Высокая миссия перевода
Юрий Моор-Мурадов
Роль переводчика в процессе переговоров, диалога двух лидеров, на международных конгрессах обычно принижается. На первый взгляд — заслуженно. Действительно, задача у него чисто техническая, от него ничего не зависит, он мелкая сошка, знает свое место, находится в тени по чину. Так должно быть, и, видимо, в хороших переводческих школах учат быть абсолютно беспристрастными.
Тем не менее, переводчик может стать решающей фигурой, от его перевода может зависеть исход переговоров, результат диалога между лидерами. Если не бояться впасть в патетику, можно сказать, что тот или иной перевод может подтолкнуть две страны к войне или предотвратить ее. И речь не идет о неправильном переводе. Я не говорю о случаях, когда переводчик намеренно (или по незнанию, по ошибке) искажает оригинал. (Недавний случай: На конгрессе Лиги арабских стран в Тегеране переводчик, переводя на парси речь представителя Бахрейна, намеренно вместо «Иран» произнес «некоторые страны», тем самым предотвратил скандал). Такие ляпы и манипуляции могут стать темой для шутки, фельетона.
Например, известен скандал, который разразился после того, как лидер оппозиции одной из стран в интервью Ви-Ви-Си потребовал расстрелять совершившего ошибку крупного чиновника его страны. Только на следующий день выяснилось, что, сказав Fire, лидер оппозиции имел в виду «уволить», «отправить в отставку».
Я о других случаях, о тех, когда оба варианта в принципе возможны, то есть формально претензий к переводчику быть не должно. Какой вариант следовало выбрать — зависит от контекста, от интонации и намерений говорившего, от того, насколько верно учтена психология и состояние говорившего, какой шлейф тянется за тем или иным синонимом в стране сказавшего и в стране слушающего.
Беседуют лидеры двух держав. Лидер страны А. просит у лидера страны Б. отпустить арестованного у них по подозрению в мошенничестве гражданина страны А. Переводчик перевел ответ лидера страны Б.: арестованный предстанет перед судом и будет наказан по всей тяжести закона. Да, такой перевод возможен. Но на деле лидер страны Б. сказал, что арестованному придется пройти через все судебные инстанции — имея в виду, что в его стране суд независим, и он, лидер, ничего сделать не может.
Другая ситуация. Министр юстиции страны Г. сказал своему коллеге из страны Д, что некто в стране гостя осужден показательным судом. Выслушав перевод, министр из страны Д. удовлетворенно кивнул. Переводчик не учел, что для его босса слова «показательный суд» – похвальные, тогда как министр из страны Г. выразил протест, поскольку в его стране показательный суд – это процесс, на котором не выясняют истину, а примерно наказывают кого-то в назидание другим. Демарш пропал даром.
Министр иностранных дел страны Е. спросил у своего коллеги из страны З, как отреагирует его страна, если страна Е. вынуждена будет провести операцию на границах со страной И. Министр З. ответил, что не хотел бы заниматься спекуляциями. Переводчик так и перевел. Министр Е. остался в недоумении; для З. «спекуляции» – это умозрительные рассуждения, основанные на предположениях и допущениях. А для Е. «спекуляция» – нажива на незаконной торговле. И этот диалог не достиг своих целей – по вине переводчика, который не учел, что его босс пришел в политику от станка…
В русском языке есть категория совершенного и несовершенного глагола. Она существует не во всех языках. Известен случай, когда по этой причине возникло недоразумение. Встретились высокопоставленные чиновники России и другой страны. На повестке дня стоял очень важный вопрос. Через несколько минут встреча была завершена, и как сообщили информационные агентства той страны, по причине того, что (в переводе на русский) чиновник их страны во время встречи почувствовал себя плохо. Российские комментаторы поспешили сделать вывод, что жесткие слова российского представителя довели его визави до сердечного приступа. На деле же иностранный чиновник в тот день с утра чувствовал себя неважно, из вежливости прибыл на встречу, объяснил, что болен и попросил отложить встречу. В коммюнике на языке оригинала стоял глагол, который следовало на русский перевести в несовершенной категории: чиновник во время встречи «чувствовал себя плохо», а не «почувствовал»….
В США в разгар разрядки 1970-х один переводчик перевел слово «разрядка» в речи советского лидера как «разрядка оружия» («разрядить» = «выстрелить»; Мы же говорим: «разрядил в него пистолет» в смысле – расстрелял его). И это было воспринято как угроза, намерение произвести залп по США.
