Автор: Михаэль Юрис, лауреат международных литературных премий
Повесть
Она грозная, но не плохая.
Она ограниченная, но не глупая.
Она нервничает, иногда кричит, но не жестокая.
Она гордая, но без заносчивости и чванства.
Она повелительная, но без чувства властности.
Но самое важное — она здесь, она со мной…
Предисловие
Осень 1946 год.
Пятница. Сумерки. Глядя в окно, видел я, как среди ясного неба появились косматые тяжёлые тёмные тучи. Возникли они как бы из пустоты и тотчас же стремительно понеслись навстречу друг другу, громоздясь одна на другую. Земля затаилась и притихла.
Вдруг прокатился по небу оглушительный рокот.
Множества молний, прокалывая густые серые тучи, ослепляли глаза. Вслед за ними грянула страшная воздушная канонада, почти, как в фильме «Сталинградская битва», которую я смотрел лишь вчера,
и тут же хлынул сильный ливень.… Ветер завыл, закрутил и в наступившей темноте прохожие стали неразличимы…
Спустя много лет пишу я эти строки. И память, казалось бы, забытая на самом дне моей младенческой жизни, залитая толщей вод забвения, вдруг просыпается, поднимается и выступает клочками на поверхность , будоража забытое….
Это было на заре моей жизни, но вижу всё отчетливо, как дно озера сквозь чистую спокойную воду….
Как хорошо в такую погоду быть дома! Мне совсем не страшно, когда я… возле мамы.
Я отвернулся от окна и взглянул на неё. Она спокойно сидела за столом и чистила картошку. Её нож входил в кожуру, будто поднимая заслонку маленькой печки. Лицо, склоненное над работой, было напряжено и губы плотно сжаты.
Взгляд мой начал бродить по слабоосвещённой комнате.
Мы жили в доме, который отчим построил ещё до войны…
В моих глазах он казался огромным и самым-самым…
В углу кухни возвышалась большая украинская печь, со множеством разных углублений и железных заслонок.
Мать, чаще всего пользовалась самой большой заслонкой, закрывая и открывая кочергой, подбрасывая дрова. Напротив печи стояла моя кровать, край которой упирался в стенку другой комнаты,
в стенку спальни. На стенке возле кроватки висел цветной коврик. Помню, на нем изображение двух оленей у домика в заснеженном лесу. Под большим окном, занимая почти всю кухню, лежал разноцветный настоящий персидский ковер. На нем стояли большой дубовый обеденный стол и шесть стульев.
Вокруг был обычный беспорядок пятницы. Кастрюли на плите, очистки в ведре, на столешнице скалка в муке….
Воздух был тёплый и наполненный различными вкусными запахами. Мать поднялась, сполоснула картошку в эмалированной кастрюле и, налив в неё свежей воды, поставила на горячую плиту печи.
— Ну вот, — сказала она, — теперь можно заняться уборкой.
Мать убрала со стола, вымыла посуду, а потом, скатив ковёр, стала мыть пол.
На улице продолжал лить дождь. Частые оглушительные раскаты грома тревожили мою детскую душу.
Примостившись удобнее на мягком стуле, и подтянув колени к подбородку, я продолжал наблюдать, как моя мать энергично терла половой тряпкой линолеум под моим стулом. Какая глубокая тень была меж её грудей. Какие большие.… Нет, нет! Нельзя смотреть туда…. Посмотрел в окно. Крупные капли дождя вытанцовывали затейливые па…. Опять посмотрел на…. линолеум. Как он блестит под тонкой плёнкой мыльной воды!
Всё волновало моё воображение. А может гроза повлияла на меня?
— Теперь тебе придётся сидеть спокойно, не вставая, пока не высохнет пол,- предупредила мать, распрямляясь и убирая с щеки выбившиеся пряди черных волос. Затем ушла в другую комнату.
Стало тихо. Даже на улице затихло, будто и она готовится к субботнему вечеру.
— Мама! – вскрикнул я.
-Что такое, сынок?
-Ты ложишься спать?
— О нет, конечно, нет! Я привожу себя в порядок. Скоро наступит суббота и отец должен вернуться с работы.
— А ты скоро придёшь?
— Да! Ты чего-то хочешь?
— Ага!
— Подожди ещё несколько минут…
И вот она вошла. Вся подтянутая, приодетая и причесанная. Усталость на красивом лице исчезла бесследно, а слегка раскосые глаза сияли каким-то внутренним счастьем.
