Автор: Александр Болштянский, Академик, профессор, д.т.н.
ИСТИНА ПОСЕРЕДИНЕ
Чаще всего выражение «истина/правда (всегда/где-то) посередине» можно встретить в интервью и аналитических колонках. Автор в этом случае обычно перечисляет крайности — а затем утверждает, что «на самом деле» все пойдет по среднему сценарию.
Многие клише, которые разбирал «Сигнал», используются, чтобы не заявлять о своей позиции. Таковы, например, выражения «я вне политики», «все не так однозначно», «политика — грязное дело», «всей правды мы не узнаем» и «наверху не дураки сидят». Другие клише, наоборот, четко маркируют позицию говорящего (примеры: «рашизм», «можем повторить», «репарации», «мобики»).
«Истина посередине» относится скорее к первой категории. Ее поминают пророссийский военный аналитик, сотрудник «Радио Свобода», автор «Царьграда», профессор Вышки и Альфред Кох.
Любой человек легко подберет множество примеров, когда истина действительно оказывается посередине. Может показаться привлекательным сделать это общим правилом. Особенно в ситуации навязанного консенсуса, когда высказывание вне доминирующего дискурса (об этом см. выпуск «Оппояз») выглядит опасным.
Но на деле сводить полярные мнения к чему-то среднему — порочная практика. И чтобы разобраться — почему, придется задаться непростыми вопросами.
ЧТО ТАКОЕ ИСТИНА? А ПРАВДА?
Об истине тысячи философов спорили сотни лет, и попытка уместить это понятие в пару абзацев кажется наивной. Но для наших целей сгодится и самое прикладное определение из толкового словаря. Истина — это то, что соответствует действительности.
А что это значит? Примерно следующее: истинным можно считать набор неоспоримых фактов или наблюдений. То есть истина — это в большинстве случаев то, что установлено, а не теория, объясняющая наблюдения.
К сожалению, для нормальной жизни такая концепция совершенно не годится. Человек как вид выжил не благодаря вопросу «что это», а благодаря ответу на вопрос «что это значит». Нам мало увидеть на земле зеленые яблоки — надо получить объяснение, почему их можно съесть без вреда для здоровья.
Этих объяснений чем дальше, тем больше, и все чаще они оказываются ложными. Кто-то ошибается, кто-то искренне заблуждается, другие преднамеренно лгут.
Современные ученые, отвечающие за качественные объяснения наблюдаемого, сдерживают этот напор с помощью научного метода. Он помогает создавать проверяемые теории, которые при необходимости можно уточнить или отбросить, если наблюдаемые факты в них не укладываются. А главное — научный метод не позволяет далеко отходить от наблюдений.
Этот продукт науки — научная истина — может быть несовершенным, но в XXI веке это не главная его проблема. Дело в том, что сейчас сложность научной истины по очень многим вопросам превышает когнитивные способности человека. Уже сто лет назад Мартин Иден, решивший и попытавшийся освоить все разнообразие человеческих знаний, смотрелся самоуверенным суперменом — и в конце концов сдался.
Нельзя коротко, понятно и точно ответить на вопрос, как полететь на Луну, победить заболевание, что значит тот или иной политический механизм. Полет на Луну — продукт труда 400 тысяч человек, не считая советской лунной программы. Протоколы лечения и новые лекарства разрабатывают десятки тысяч специалистов. Политические механизмы изучают (и не перестают удивляться их многообразию) политологи, чья работа редко обладает предсказательной силой.
С одной стороны, это дает работу популяризаторам науки. С другой — приводит к народной версии науки, теориям заговора и моральным паникам (особенно памятна человечеству последняя, связанная с вакцинацией от COVID-19).
И раз невозможно полностью понять истину — в короткие свободные часы, — возникает огромный спрос на простую истину, в которую веришь.
Такая истина, подкрепленная внутренним чувством, называется правдой. Правда — это интерпретация истины, причем часто огрубленная до простых тезисов или стереотипов.