Другой случай: газеты сообщили, что в Израиле террорист взорвал себя в ресторане. На самом деле он взорвал себя в кафе («Сбарро»). Оригинал позволял перевести и так, и этак. Так какая разница? Огромная. В воображении читателей тех газет в ресторан ходят обеспеченные люди, и когда доведенный до отчаяния представитель инсургентов взрывает себя в гуще жующих ананасы и рябчиков буржуев – это одно, а в толпе простого народа, забежавшего перекусить в кафе – совсем другое.
А вот как в разных странах по-разному сообщили о перебежчике из северо-корейской армии. В одних СМИ сообщили, что перебежчик застрелил своих сослуживцев, чтобы те не могли ему помещать. Согласно СМИ другой страны – он застрелил офицеров. Офицеры, по большому счету, тоже солдаты. Но эффект различный – убивший рядовых солдат вызывает меньше сочувствия, чем убивший офицеров….
Можно повлиять на смысл знаками препинания – поставив точку не там, удалив запятую…
Нам с вами нравится фильм «Однажды в Америке». Это название — пример того, как, не погрешив, казалось бы, против истины, переводчик увел далеко в сторону, прибавил ненужных акцентов. В оригинале фильм называется «Once Upon a Time in America». «Once Upon a Time» – так начинают на английском сказки Шарля Перро, и на русский это переводят как «Давным-давно».
Верный и полный перевод названия фильма Серджио Леоне: «Однажды, давным-давно в Америке»… Понятно, что название длинновато, неплохо бы и сократить. Но при таком сокращении, которое сделали для проката в России, был слегка искажен смысл – ведь согласно авторам фильма имелось в виду, что описываемое произошло давным-давно – во времена разгула мафии из-за сухого закона. Это не является отражением жизни Америки 1980-х. Как сказал, приступая к работе, режиссер-постановщик Серджио Леоне: «Существенны для фильма время и годы». Он и не мог иначе – зритель бы ему не поверил. Американцы знают мир, в котором живут. Россияне же восприняли это как отражение американской жизни в настоящее время — поскольку в слове «Однажды» нет указания на то, что это происходило давно.
И правильно поступил бы переводчик, если бы назвал фильм «Давным-давно в Америке…» (Кстати, в переводе названия на иврит передали эту мысль: ивритские сказки начинают так, как назван на иврите фильм: «hаё hая бе-Америка»).
А вот того, кто придумал название «В джазе только девушки» я могу только похвалить. Так получилось, что это название как-то больше передает суть и содержание фильма, чем сочный, немного пошловатый оригинал: «Some Like It Hot» — «Некоторые любят погорячее». Такое название скорее подходит дешевому порнофильму, а не ставшей классикой жанра комедии.
Еще один аспект. На днях я опубликовал в своей статье вот такую фразу: «МАШТАП» – так называют палестинцев, которые сотрудничают с израильским Мосадом, передавая ему сведения о готовящихся в Газе терактах».
Как видите, это как бы перевод термина. Но если бы переводчик подал мне такой текст, я забраковал бы его, а самого переводчика уволил. Потому что в слове «МАШТАП» нет упоминания о том, какую информацию он передает – а только – что передает информацию.
Почему же двойной стандарт, почему себе я позволяю такое выражение, а переводчику запрещаю?
Я опубликовал эту фразу в своей публицистической статье, подписался под ней как человек, известный своими взглядами. Читатель заранее предупрежден, что к любой моей фразе, заявлению нужно подходить с учетом того, что это – мое мнение, а не абсолютная истина. И доверие к написанному мной зависит от того, насколько данный читатель доверяет мне, моему суждению, моим оценкам вообще.
У переводчика совершенно иной статус. Он по определению обязан быть объективным, нейтральным. Он не может ничего добавить или убавить. С одной стороны такой статус возлагает большие ограничения, но с другой стороны поднимает переводчика на высокий пьедестал человека, который заслуживает безоговорочного доверия. И не стоит ему разменивать эту свою корону на мелкую попытку протолкнуть агитку.
В моей практике не раз бывали случаи, когда я переводил статьи, фильмы, с пафосом которых я был совершенно не согласен. Например, документальные фильмы Майкла Мура, позиция которого, на мой взгляд, совершенно ошибочна, опасна, демагогична. У меня было два варианта: либо я перевожу бесстрастно, либо отказываюсь переводить, подаю в отставку. Tertium non datur, третьего не дано. Я решил переводить и ни разу не внес ничего от себя и не вычеркнул ничего из его текстов – они попали русскоязычному зрителю в том первозданном виде, как были написаны Майклом Муром. А я живу надеждой на то, что у зрителей хватит ума самому понять, что здесь правда, а что – ложь.