«Счастливая семья — это, прежде всего, счастливая мама», — подумал я.
В эту минуту она была восхитительна той особой внутренней красотой, которая, светясь изнутри, преображает лицо, и привычные черты делаются необычными, выразительными и обаятельно живыми.
— Красивая у меня мама!
Мать тем временем, развернула ковёр. Затем расстелив ещё один небольшой коврик в проходе между кухней и спальней, она, наконец, подошла и села на табуретку рядом со мной.
— Ну, говори, что ты хотел?
— Я забыл, — сконфуженно, пожимая плечами, пробормотал я.
— Ну и гусь же ты!
Меня не волновало, что она обо мне думает. Главное, чтобы она сидела здесь, рядом, всегда рядом…. К тому же, все таки хотел кое о чём ее спросить, но не решался.
— Мама, а что значит «скоро придёт суббота»?
— Это значит, придёт время отдыха.
— А почему суббота приносит отдых?
Она улыбнулась и нежно обняла меня:
— Бог, при создании мира, на седьмой день отдыхал.
— А откуда ты знаешь?
— Так в библии сказано,- с улыбкой прошептала она.
Наступила пауза. Вечерний мрак сгущался вокруг нас. Было так тихо, что можно было не только видеть, но и слышать, как приходит ночь.
— Мам, ты когда-нибудь мертвеца видела?- прошептал я ей на ухо. От неожиданности мать отпрянула.
— Ты что-то очень весёл сегодня!
— Ну, скажи, скажи! – настаивал я.
— Хорошо,- ответила она задумчиво. – Это был твой дед, то есть мой отец. Я тогда была чуть старше тебя.
— А от чего дед умер?
— Его разбил паралич.
— А кто такой паралич? И почему он его разбил?
— Ох, до чего же ты дотошный! Паралич – это болезнь. Да и зачем тебе это знать?
— Мам… — сказал я нетерпеливо.
— Ладно,- мать глубоко вздохнула и подняла палец, чтобы привлечь и без того мое напряжённое внимание,- так вот!
У нас тогда был маленький сад перед домом. Летом он был полон красивых цветов. Твой дед, всегда за ними ухаживал. Каждое утро поливал, обрезал мёртвые листья, пропалывал. Нас было пятеро детей. А он никому не разрешал этой работой заниматься. И вот, в один из осенних дней, как сейчас, когда всё умирало…
— Умирало? Всё?- прервал я её.
— Нет, не всё. Цветы. Когда они умерли и засохли, мой папа стал странным. Он вдруг перестал выходить из дому.
Целыми днями оставался в своей большой комнате, сидя на стуле. Он, сложа руки, вот так на коленях, тихо шептал молитвы, монотонно пошатываясь перед серебреными подсвечниками…
— Почему он перестал выходить в сад?- спросил я, боясь, что она перестанет рассказывать.
Мать грустно улыбнулась:
— Он печалился о своих умерших цветах.
— Ну, мам…
— Хорошо. Он потерял способность двигаться. Он мог только лежать и сидеть.
Мама замолчала, затем поднялась и подошла к печке, чтобы снять кипящий суп.
– Теперь я свободна!?
— Ты не всё мне рассказала,- запротестовал я, – ты даже не объяснила, что случилось потом.
— Неужели? А что ещё можно добавить? Он умер той же осенью, перед еврейским Новым годом.
Мать подошла к окну и, отодвинув тюлевую занавеску, задумчиво наблюдала за крупными каплями дождя, барабанящими по мокрым стеклам. Её лицо стало серьезным–серьёзным.
— А позже, я видела много-много мертвецов….
Во время войны. Великой войны. Когда ты был ещё малюсенький- малюсенький. А мне было всего лишь девятнадцать лет…
Глава первая
Ещё вполне свежие воспоминания пятилетней давности переметнули мою мать к началу лета 1941 года.
Тревожные и трагические были тогда события.
Западные части Украины и Бессарабии находятся уже год под Советским режимом. Мой двадцатилетний отец и восемнадцатилетняя мать недавно поженились.
Мечтали создать счастливую семью, построить светлое будущее, но… вскоре, а точнее 22 июня вспыхнула война.
