Макарович Кругляк?
— Я, — тихо ответил небольшого роста мужчина.
— Вас просят пройти в машину. А с вами, уважаемый, — обратился он к Полищуку, — мы пока погуляем по улице, если не возражаете. Водитель подвёл Кругляка к машине и предупредительно открыл перед ним вторую дверь. Но тот стоял как завороженный в полуметре от машины и боялся к ней прикоснуться. Ладони Кругляка стали мокрыми от пота, что не давало ему возможность взяться за ручку.
— Вам помочь? — с недоумением спросил водитель.
— Вас ждут, господин Кругляк. Садитесь в машину. Но Кругляк не мог пошевелиться, чтобы сделать последний шаг. Его как будто парализовало — ноги и руки перестали слушаться, а глаза стали почему-то слезиться. Когда же он, наконец, втянул своё тщедушное тело в машину и примостился на краешке сидения, водитель с силою захлопнул за ним дверь.
Так как тонированные стёкла машины создавали голубоватый полумрак, то Кругляк не мог рассмотреть, кто сидит внутри, и поэтому поздоровался в пустоту:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, Одиссей Макарович. Входите, пожалуйста. Устраивайтесь поудобней, — произнёс сидящий в глубине машины человек.
— Спасибо, — с трудом выдавил из себя Кругляк. Он всё ещё находился в полном шоке от обстановки, в которой неожиданно оказался.
— Вы, уважаемый, не волнуйтесь. Сейчас привыкнете к полумраку.
Он очень успокаивающе действует, — произнёс незнакомец.
— В машине человек должен отдыхать и настраиваться на деловую встречу.
— Да, да, — пролепетал Кругляк еле проворачивающимся во рту языком.
— А ещё я люблю, когда в салоне тихо играет музыка, — продолжил говорить неизвестный человек и нажал на какую-то кнопку.
Придя в себя, Кругляк попытался сесть поглубже, но его потные руки заскользили по бархатной обивке сиденья, приятно щекоча пальцы. Когда же Одиссей Макарович всё-таки справился со своим телом, ему сразу бросились в глаза потрясающей красоты фирменные знаки машины, расположенные на задней стороне передних кресел. Такие же знаки он увидел на дверных ручках и приборной панели. И ещё Кругляк уловил, что в салоне пахнет какой-то пряной травой, от которой немного кружится голова. Горин, с его огромным адвокатским опытом общения, очень хорошо
разбирался в людях. Для себя он давно вывел простую формулу: чем ничтожней человек, тем больше в нём холуйского почтения и тем меньше чувства собственного достоинства. Кругляк полностью вписывался в образ жалкого, беспринципного, ничтожного человека, готового за хорошие деньги кого угодно продать и купить заново.
— Хотите, уважаемый, выпить?
— Не откажусь, — почему-то шёпотом ответил Кругляк.
— А что вы предпочитаете: коньяк, виски, бренди?
— Да мне, извините, всё равно. На ваш вкус.
— Тогда позволю вам предложить коньяк «Сан-Ремо». Очень мягкий и с великолепным запахом. Не возражаете?
— Да вы что! — замахал на Горина обеими руками Кругляк, испугавшись, что тот передумает его угощать.
— Вот и хорошо.
17.5
Горин нажал кнопку на своём подлокотнике и откуда-то снизу, между сиденьями, плавно вышел компактный столик с барной стойкой. Леонид Исаакович наугад вынул из неё бутылку коньяка и небольшими порциями разлил коньяк по бокалам. Подняв свой бокал, Горин первый раз повернулся к Кругляку. Перед ним сидел невзрачный, неопрятно одетый, потерявший себя в окружавшем его великолепии, человек.
Мелкий делец, в глазах которого одновременно читался испуг что-то сделать не так и страх не понравится владельцу машины.
— Чем занимаетесь, Одиссей Макарович? Да вы не стесняйтесь, закусывайте. Лимончик, пожалуйста, конфеты…
— Как вам сказать…
— Так и скажите. Какая ваша специализация? Гражданское, промышленное строительство, машиностроение?