Можно ли переводчику подправить оригинал, в котором он выявил явную фактологическую ошибку? Вопрос далеко не праздный. В Иерусалимском университете на должности переводчика с иврита на русский язык работала женщина, приехавшая из СССР, где в свое время защитила кандидатскую диссертацию. Увидев в тексте явную ошибку, она в своем переводе исправила ее. Об этом каким-то образом стало известно руководству кафедры. Проверка показала, что такую вольность она позволяла себе не раз; ученая дама тут же была уволена по статье «за профнепригодность». Она с энциклопедиями и справочниками в руках доказывала свою абсолютную правоту – в оригинале дата ошибочна, страна указана не та, цифры неверны. Но начальство оставило увольнение в силе: ее задача была – переводить, а не доводить текст до идеала.
В свете сказанного: как быть переводчику «Улисса» Джеймса Джойса, который в 4 эпизоде якобы цитирует объявление в газете: «Агендат Нетаим — товарищество плантаторов. Приобретаем у турецкого правительства большие песчаные участки к северу от Яффы. Вы платите восемьдесят марок, и для вас засаживают дунам земли маслинами, апельсинами, миндалем или лимонами».
Любой, кто знает иврит, поймет, что здесь ошибка. Следовало написать «Агудат нетаим». А такого слова – «Агендат» – вообще не существует. Как быть? Переводчик на русский поступил совершенно верно, оставив, как в оригинале. Но в примечаниях указано, что правильно – «агудат».
Закончу записки рассказом о моем опыте синхронного перевода. Лет десять назад автору этих строк довелось несколько месяцев провести в стенах тель-авивского окружного суда. Не в качестве подсудимого и не в качестве свидетеля. В этом случае я применил бы глагол «пришлось». Я работал там переводчиком. Переводчик в суде – тоже самая скромная, неяркая и серая личность. Таким он должен быть по определению. Он должен, как заведенный автомат, не раздумывая и не рассуждая, точно переводить все, что говорят на суде активно действующие там лица. Он не может, не имеет права принять чью-либо сторону. И я, добросовестно отбросив свои эмоции, симпатии и антипатии, бесстрастно переводил все, что говорят участники суда.
Но было несколько случаев, когда я – вольно или невольно — оказывался вовлеченным в процесс.
Первая проблема, с которой я столкнулся: выслушав фразу на русском, я произносил на иврите: «Подсудимый говорит, что вечером 21 июня он был в доме своей матери». Через несколько минут адвокат подсудимого остановил меня и попросил переводить от первого лица, вот так: «Вечером 21 июня я был в доме своей матери». Что я и стал делать.
Думаю, защитник был абсолютно прав, поскольку при пересказе всегда создается ненужное для защиты ощущение, что это не излагаемые факты, а как бы чье-то мнение.
Второй случай. Шел сложный процесс, на котором Д. обвиняли в рэкете. Так вышло, что я неверно перевел. Причем ошибка-то была малюсенькая. Почему я ошибся? Из-за усталости. Представьте себе работу судебного переводчика. Идет процесс, меняются свидетели, прокурор, адвокаты, и только переводчик весь день один и тот же. Немудрено, что к концу рабочего дня ты выжат. И на старуху бывает проруха. И вот в разгар слушаний, когда шел напряженнейший допрос свидетеля, подсудимый — парень, прекрасно знающий как родной русский, так и иврит — подозвал к себе адвоката — молодую энергичную резкую женщину, и что-то сказал ей негромко. Адвокат тут же выпрямилась и обратилась к судье: «Ваша честь, переводчик перевел неверно. Свидетель сказал, что пострадавшему в прошлом не раз разбивали в драках голову. А переводчик перевел, что его избивали. Я считаю, что это существенная разница».
И адвокат опять же была совершенно права! Дело было возбуждено, когда пострадавшего привезли в больницу с разбитой головой и без сознания. Полиция выдвинула версию, что это сделали рэкетиры. Обвиняемый утверждал, что он ни при чем, а пострадавший участвовал в пьяной драке. Если ему и прежде разбивали в драках голову — значит, версия обвиняемого вполне приемлема. Я в спешке вместо «разбивали голову» перевел «избивали». Я извинился и поправился. Что и было внесено в протокол.