Грозная и самая жестокая война, которую познало человечество. Время абсолютно неподходящее для моего появления в этом безжалостном мире…
Фото: docs.ahistory.info
Немцы и румыны на берегу реки Прут.
Фотография из федерального архива Германии.
* Утром 2 июля 1941 года 11-я немецкая и 4-я румынская армии прорвала границу в районе Бельцы.
Впервые же часы наступления румыно-германским войскам удалось успешно атаковать советские войска на реке Прут, нанеся два удара по городу Ясс.
К 5 июля румыно-германским армиям удалось пройти ещё 30 км, в тот же время, развернув наступление на город Черновцы.
В дальнейшем румынские войска заняли левый берег реки Прут, успешно захватывая Бессарабию…..
Вскоре Гитлер дал согласие на присоединение Бессарабии, Буковины и междуречья Днестра и Южного Буга к Румынии.
Эти территории попали под контроль румынских властей. На них были учреждены Буковинское губернаторство (под управлением губернатора — Риошяну), Бессарабское губернаторство (губернатор — К. Войкулеску) и Транснистрия (губернатор — Г. Алексяну).
Столицей Буковинского губернаторства стали город Черновцы,
Бессарабского — Кишинёв.
Эти территории (в первую очередь Транснистрия) были необходимы правителю Румынии — Антонеску, в экономических целях.
Он говорил:
«Не секрет, что я не намерен упускать из рук то, что приобрёл. Транснистрия* станет румынской территорией, мы её сделаем румынской и выселим оттуда всех иноплеменных. Во имя осуществления этой цели я готов вынести на своих плечах все тяжести войны…»
* ТРАНСНИСТРИЯ, обозначение территории на юго-западе Украины и в восточной части Молдавии, между реками Днестр (по-румынски — Нистру) и Южный Буг. Название применялось в Румынии и Германии с 1941 г. до ее освобождения Красной армией в 1944 г.
***
Румынская администрация все местные ресурсы, ранее являвшиеся государственной собственностью СССР, раздавала румынским кооперативам и предпринимателям для эксплуатации.
Проводилась принужденная мобилизация местного населения для обслуживания нужд румынской армии, что неизбежно привело к ущербу местного хозяйства из-за оттока рабочей силы.
Жителей Бессарабии и Буковины использовали для ремонта и строительства дорог и технических сооружений.
Декретом-законом № 521 от 17 августа 1943 года румынской администрацией были введены телесные наказания рабочих.
Местных жителей этих регионов вскоре так же стали вывозить и в Третий рейх, в качестве остарбайтеров — наёмников.
Лидер фашистской Румынии Антонеску проводил жёсткую политику по отношению к не румынам, в первую очередь к евреям.
Несмотря на это, в первые годы войны, как ни странно, противостояли Союз евреев Румынии и Еврейская партия.
Еврейская партия, некоторое время, даже умудрялась отправлять гуманитарную помощь в концлагеря, и в трудовые лагеря Транснистрии.
Для реализации планов Антонеску и при его содействии был разработал специальный проект по ликвидации всех евреев Румынии. Согласно этому проекту, первыми должны были быть уничтожены евреи Буковины, Бессарабии, Транснистрии. Вслед за репрессиями против евреев Украины и Молдавии с перерывом в 5 лет должно было начаться массовое выселение всех евреев из центральной части Румынии.
Всего в Румынии (с Бессарабией и Буковиной) проживало около 600 000 евреев. Непосредственно исполнение драконовского плана началось 17 июля 1941 года. Тогда же Антонеску, находясь в Бельцах, отдал приказ создать на оккупированных территориях гетто и трудовые концентрационные лагеря.
Глава вторая
Фото: club.berkovich-zametki.com
Евреи и цыгане в Транснистрии на строительстве дорог.
Фотография их федерального архива Германии.
Военные румынские власти , несмотря на далеко идущие планы против евреев, пока не вводили в лагерях особый спец-режим.
Еврейские мужчины и женщины находились в разных бараках, но пока что могли на расстоянии, общаться между собой.
Мать вошла в коллектив швейной фабрики, изготовлявшей военную форму для румынских и немецких солдат, а отца послали на строительство новых траншей и дорог.
Кроме евреев и цыган работали украинцы, гуцулы и молдаване, насильно мобилизованные. Но, местное население, в отличие от «жителей» концлагерей и гетто, имело спецпропуска, дающие возможность войти и выйти из лагерей после окончания рабочей смены. Закончив принудительную работу, евреи и цыгане возвращались в бараки, а местные жители – к себе домой.
Все, без исключения, работали по 12-15 часов в сутки.
Обитатели бараков получали от 150 до 200 г хлеба на человека в день. Рабочие ночевавшие дома приносили пищу с собой.
Как — то раз, используя отсутствие надзирательницы, к матери подсела приятная на вид незнакомая девушка на вид старше матери лет на пять-шесть.
-Я слышала, что тебя зовут Мария?
Мать охотно кивнула головой.
— И меня тоже зовут Мария. Мария Дубицкая…
Украинка по национальности, проживавшая в каком — то селе в Черновицкой области.
-Будем дружить? — предложила она.
Мать застенчиво согласилась, продолжая строчить на швейной машинке.
Они сблизились и Мария Дубицкая стала подкармливать мою мать, принося ей, то кусок свежеиспеченного мяса, то кусок свежего сыра, то кружку парного молока, приговаривая:
-Тебе надо кушать здоровую еду. Гляди, какой у тебя животик! Будь осторожна. Провокаторов в твоем бараке нет? Нельзя чтобы надзирательница узнала. Ты знаешь, чем тебе это грозит?
Мать, с искренней девичьей наивностью, отрицательно кивнула головой.
— Не хочу тебя волновать, но ребёнка у тебя могут забрать.
— Как так?
— Да так! Его судьба, да и твоя…. ломаного гроша не стоят.
Мать загрустила, и слезы покатились по её лицу.
-Ладно, успокойся. Гляди, какие гостинчики я принесла тебе.
В принесенной корзине Марии были настоящие пироги с мясом и сыром. Мать краснела, отговаривалась, но затем стала охотно уплетать предложенную еду.
Как-то раз она спросила подружку:
— Почему ты меня подкармливаешь и помогаешь? Я ведь еврейка, а ты украинка-католичка.
Вместо ответа она лишь положила палец к губам и тихо прошептала:
— Ты беременна! У тебя скоро будет ребёнок. Недавно Иисус предстал предо мной и указал помочь тебе…
Мать охотно съедала часть её продуктов, а свой паек припрятывала и при первой возможности передавала моему отцу.
Так прошли ещё несколько месяцев без особых приключений, если не считать депортации евреев старшего возраста, детей, больных и калек в глубинку третьего рейха.
Надзирательница – еврейка на назойливые вопросы жительниц барака отвечала, что их высылают в Польшу, для лечения и… отдыха.
Однажды вечером во время краткого перерыва Мария шепнула матери, что ей нельзя больше оставаться здесь.
Скоро всех евреев, без исключения, будут депортировать вглубь Германии, где они будут работать на более тяжелых принудительных работах, а кто не сможет, того будут расстреливать.
— Откуда тебе это известно? Может просто пугают?
«Наш» Антонеску и еврейская партия не позволят этого…
-Ты не знаешь абсолютно ничего, что происходит за колючей проволокой? Да еврейской партии уже давно и дух простыл, а этого Антонеску сунь, знаешь куда?! – вспылила Мария. — Ты думай логично и слушайся меня! Ты обязана, ради будущего ребёнка, смыться отсюда, чем побыстрее.
-А мой муж?
Мария тяжело вздохнула и терпеливо продолжила:
-Ты думай о себе и о твоем будущем ребёнке. Ты что, ничего не знаешь о зверствах фашистов, или до такой степени наивна?
Мать заплакала, но оставить мужа наотрез отказалась.
Так прошёл ещё один месяц.
В один из дождливых холодных вечеров октября 1941 года Я звонким криком, оповестил весь окружающий мир о моем появлении….
Подруга матери, Мария Дубицкая , исполняя роль акушерки, приняла меня в свои сильные руки.
— О, святая Мария! – Какой у тебя красивый и здоровый мальчик!
А я, в ответ, улыбнулся ей ангельской улыбкой, покоряя её сердце и душу.
-Какое имя ты ему дашь?- спросила она.
Мать слабо улыбнулась и промолвила сухими губами:
— Его имя… имя моего отца — Михаэль.
-Значит его имя Мыхась, — почему-то обрадовалась Мария.
Обмотав меня в различное тряпьё, — подарок всех жителей этого барака, она уложила новорожденного возле матери.