— Да всем понемножку. Куда приглашают, туда и идём. Коллектив у меня небольшой, но высокопрофессиональный. Любую работу делаем.
— А дачное хозяйство вас интересует?
— Интересует. Здесь мы, как правило, работаем за наличные, без оформления официальных бумаг.
— Деньги любите?
— А кто их не любит? Есть пара лишних копеек — живёшь красиво, в своё удовольствие. А нет — так нет.
— Это вы правильно сказали. Все любят деньги, но не все умеют их хорошо считать.
— Золотые слова. В строительном бизнесе не только нужно уметь считать деньги, но и видеть ситуацию на перспективу. Вон сколько вокруг стоит недостроенных объектов…
— Ну, так вот, уважаемый, — резко перебил Кругляка Горин. — Есть у меня серьёзный проект строительства спортивно-оздоровительного комплекса с небольшой базой отдыха в несколько десятков домиков. Типа профилактория выходного дня.
— Очень интересно…
— Подыскиваю строительную компанию, — продолжил Горин, не обращая внимания на реплику, брошенную Кругляком, — способную
его реализовать. Небезызвестный вам господин Черников рекомендовал вас как делового и энергичного подрядчика.
— Мне это весьма лестно слышать, но, позвольте узнать, почему он рекомендовал именно меня?
— Сказал, что вы в этом районе много лет работаете. Всё и всех отлично знаете.
— Это — верно. Я здесь начинал работать, когда ничего вокруг не было. Природа здесь замечательная и тишина. Только дорогами нужно заниматься. Машины жалко, я уже не говорю о такой красавице как у вас.
— Понятно. Ну, о делах мы, Одиссей Макарович, поговорим в следующий раз, но один момент хочу обсудить с вами прямо сейчас.
— Слушаю вас внимательно.
— Серьёзные люди, рекомендовавшие вас, сказали, что у вас есть какая-то некрасивая тяжба с Московским институтом экономики и права. Это правда или навет?
— Это не у меня тяжба. Это у моей жены. Она с кем-то там сцепилась и грозится даже обратиться в суд.
— Не годится это, Одиссей Макарович, — резко перебил его Горин, — не солидно. Наше требование к партнёрам — безупречная репутация. А вы суд, не ко сну будет сказано, поминаете.
— Да там ещё ничего, по-хорошему, нет. Одни разговоры и намерения.
— Ну, вот когда и намерений не будет, тогда и продолжим наш разговор о строительном проекте. Эту информацию, в недельный срок, сообщите господину Черникову. После этого наши люди с вами свяжутся.
И не советую с нами шутить. Всего хорошего.
— До свидания.
Леонид Исаакович всё верно рассчитал: Кругляк, будучи от природы алчным и жадным человеком, считал, что в жизни всё можно купить. Только цена разная и — больше ничего. Окунув сегодня Кругляка в «инфинитив» и угостив дорогим коньяком, Горин не сомневался, что с этого момента Одиссей Макарович стал его клиентом, из которого можно вылепить всё, что он захочет. В течение нескольких минут Леонид Исаакович сделал смыслом жизни этого ничтожного человека приобретение такого роскошного автомобиля как у него.
Кроме того, Горин был уверен в том, что разрешив посидеть Кругляку несколько минут в такой машине, он ему сделал смертельную инъекцию. Теперь для достижения своей цели у Кругляка не существовалоьникаких преград, в том числе и ситуация в семье. Одним махом Леонид Исаакович разрушил страх Кругляка перед женой и упразднил желание смотреть на жизнь её глазами.
17.6
Одиссей Макарович вошёл в свою квартиру, как Наполеон в Париж после очередного выигранного сражения. После многих лет строительства каких-то «курятников» в дачных посёлках Подмосковья, он, наконец, получил достойное его таланту предложение. Более того, судьба его вывела на людей, для которых в этой жизни нет никаких преград. Интересно, какого финансового уровня будет предлагаемый ему проект? Счёт, наверное, будет идти на миллионы, а может, даже и на миллиарды… Не меньше. Люди такого уровня с меньшими объёмами просто не работают.