А вот самый серьезный случай, когда я, признаюсь, опять чуточку (на этот раз сознательно!) вышел из роли бесстрастного переводчика. Я не нарушил ни один из принципов перевода, не переврал, не перепутал, но все же…
К. обвинялся в разбойном грабеже. Все обвинение было построено на свидетельских показаниях. Прокурор — молодая беременная женщина – вызывала по списку свидетелей обвинения, и все они, как сговорившись, твердили одно: следователи оказывали на них давление, и на предварительных допросах они оговорили подсудимого. Обвинение рушилось на глазах. Прокурор всякий раз просила судью объявить очередного свидетеля «эд ойен» (буквально с иврита: — «враждебно настроенный свидетель»), то есть, признать, что он на суде под присягой дает заведомо ложные показания. Я переводил свидетелям, что прокурор обвиняет их в лжесвидетельстве.
Свидетели выслушивали это равнодушно, продолжали упорно твердить, что на допросе на них оказывали давление.
Вышел четвертый свидетель, все повторилось. И тут я решился что-то предпринять. Мне хотелось, чтобы свидетели поняли, что это не игрушки: обвинить следственную группу. Ведь начнется факультативное расследование о превышении следователями своих полномочий, и если выяснится, что свидетели возводят поклеп — все они получат суровые наказания за лжесвидетельство. У свидетелей не было адвоката, который объяснил бы им это. Я не вправе был им это разъяснить. Тогда я пошел на небольшую хитрость. Когда и четвертого свидетеля прокурор попросила объявить лжесвидетелем, я ему сказал: «Прокурор просит судью объявить вас «эд ойен» (вставил в русское предложение слова на иврите) Услышав незнакомые слова, свидетель встрепенулся, спросил: «Что такое — «эд ойен?». Мой расчет оказался верным. Я тут же сказал судье: «Свидетель спрашивает, что такое — «эд ойен». Судья также отреагировал правильно (то есть – в соответствии с моим коварным замыслом): «Пусть прокурор объяснит свидетелю, что это такое». А вот прокурор подвела. Она спешила, и небрежно бросила: «Это свидетель, который на суде дает ложные показания». Я ожидал, что она добавит: «за которые полагается наказание в виде тюремного заключения от трех до пяти лет». Но увы — прокурор не приняла моей подсказки.
Если вдуматься, произнеся по-русски ивритские слова, никакого греха я не совершил: в речи русскоязычных в Израиле полно словечек из иврита – они говорят «пладелет» («стальная дверь»), «мазган» («кондиционер»), «орех-дин» («адвокат») и так далее. Даже русскоязычные газеты здесь пестрят такого рода гебраизмами. (Как полны англицизмами русские газеты в США). Формально никто не может предъявить мне претензий – тем более, что я тут же перевел слова «эд ойен» на русский. Но при несколько ином стечении обстоятельств мой маневр мог бы в корне изменить ход процесса…
Чуть позже подобный инцидент произошел на процессе израильского медиамагната Н. Свидетель обвинения Ш. на суде вдруг заявил, что никому никаких взяток через него Н. не предлагал. Прокуратура тут же объявила его «эд ойен» – поскольку в кабинете следователя он утверждал обратное. Адвокат свидетеля Ш. наклонился к своему клиенту, что-то шепнул ему – и Ш. сказал судье: «Я неважно себя чувствую, я как в тумане, не понимаю происходящего и прошу отложить мой допрос». Что и было сделано с согласия прокуратуры. На следующем допросе Ш. послушно повторил то, что сказал ранее на допросе – и избежал обвинения в даче ложных показаний под присягой.
Значение и роль переводчика еще до конца не изучена. Есть множество иных способов не выходя из роли переводчика воздействовать на переговорный процесс, на диалог между лидерами, на тональность репортажа. Тема очень серьезная, заслуживает глубокого научного исследования, что, возможно, будет когда-нибудь сделано.
Об авторе
Юрий Моор-Мурадов, писатель, журналист. Член союза писателей Израиля, член Союза писателей СССР. Выпускник Московского литературного института им М. Горького. Репатриировался из Ташкента в 1992 году. Работал в газете «Вести», редактировал еженедельники «Панорама» «Успех-ньюз». Автор ставших в Израиле бестселлерами книг серии «Занимательный иврит», сборника детективных повестей «Приглашение к ограблению», ряда пьес, множества публицистических и литературоведческих статей. Пишет на русском, иврите.
yuramedia@gmail.com
