Автор: Михаил Шафранов
Роман Гольд, сооснователь венчурного фонда VentureIsrael, основанного в 2020 году и специализирующегося на инвестициях в стартапы на начальных стадиях развития. Первый его фонд сформировал портфель в период первого локдауна в разгар пандемии коронавируса. Сейчас в процессе формирования находится второй фонд.
Беседовал экономический обозреватель Михаил Шафранов.
Для начала позвольте вас поздравить. Fincom, один из стартапов вашего фонда, успешно завершил раунд B мобилизации капитала, который возглавила NASDAQ Ventures
Спасибо. Хотя основные поздравления следует все-таки направлять сотрудникам компании.
В описании вашего фонда говорится, что вы специализируетесь на инвестициях в «диптек» (deep tech). Поясните, какой смысл вы вкладываете в этот термин.
Есть два определения. Основное определение – это компании, в которых основной риск приходится на стадию разработки продукта, а не на стадию его реализации. Стартап может столкнуться с несовместимостью его идеи с законами физики или химии, может оказаться, что его разработка займет 40 лет, а может отвечать всем законам природы и срокам разработки, но потребовать таких денег на производство, что оно окажется нерентабельным.
А второе определение – именно израильское. Диптек – главная мотивация, по которой международные иностранные корпорации покупают израильские стартапы. В тот момент, когда условный Google или Microsoft покупает израильскую компанию, он ее покупает не потому, что у нее много клиентов или большой оборот, а потому что у нее есть крутая технология «под капотом», есть создавшая эту технологию команда, и есть интеллектуальная собственность, которая защищает эту технологию от конкурентов.
Израиль указан непосредственно в названии вашего венчурного фонда. Как это влияет на вашу работу, с учетом того, что бренд нашей страны стал для многих «токсичным»?
У тех, у кого изначально был некий негативный сантимент к Израилю, сейчас он просто усилился, но они и раньше в своей массе не работали с Израилем, если только нужда не заставляла.
Но и те, кто относился к Израилю умеренно позитивно, также укрепились в своей позиции. В целом, судя по тем 100-120 стартапам, которые мы близко мониторим, мы не видим каких-то особых репутационных рисков называться израильским стартапом.
Вместе с тем, у компаний из нашего портфеля было несколько случаев, когда иностранные контрагенты отказывались продлевать контракт на поставку, и те элементы, которые они поставляли, нашим стартапам приходилось разрабатывать самостоятельно. Конечно, это потребовало времени и ресурсов, но все успешно справились с импортозамещением.
Что удивительно, за этот год в компании из нашего портфеля пришло много инвестиций и много заказов как раз из стран, занимающих антиизраильскую позицию – Норвегии, Испании, Швеции. Но это все непубличная информация, в СМИ сообщений об этом никто не найдет.
Война в Газе и в Ливане принесла с собой резкий рост количества оборонных стартапов. Оказало ли это влияние на формирование венчурных портфелей?
Если мы говорим о чисто военных технологиях, то такие стартапы имеют другой путь развития, другой тип клиентов и другой формат «экзитов». Там действуют законы, отличные от законов венчурного рынка, основными игроками выступают крупные оборонные концерны. Скажем так, это не самый прозрачный рынок.
Вместе с тем, на прошлой неделе я был на конференции CyberTech, и там один из руководителей МАФАТ (департамент министерства обороны по разработке вооружений) озвучил довольно очевидную, но очень важную вещь: технологий двойного назначения в том смысле, в котором они воспринимались в последние десятилетия, больше не существует. Почти любая гражданская технология может быть использована в военных целях, и наоборот, почти любая военная технология может быть использована в гражданской жизни. Поэтому нет смысла производить этот водораздел, и создавать стартап, изначально нацеленный только на военные нужды. Конвергенция технологий и сфер их применения уже настолько глубоко зашла, что разделить их просто невозможно.
В конце концов, мы ориентируемся не на сиюминутные потребности рынка, а на то, что будет лежать в карте развития тех пяти с лишним сотен международных корпораций, которые сидят в Израиле, на перспективу в 3-5 лет.
Вы сотрудничаете с управлением инноваций. Как вы оценивате его работу в военный период?
Обычно принято ругать все, что связано с государством, так что выскажу непопулярное мнение – мы очень довольны работой Управления инноваций. И это не потому, что у нас там есть знакомые, с которыми мы начинали работать еще в Иерусалимском коворкинге полтора десятилетия назад. Именно как институт Управление показало себя очень и очень эффективным.
Огромное количество стартапов, которые мы отслеживаем, включая наши собственные компании, получили гранты управления. Причем именно те стартапы, которые были пригодны для инвестиции и инвестиционного планирования, а не просто потому что им деньги нужны были. И многим эти гранты помогли пережить тяжелый период. У нас была компания, которой такой грант помог дожить до привлечения инвестиции от Google. Без этого гранта ей грозило закрытие.
Мы видим процесс, через который проходят стартапы для получения грантов. Он абсолютно рыночный, адекватный и содержит минимум бюрократии. Я не могу сказать, что мы бы принимали принципиально иные решения по запросам на гранты. И сроки рассмотрения существенно короче, чем, допустим, в Евросоюзе.
Могу добавить, что по меньшей мере четверть стартапов, вошедших в портфель нашего первого фонда, вышли из стартап-инкубаторов, финансировавшихся Управлением инноваций.
Вы и ваш партнер, а также значительная часть штата вашего фонда – русскоязычные. Поэтому не могу не спросить, как вы оцениваете интеграцию последних волн русскоязычной репатриации в израильский хайтек.
Что касается самой последней волны, «тыквенной» или «военной», с одной стороны еще рано о чем-то говорить, с другой стороны, несмотря на мой скепсис в отношении возможности такой интеграции, уже есть отдельные истории успеха и экзиты, сделанные буквально за последние два года.
И сам ДНК технологического предпринимательства у представителей этой волны алии значительно отличается от того, что было принято в Израиле в последние 30 лет. У нас в основном приняты хардкорные решения b2b (бизнес для бизнеса), для их реализации нужно сначала поработать в крупной корпорации, потом сделать что-то специфичное, решающее проблему какой-то из этих корпораций, и им же продать.
А представители новой волны репатриации все-таки больше про формат b2c (бизнес для конечного клиента), про сервис, про масштабирование, про качество продукта. В конце концов, если технологии, разрабатываемые израильской экосистемой хайтека, объединятся с навыками правильно выстраивать масштабные качественные процессы b2c, это может стать для Израиля еще одной точкой роста.
И израильские основатели стартапов намного с меньшим скепсисом относятся к потенциальным кофаундерам, приехавшим из русскоязычного пространства в последние несколько лет. Потому что, допустим, большинство тех стартаперов, которые пытались создавать здесь свои компании в 2010-е годы, не прижились. Можно говорить о единицах из «путинской» алии, которые смогли укорениться в Израиле и преуспеть здесь. Думаю, у новой волны гораздо больше шансов.
В чем отличие?
У тех, кто приехал в 2020-е все-таки более глобальный менталитет. Те, кто приехал в 2010-е, росли с восприятием, что локальный рынок, неважно – российский или украинский, достаточно большой и емкий, чтобы сначала можно было заработать много капитала там, а уже потом расти глобально. У тех, кто приехал потом, этого уже не было.
Иллюстрация: forbes.ru
https://www.newsru.co.il/finance/15may2025/ventureisrael_int_301.html