Если истине все равно, что думает о ней человек, то правда прорастает изнутри, используя систему ценностей человека и опираясь на жизненный опыт. Важным элементом правды становится подтверждение новыми данными уже знакомого.
Правда поддерживает дискурс человека, а иногда и побуждает его действовать, чтобы этот дискурс защитить или сохранить.
Скажем, зависть к высокому уровню жизни может перерастать в ресентимент, затем проясняется объект ресентимента — «коллективный Запад», новый конфликт приводит к мысли «кругом враги», а возможно, и к выученной беспомощности.
Но все это — объяснения, а не истина. Например, есть державы А и Б. А ввела внешнеторговые пошлины на товары из Б. Это действие само по себе никак не окрашено, это просто факт. Однако в стране Б оно может восприниматься по-разному: как деловая возможность, оскорбление великой державы Б на международной арене и даже как ответ на предыдущие действия Б. Точно так же в стране А может быть множество мотивов и широкий спектр реакций на решение собственного правительства.
Носителям русского языка, можно сказать, повезло: он один из немногих, в котором есть разные слова для истины (которая на всех одна) и правды (которая у каждого своя). Носителям, скажем, английского требуются специальные усилия, чтобы уловить это различие. Американскому комику Стивену Колберу в 2005 году пришлось изобрести слово truthiness (нечто вроде «правдливости») — то, во что люди верят как в истину просто потому, что очень хотят верить. Слово truthiness вошло во многие авторитетные словари английского языка лет за десять до «постправды» (post-truth).
Легко видеть, что истину можно переупаковать под ту или иную систему ценностей и распространить разные виды правды. Главные производители политически заряженной правды в мире — это пресса, подающая факты через призму программы той или иной партии, а также пропаганда, которая упаковывает события в доминирующий властный дискурс.
ТО ЕСТЬ СМИ ВСЕГДА ВРУТ?
Не всегда.
Просто СМИ — не источник истины. Это конструктор, из которого читатель собирает свою правду. Искусство сохранить объективность и занимать при этом четкую гражданскую позицию (например, антивоенную) — то, что отличает качественные медиа, уважающие читателя, от остальных.
В то же время новостные СМИ обычно не могут предъявить читателю объективную истину. Их источники в большинстве случаев — ненадежные рассказчики, будь то политики, корпорации или сводки с полей сражений.
Войну за объективность невозможно выиграть, но можно увеличить точность и достоверность фактов. Часто используют правило двух независимых источников, которые должны подтвердить сообщение. Естественно, не всегда возможно следовать этому правилу.
К сожалению, правило двух источников неидеально и создает этические проблемы. Слепое следование ему понуждает давать слово террористам и экстремистам. Или, хуже, прийти к «ложному балансу» или «ложному равенству» — то есть предложить читателям в равной степени доверять мнениям сторон конфликта. То есть отказаться от любых объяснений — что наиболее вероятно.
«Ложный баланс» подталкивает читателя к созданию правдоподобных теорий, отстоящих совсем далеко от реального положения дел. Или помогает прийти к простому выводу: все врут, а истина, как всегда, посередине.
Но так как для независимых СМИ, не финансируемых государством, важнее читателя никого нет, проблемы недостоверности и «ложного баланса» стараются решить.
The New York Times в свое время пришлось опубликовать объяснение, почему газета пишет о юридических и моральных претензиях к Хиллари Клинтон, которые кажутся мелкими придирками по сравнению с претензиями к Дональду Трампу.
А «Медуза» с начала войны часто указывает в новостях: «Во время войны невозможно оперативно проверить информацию, которую распространяют даже официальные представители сторон». Похожим образом поступают некоторые автоматические новостные агрегаторы, отмечая, что в них правдивость информации не проверяется, а сообщения — недостоверны.