Попрощавшись до следующего дня, Мария Дубицкая, вместе с группой местных девушек поспешно вернулась к себе домой, а мать, усталая и ослабленная, тут же погрузилась в глубокий сон.
Ребёнок ещё немного похныкал, пока так же уснул.
К счастью, надзирательница и стража не вертелись вблизи барака в эту дождливую холодную погоду. В полночь ребёнок проснулся и закричал. Его плачь, на это раз, был громким, продолжительным и настойчивым .
Юная мать, почти девчонка, была в замешательстве.
Все подружки барака тревожно собрались вокруг её нар и, как могли, успокаивали её, приговаривая:
– Все будет хорошо, Мария! Вот увидишь! Мы поможем! А ты успокой своего сына. Начинай исполнять долг матери и кормить его.
-Чем?
-Как чем,- расхохотались подружки. Своей грудью, милая. Смотри, какая она у тебя пышная.
Ребенок, наконец, получил свой «паёк » и безмятежно уснул, а мать не успокаивалась и всю оставшуюся ночь проплакала.
Очень хотела показать сына мужу, но как?
На следующий день подружки уговорили надзирательницу дать моей матери отпуск по болезни на несколько дней.
Мол, больная, простужена и прочее…
Когда вошла в барак Мария Дубицкая, мать облегченно вздохнула, будто увидела родную сестру.
А та, без промедления, тут же распеленала младенца и принялась обтирать его мокрой теплой тряпкой, а затем пеленать его в принесенные из дому байковые пеленки.
Ребенок громко заплакал, и мать тут же вынула свою полную красивую грудь. Малыш жадно впился в неё, пока не насытился. После завтрака блаженно уснул, а Мария Дубицкая, тем временем, нашептывала маме созревший план побега.
-На испуганный вопрос:
— Когда?
Та ответила прямо:
— Сегодня!
— Как сегодня? А мой муж?
— Муж уже все знает! Помнишь? Ты мне один раз показала его издали. Там с ним находится мой хороший знакомый.
Это он помог разработать план вашего спасения. …
-О боже! А ты? Ты же рискует жизнью!
— Дура! Ничем я не рискую! А ты, с каждой минутой рискуешь потерять такового прекрасного сына! Собственного сына! Да и твоя жизнь после этого не стоит выеденного яйца. Заруби себе на носу. Сегодня вечером ты заменишь меня, точка!
— А ребенок? Он же может выдать всех нас.
-Не волнуйся. Мария улыбнулась и показала маме маленькую бутылочку.
-Что это? – тревожно спросила мать, глядя счастливыми глазами на спящего сына.
-Домашнее вино, лучшего качества! Ему хватит и глоточек, чтобы смог спать всю ночь напролет.
В тот вечер, как всегда, из лагеря вышла длинная вереница местных работниц, уводя с собой мою мать, держащую в руках большую корзину, в которой под толстым, теплым гуцульским одеяльцем, преспокойно посапывая, спал её сын Михаэль.
Глава третья
Улыбка вернулась на лицо моей матери.
-И где она, моя спасительница моего сына?- подумала мать, гладя меня по головке.
– Ну ладно! Теперь тебе достаточно?
Я кивнул головой. Не зная почему, но её рука и лёгкая хрипота в голосе, взволновали меня. Где таится её мечтательная грусть? Казалось, вся кухня была пропитана ею. Я не понимал, но чувствовал и желал, чтобы так было всегда.
Смерть — это ведь условное слово. Ведь тело усопшего нам никогда не показывают. А почему? Почему его не показывают?
Может, смерть уродует человека? Может, придаёт ему таинственности? Может его не показывают,
чтобы не пугать таких детей, как я? Но я не боялся трупов.
Часто видел похороны у христиан. Даже раз близко стоял возле одного усопшего. Серый такой, с закрытыми глазами…
Мать открыла чугунную дверцу печи, и розовое пламя озарило её широкий лоб и осветило лицо. Дождь за окном и холодный ветер скреплял вечной печатью наше уединение, близость и единство.
Я был рядом с ней, был её частью. Я был её счастьем. Наверное, тогда и я был счастливым ребёнком.
С открытым ртом я продолжал следить за каждым её движением. Она накрывала стол новой белой скатертью.
Скатерть повисла в воздухе, словно облако, медленно опускаясь на стол, накрыла его своей белизной.
Мама взяла из шкафа два серебряных подсвечника и поставила их в центре этой белизны.
…Я живу…. Я существую…
— Мам!
— Да?
— А что делают, когда умирают?
— Что?
Мать серьёзно взглянула на меня. Затем, отвернувшись, тихо прошептала:
— Холодеют и не движутся…. Закрывают глаза и спят….
Спят вечные годы…
«Вечные годы»…. Эти слова, как колокола, зазвенели в моем детском мозгу и этот звон, как эхо, звучит в нем и, по сей день…
Звеня блестящими ножами, вилками, ложками, мать продолжала сервировать стол.
— Мам, а что такое «вечные годы»?
Мать, отчаявшись, вздохнула, подняла на секунду глаза, потом опустила их на стол. Её взгляд задумчиво блуждал поверх тарелок и серебра. Неожиданно протянула руку к сахарнице, взяла щипцы и, осторожно поднеся к глазам кубик сахара, повернулась ко мне.
— Вот сколько может ухватить мой мозг,- шутливо сказала она, — видишь, не больше.
— Но… — прервал я её в замешательстве, — но они когда-нибудь просыпаются?
Она развела руками, изображая пустоту.
— Некому просыпаться.
— Но, иногда, мам,- настаивал я.
Она отрицательно покачала головой.
— Но всё-таки…
— Не здесь, если вообще где-нибудь. Говорят, что есть небеса, и там мертвые просыпаются, но я этому не верю, да простит мне Бог.
Я знаю только, что мертвых хоронят в землю, в темноту, а их имена ещё живут несколько поколений на могильных плитах.
«Темнота», «В земле», «Вечные годы».
Это было для меня страшным открытием. Я смотрел на маму немигающими глазами.
Взяв тряпку, лежащую на краю раковины, она подошла к печи и распахнула дверцу. Тепло и запах свежего хлеба обволокли меня как осязаемое видение. Мать расстелила салфетку возле свечей и положила на нее горячую свежую халу.
— Теперь мне лишь осталось зажечь свечи,- садясь, прошептала она, — и моя работа закончилась. Боже! Кто сделал пятницу таким трудным днём для женщины?
-Мам! А кто был мой папа?
Всегда, в это время, когда мы были наедине, я пробовал расспрашивать её о своём отце. Но она отвечала уклончиво и не конкретно. Была в её голосе какая-то печаль. А может мне это казалось…
По её скупым словам он был красивый мужчина.
Потом война.… А что такое война? Бомбы, взрывы… Людей разрывает на мелкие кусочки.…
…Затем много писем. Потом связь прервалась. Он пропал без вести, исчез… Что значит исчез? Распылился?
Значит, каждый из нас может исчезнуть? Значит это конец!
А что такое конец? Мать это называет – смерть.
Ух.…, как страшно!
Детское сознание отказывалось принимать эти вещи как естественные.
«Так всё-таки, где ты и кто ты, папа?»
Резкие короткие порывы дождя за окном…. Старинные часы громко отбивают такт: «тик- так, идёт жизнь, тем – но — та, зем — ля,
веч — ны- е го — ды».
Лицо матери задрожало и затуманилось, как будто опустилось под воду. Сложный рисунок пятен, как пена, кружащая в скудном свете…
Это был снег, серый снег, вокруг все серо. И надгробные плиты. И вот яма, открытая, черная. Теперь всё понятно. Я понял. Все принадлежит той темноте. Люди, гробы, плиты…
— Сынок, сынок!
Лицо матери коснулось моего лица. Неожиданно для себя я крепко обнял её.
— О, дитя моё! – воскликнула мать. – Ты напугал меня. Что с тобой? Один Бог знает, о чем ты бредишь!
Она подошла к столу и взяла спички.
-Зажгу я свечи, пока тебе не привиделся призрак.
Чиркнула спичка, и вспыхнул огонёк, подчёркивая густоту наступивших сумерек. Одну за другой мать зажгла несколько свечей. Пламя, качаясь, поднималось на фитильках, успокаивая и освещая комнату.
День, начавшийся в труде и хлопотах, теперь растворился в пламени свечей и покое.
Мать склонила покрытую платком голову перед свечами и сквозь пальцы, закрывавшие её лицо, поблагодарила канувшую в прошлое её спасительницу Марию Дубицкую.
Затем прошептала древнюю субботнюю молитву…
Час покоя…. Час настоящей жизни….
Иллюстрация: sksinternational.net