«Кстати, как его звать? Обо мне он, по всей видимости, знает всё, а сам даже не представился. Серьёзный жучара… Может, спросить о нём Ваську Полищука, который наводочку организовал?.. Да ты что!
Не вздумай ничего спрашивать. Сейчас ставки пошли не Васькиного масштаба…
И всё-таки, почему этот крутой мужик обратился именно ко мне? Ведь не только потому, что я энергичный и деловой. Таких как я, по Московской области много бегает…
А что тут непонятного? Кто ещё, кроме тебя, все тропинки в Подмосковье знает?.. Э, нет… Этого мало… Стоп. Он же не просто так упомянул в разговоре адвоката Черникова?.. Конечно, не просто. У этого адвоката очень серьёзные клиенты.
Он вообще сейчас, по-моему, работает только с министерствами. Неужели Черников испугался, что запачкается через свою жену, у которой с Женькой конфликт? А что!.. Вполне возможно… Такие люди видят очень далеко.
Всё… Хватит пустой болтовни… Голова кругом уже идёт… А не налить ли нам рюмашечку коньяка? По-моему, я сегодня это заслужил!»
Одиссей Макарович вытащил из серванта высокую коробку, в которой стояла нераспечатанная бутылка французского коньяка. Аккуратно её открыл и налил полную рюмку.
«Ну, будь здоров, Одиссей! Я им отомщу за взятие Зимнего дворца!»
17.7
Кругляк выпил рюмку, довольно крякнул и пошёл на кухню сделать себе пару бутербродов с домашней колбасой. После третьей рюмки на строение праздника достигло апогея, когда во входной двери щёлкнул замок. Это пришла Евгения Ивановна.
— Дуся, ты что, совсем охамел? Пьёшь коллекционный коньяк, который я хотела подарить председателю совета профессору Воротникову?
— Да разве это коньяк? Это — моча пожилого зайца. Вот я сегодня пил коньяк, так коньяк!
— Это где же ты так лихо устроился?
— С серьёзными людьми встречался. Не чета этой старой кошёлке Дашке Цурановой.
— Да что ты говоришь, козёл облезлый! Совсем берега попутал. И с кем это ты встречался? Рассказывай, а то я лопну от любопытства.
— Имя сказать не могу, но на крупные бабки вышел.
— И поэтому тебе уже Дашка — не товарищ?
— Представь себе, да.
— А может, и я уже тебе не по плечу, идиот доморощенный?
— С тобой пока всё нормально, но есть одно условие.
— Какое, единорог ты выставочный?
— Прекрати конфликт с Черниковой. У её мужа такие длинные руки, что нам там делать нечего.
— В каком смысле?
— В таком, что ты сама, раньше твоей Черниковой, вылетишь из института.
— Ты что, Дуся? Хороший коньяк окончательно помутил твойскромный рассудок?
— Да ты пойми, Женька. Если я получу этот проект, мы заработаем с тобой такие бабки, что я для тебя построю другой институт, где ты будешь полноправной хозяйкой. Хорошие деньги решают любые проблемы. А всё остальное в этом мире — полная ерунда.
— Ну, ты совсем плохой, Дуся! Встретил какого-то мужика и раскис.
— Я раскис? Ты должна раскиснуть!
— Это же почему?
— Потому что поменяют тебе твой богатый прикид на телогреечку и поедешь ты, моя любимая жена, туда, где даже нет железной дороги.
Только перед этим пересчитай, на всякий случай, сколько у тебя сейчас шуб в шкафу висит.
Через два дня Кругляк позвонил адвокату Черникову и сказал, что его жена, Евгения Ивановна Сотникова, сегодня забрала своё заявление из профсоюзного комитета Московского института экономики и
права.
Продолжение следует.