Есть и другие способы показать, что мир больше новостного сообщения, которое не всегда можно проверить. Журналисты стараются вписать событие в сюжет, напомнить, где тот или иной говорящий противоречит себе, описать контекст происходящего.
Естественно, что получается немного искаженная картина. Свой шум в новостной сигнал вносят эксперты. В случае кризиса читатели хотят услышать что-то похожее на правду от любого авторитета, а реальные авторитеты не успевают проанализировать происходящее и ограничиваются общими соображениями.
Зато эти соображения не останавливают инфлюэнсеров: и вот на фоне COVID-19 весь фейсбук заполнен вирусологами, а актеры рассказывают, почему они не торопятся вакцинироваться. Это случай, когда их высказывания производят отзывающуюся внутри правду, не основанную ни на чем, кроме мнения одного человека.
Но так как подобных мнений десяток, и они разнятся — аудитория приходит к единственно возможному выводу. В кризисной ситуации безопаснее всего принять за истину что-то среднее. И желательно — комфортное.
Возникает важный вопрос — может быть, это хорошая тактика?
ИСТИНА ПОСЕРЕДИНЕ?
Краткий ответ: лучше на это не полагаться.
Длинный ответ такой. Допустим, человек продает смартфон, истинная (рыночная) стоимость которого составляет 50 тысяч рублей. Тот факт, что первый покупатель предложит ему всего рубль, не означает, будто справедливая цена составляет 25 тысяч.
Идея, будто истина всегда посередине, не выдерживает проверки логикой. Настолько, что ее другое название, «апелляция к умеренности» (лат. argumentum ad temperantiam), включают в списки ошибок мышления.
Тем не менее этот принцип часто помогает в жизни. Это одна из многих эвристик — приемов мышления, которые обычно неплохо работают при познании мира. Мы постоянно упрощаем подход к увиденному. Например, на основании жизненного опыта россияне охарактеризуют рост более 180 сантиметров как «выше среднего» — и будут правы. До тех пор, пока не свяжут жизнь с баскетболом — и тогда эвристика неизбежно скорректируется. Потому что баскетбол — это другое.
Именно предположение, будто что-то среднее — самое вероятное и самое распространенное, очень часто нас подводит. Простейший пример: мы видим средние зарплаты по городу или в регионе — и принимаем их за типичные. Трудно сразу понять, что большинство (обычные работники) получает существенно меньше этой суммы, а меньшинство (руководители) — существенно больше. А значит, воспринимать среднюю зарплату как типичную нельзя. Истина здесь не посередине, а гораздо ниже.
В математике на этот случай есть много разных средних: среднее арифметическое, несколько средних взвешенных, медиана, мода ряда — их значения могут различаться очень существенно, и для каждого суждения надо подобрать самое подходящее.
Но желание свести любой конфликт к среднему объясняется не только тем, что в школе не проходят начала статистики. «Истина посередине» — прекрасный повод для конформизма. Люди — социальные животные, и правда для нас — категория социальная, зависящая от того, что подумают другие члены сообщества.
То есть правда — это то, что кажется правдой тебе и тем, кто важен для тебя в обществе. Естественно, правда единомышленников и внутренняя всегда немного различаются, и люди вынуждены вырабатывать какую-то усредненную правду — приходить к консенсусу. Но это, конечно, не помогает ни прийти к истине, ни получить желаемое без компромиссов.
Зато для политиков идея «срединной правды» очень важна. В странах со свободными выборами известен феномен политического разворота (political pivoting). Стремясь собрать как можно больше голосов, политик меняет программу, часто делая ее менее радикальной. Новая политическая «правда», иногда доходящая до «переобувания», привлекает колеблющихся или даже сторонников лагеря противника. В странах, где выборы несвободны, конформистская точка зрения может совпадать с доминирующим дискурсом, выгодным властям.
Другими словами, если истина оказалась посередине — ее туда кто-то положил.
Иллюстрация:
