Фото: Jewish.Ru
Автор: Зиновий Бекман
Её знают и помнят не потому, что она была тещей знаменитого зятя, гениального артиста Иннокентия Смоктуновского, а потому что она, как и он, была чистой воды самородком — талантливой писательницей, ставшей явлением в еврейской литературе двадцатого столетия.
К сожалению, её имя недостаточно знакомо русскоязычному читателю. Она творила на языке идиш и герои ее рассказов и повестей разговаривают на языке своих предков маме – лошн (идиш).
Её по праву называют способной ученицей Шолом – Алейхема, выдающегося еврейского писателя и драматурга, одного из основоположников литературы на идиш.
Её произведения лаконичны, отличаются ярким и сочным языком, с добрым юмором и любовью к своим персонажам, простым людям, любящим жизнь и труд. Это гордые, независимые и сильные люди…
Её жизнь напоминает сюжет романтического авантюрного романа.
Шира Кушнир родилась в 1906 году в местечке Кроки Шауляйского уезда Ковенской губернии. Когда началась первая мировая война, она вместе с семьёй переехала в Одессу. Вскоре, лишившись родителей, попадает в еврейский детский дом в г.Ковно (Каунас), затем переходит в молодежный лагерь «Ха-Халуц» («Первопроходец» — иврит). Какое-то время учится в Каунасском еврейском народном университете.
В 15 лет встречает свою первую любовь Хаима Хацкелевича, который не намного старше её, и выходит за него замуж.
Через год юные еврейские идеалисты вместе с новорожденной дочерью Рут, под влиянием сионистских идей, вместе с отрядом колонистов уезжают в Палестину жить в коммуне, строить новую жизнь. Здесь они оказываются в рядах известного в Палестине Рабочего батальона (Гдуд ха-Авода) : Шира работает в кибуце Рамат- Рахели, а Хаим в каменоломнях.
Вскоре у молодой четы одна за другой рождаются ещё две дочери: Соломея (Шламита) и Эля.
В это время в движении «Гдуд ха-Авода происходит раскол: часть «гдудников» во главе с известным деятелем рабочего движения Менделем Элькиндом, увлеченные коммунистической идеей образуют левое крыло. Шира и Хаим оказываются по разные стороны. Шира примыкает к группе Менделя Элькинда, которая принимает решение вернуться в Советский Союз и основать там еврейскую сельскохозяйственную коммуну.
В 1928 году, расставшись с мужем Хаимом Хацкелевичем, она с тремя малолетними дочерями в составе группы из 75 человек прибывает в Крым, где по решению Советского правительства в 25 км. от Евпатории для образования коммуны выделен степной участок земли.
Так на месте бывшего помещичьего имения появляется еврейская сельхозкоммуна «Войо – Нова» ( на эсперанто «Новый быт»). Коммунары молоды и преисполнены трудового энтузиазма. Их привлекают и вдохновляют условия коллективного труда и коллективного быта. Начав свою жизнь в коммуне буквально с нуля, коммунары через несколько лет добиваются грандиозных успехов в производстве сельхозпродуктов: зерна, мяса, молока и овощей.
В коммуне «Войо – Нова» Шира работает бригадиром молочной фермы. Под её началом доярки и пастухи. Моя мама, работавшая в её бригаде дояркой, вспоминала, как Ширка лихо скакала на лошади, часами не слезая с седла, объезжая пастбища, удобряя их солью.
Ей всего 23 года и, несмотря на то, что она уже была матерью трёх дочерей, хороша собой и, даже ватные брюки не скрывали её необыкновенную привлекательность и женственность. Молодые коммунары, глядя на неё, тайно вздыхали… Но она была неприступна, к тому же, остра на язык.
Любовь, нежданная и судьбоносная, пришла совсем с другой стороны. В 1930 году из Москвы в коммуну «Войо — Нова» приехала в творческую командировку группа художников.
Один из них Михаил (Мендл) Горшман, увидев Ширу, влюбился в неё с первого взгляда и она, по собственному признанию, потеряв голову, ответила ему взаимностью. Мои родители рассказывали, что их роман развивался стремительно на виду у всей коммуны. Вот как она сама пишет об этом, в своей, по сути, автобиографической повести «В созвездии Тельца и Овена»
Когда во время первого свидания в ночной степи он «…наклонился к ней, обнял её с силой обеими руками и осыпал градом поцелуев, она почувствовала, как сердце её словно вспыхивает и гаснет вновь. И в ту счастливую все предопределившую ночь, она больше не могла сопротивляться судьбе». Впервые в жизни встретившись с такой любовью, она в этой же повести признается: «…Она была оглушена, словно колокольным звоном, желанными чувствами, пронизывающими всё существо».
Целый год влюбленные переписывались. В 1931 году М. Горшман повторно приехал в командировку в коммуну. И тогда они зарегистрировали свой брак в сельсовете и сыграли скромную коммунарскую свадьбу. После чего, Шира Григорьевна с присущим ей чувством юмора, с улыбкой рассказывала мне: «Мендл привез меня с тремя детьми в Москву на радость своей а идише (еврейской) маме…».
В Москве они сняли комнату на окраине города. Шира устроилась работать кастеляншей в пригородном детском доме, а Мендл, как художник – график по договорам работал в книжных издательствах, иллюстрируя книги.
Именно, как художник-график, Мендл Горшман (1902 –1972 ) снискал большую известность. Он иллюстрировал изданные произведения А. Пушкина, Шолом Алейхема, Мендел- Мойхер-Сфорима, И.Бабеля, И.Уткина, Н. Помяловского, И.Переца, Л.Квитко и многих других писателей и поэтов. Значительный вклад внес художник, как мастер акварели, пейзажной живописи и портретист.
В формировании личности Ширы Григорьевны, как человека и будущей писательницы, Мендл Горшман, несмотря на то, что он был против её писательских опытов, сыграл решающую роль. С его помощью Шира выучила русский язык, и начала читать запоем Толстого и Диккенса. Первое посещение Художественного музея на Волхонке и спектакля «Принцесса Турандот» оставили в её душе неизгладимый след.
Шира впитывала в себя, как в губку, все новое и неизведанное. Она попала в новую для себя среду выдающихся людей, друзей Мендела. Среди них его учитель, известный художник Николай Куприянов, поэты Лев Квитко, Перец Маркиш, Шмуэль Галкин. Все они были частыми гостями у них дома.
Лев Квитко первый обратил внимание на необычайно темпераментные, сочные и смешные устные рассказы Ширы и посоветовал ей их записывать.
… На календаре начало тридцатых годов. Впервые в жизни Шира держит в руках две еврейские газеты: «Дэр Штерн»(Звезда-Харьков) и «Дэр Эмэс»(Правда-Москва), в которых напечатаны её первые рассказы. Читатели и критики выражают свою благосклонность. Это вдохновляет. Всё свободное время Шира проводит за письменным столом.
Рождение в 1937 году в семье Мендела и Ширы Горшман сына Александра совпадает с началом массовых репрессий. Шира узнает об аресте в Москве бывшего председателя коммуны «Войо – Нова» Элькинда Мендела и большинства бывших коммунаров в Крыму. Больше двух лет она живет в состоянии страха и томительного ожидания, держа наготове узел с приготовленными вещами.
Однако, переехав в Москву, Шира избежала трагической участи большинства «палестинцев».
Когда началась война, Шира с детьми вместе с другими семьями московских художников эвакуировалась в Чувашию. Во время долгой и тяжелой дороги проявилась лучшая черта её характера, ни при каких обстоятельствах не терять присутствия духа. Она становится опорой многим попутчицам. Обосновавшись в одном из колхозов, Шира, используя опыт жизни и работы в сельхозкоммуне, помогает всем адаптироваться в непривычных для большинства условиях.
В 1942 году после тяжелой болезни умирает её младшая дочь Эля. Тяжело переживая потерю ребёнка, Шира находит в себе силы жить, работать и писать рассказы, которые один за другим публикуются в газете «Эйникайт»(«Единство»- Москва).
В 1944 под редакцией Переца Маркиша выходит сборник её рассказов «Цук Зиг» («К победе»).Именно в этот период Еврейский Антифашистский Комитет знакомит зарубежных читателей с её проникновенными рассказами.
Вот несколько строк из рассказа «Наши мадонны»:
«…Дарья, оставшаяся с пятью детьми, полола сорную траву и стонала, как тяжело больная. Однажды она заломила руки и запричитала:
— Ох, горе нашим хатам, сироты наши дети! Стирала я вчера бельишко, доливала воду из глаз… Что это за стирка без мужчинского белья? Где сложит мой свою бедную головушку? Ой, горе горькое нам!…»
В этих обжигающих сердце строках выражено безмерное горе, свалившееся на головы матерей, жен, детей, ради которых их сыновья, мужья и отцы, сражаясь, кладут свои головы.
Вернувшись из эвакуации в Москву, Шира Григорьевна много и плодотворно работает, даже в период сталинской реакции (1949 – 53г.г.), когда была полностью разгромлена еврейская культура: закрыты еврейские театры, газеты и журналы. В это время она печатает свои произведения в Биробиджанских издательствах.
Далеко не полный список изданных ею произведений лишний раз подтверждает уровень её дарования и работоспособности: Сборник рассказов «Сила жизни»(Москва1948 год), сборник «Тридцать три новеллы» (Варшава1963 год), сборник переводов на русский язык «Третье поколение» (Москва 1963 год. Издательство «Советский писатель»), Объёмный сборник- рассказы и повесть «Жизнь и свет» в русском переводе (Москва1974 год. Издательство «Советский писатель»), Рассказы и повести «Свет и тени» (Москва 1977 год), Сборник путевых заметок
«Люблю путешествовать» (Москва 1981 год), Сборник «Праздники в будни» (Москва 1984 год).В этом же году её произведения напечатаны в США.
Много лет Шира Григорьевна была членом редколлегии журнала «Советиш Геймланд»(Советская Родина, в котором печатала свои рассказы и путевые репортажи.
В 1989 году уже на склоне лет она снова совершает поступок типичный её неуемной натуре – вторично эмигрирует на Ближний Восток, но теперь уже не в Палестину, а в государство Израиль. Здесь она случайно встречает друга далёкой юности, коммунара Даниэля, отставного офицера Армии Обороны Израиля, участника всех войн Израиля и выходит за него замуж. Но после очень скорой размолвки с мужем, переезжает в дом для престарелых, расположенном в приморском городе Ашкелон.
Невзирая на возраст, она продолжает много работать. У неё дрожат руки, она не в состоянии держать ручку или карандаш. Свои сочинения она диктует старшей дочери Рут, живущей в этом же Доме для престарелых. Титанический труд венчается изданием сборника повестей и рассказов «Выживание» (Тель–Авив 1992 год),и повести «Стада и отары Ханы» (Тель–Авив1993 год), нескольких других сборников на идиш, в которые наряду с новыми вошли ранее написанные рассказы. Ей присуждается престижная литературная премия Израиля имени Давида Гофштейна и о ней снимается документальный фильм.
Анализируя её творчество, следует отметить, что большое место в нем занимает тема коммуны «Войо – Нова» в Крыму, одной из основательниц которой была сама писательница .Сюда входит цикл рассказов «Коммунары» и повести «В созвездии Тельца и Овена», «Стада и отары Ханы». Лаконичным языком, как художник, одним-двумя мазками, с любовью и с юмором, она воспроизводит целую галерею узнаваемых образов коммунаров, раскрывая их внутренний мир, мысли и чаяния. А как ею выписаны в рассказах образы природы. Я читаю, и во мне пробуждаются знакомые с детства ощущения: это и дыхание крымской степи, безбрежное звёздное небо, аромат полыни и аскетический, но прекрасный облик цветов бессмертника.
Автору этих строк судьба подарила радость общения с этой удивительной личностью и необыкновенной женщиной. Более сорока лет я не просто был знаком с Широй Григорьевной, а дружил с нею и её семьёй. Её связывали с моими родителями многолетние добрые чувства и память о совместной жизни и работе в двадцатые – тридцатые годы в Палестине в «Рабочем батальоне» и еврейской сельхозкоммуне «Войо – Нова» в Крыму.
Я познакомился с ней в 1958 году, когда она приехала в Крым по заданию журнала «Советиш Геймланд», будучи членом его редколлегии, собирать материал о бывшей коммуне и коммунарах. Моя мама продолжала жить в этом селе, а Шира уехала из него в Москву более четверти века тому назад. Моя мама обладала не просто феноменальной, а скорее фантастической памятью. Она рассказала Шире о судьбе буквально каждого бывшего коммунара.
Помню, как затаив дыхание ,я слушал их воспоминания о жизни в коммуне. С какой теплотой они вспоминали те годы, и с какой любовью говорили о своих друзьях – коммунарах.
Шира гостила у нас более недели. Она поразила меня своей эрудицией, начитанностью, своим особым взглядом на литературу, художественным чутьем и любовью к музыке. В то время я был студентом музыкального училища и, естественно, мы много говорили о музыке. Навсегда самым любимым музыкальным произведением у неё было несравненное (её слова) «Болеро» Равеля.
И это неудивительно! Остинатное изложение главной темы в мощном динамическом развитии гармонировало с её личным характером и неуёмной внутренней энергией.
Шира открыла мне Хемингуэя, Платонова и Булгакова.
Она пригласила меня посетить Москву, в которой я никогда не был. И с тех пор на протяжении нескольких десятилетий, бывая в Москве, я неизменно останавливался у неё. И каждый раз наши беседы продолжались, но при этом я старался больше слушать.
Прошло много лет, но я помню её добрую несколько ироничную улыбку, пронизывающий с хитринкой взгляд. Она творила добро и жила ради добра, в любых жизненных ситуациях, готовая прийти на помощь, даже просто добрым советом.
Однажды, показывая на одну из соседок, пожилую женщину, Шира Григорьевна сказала, что её жизнь заслуживает отдельного рассказа. Женщина относилась к тому поколению тридцатых годов, которому начало войны, помешало ходить в школу. Рано начала работать и в итоге ни писать, ни читать не могла. Полная безграмотность. Когда, подросшая дочь, пошла в первый класс, Шира Григорьевна посоветовала молодой женщине регулярно вместе с дочерью делать уроки… Прошли годы. Дочь и мать одновременно получили аттестаты зрелости. Мать сдала экзамены экстерном.
На протяжении многих лет мы обменивались короткими письмами, чаще поздравительными открытками, преимущественно к Новому году и к 8 Марта. У меня сохранилось не менее 20 её открыток и записок, причем, написанных не на типовых почтовых открытках, а на открытках с иллюстрациями картин различных художников.
Тексты, как правило, очень теплые, добрые и лаконичные:
«Дорогой Золя! Да будет Новый год ритмичный, ласковый, отрадный для Вас,
для Ваших близких. С сердечностью. Ваша тетя Шира.»
» Москва.12 января 1984
Очень хорошо, что Вы Золя, написали несколько слов. У нас закрытые черепа,
поэтому любо-дорого услышать слова памяти. Вышлю переизданием «Жизнь и
свет». Вчера закончила читать верстку моей новой книги на идиш. Очень рада!
Приветы и сердечность Лене, Дине, Жене.
P.S. Стариков целуйте.»
» 27.X Здорова, работаю, печатают, хвалят. Обещают переиздание книги.»
» 10.XII. (Письмо моей маме) Дорогая Маня,(Золя, Лена)! Очень хочу знать,
как Вы все? У меня этот год рабочий. Изрядно печаталась у нас и в
Америке. Была в Биробиджане, там имела встречи с читателями. Хотя евреев
не густо, но мне хватило… Осенью была в Молдавии. Там помогла сделать
выставку Мендла. 12.X уезжаю в Ригу, вернусь в начале января.
Целую мою Маню, всех! Всегда Ваша Шира».
«Дорогой Золинька! Я здорова, работаю, не устаю читать. Жажда больше знать
бодрит!»
» Москва.III.84(Письмо моей дочери Дине)Рада была открытке, а еще больше
рада тому, что Вы, Дина, довольны.
Я тоже довольна, что «Жизнь и свет» в декабре переиздана в
«Художественной литературе». Книгу на идиш жду в мае-июне.
Работаю, хожу на выставки, слушаю музыку. Что еще? Бегаю три раза вокруг
дома. Сердечность маме, папе, Жене. Целую Вас. Целуйте моих стариков.
Шира. P.S. «Каллиграфия»- рука болит
Несколько скупых, но емких строчек. В них сама Шира. Её доброта и сердечность, её чаяния и её помыслы, её наполненная глубоким смыслом жизнь.
Она была удивительно остра на язык, причем по–доброму, не злобливо, и никогда, как принято говорить, не лезла за словом в карман. Как–то она приехала в гости к моим родителям, когда мы уже все жили в Симферополе. Однако, мама уходила на целый день присматривать за нашими малолетними детьми, своими внуками. Шира оставалась с моим отцом, который вернулся после реабилитации. У них было о чем поговорить, в том числе о годах совместной жизни в Палестине и коммуне в Крыму. Вечером, когда мы с женой возвращались с работы, она с отцом приходила к нам на «чай» и, буквально с порога бросала фразу: « Ну, что, Манечка, на сегодня твоя поденщина уже закончилась?» и, подмигнув мне, начинала тихо смеяться.
В конце августа 1996 года я с семьей репатриировался в Израиль. Буквально через месяц я узнал о том, что Шира Григорьевна живет в Ашкелоне в Доме для престарелых и через несколько дней навестил её. Мы очень тепло встретились, и потом каждый раз бывая в Ашкелоне, я обязательно её навещал со своей семьей и, даже с друзьями. К нашим визитам она проявляла большое радушие, читала нам свои новые рассказы и угощала чаем. К сожалению, состояние здоровья Ширы и моей мамы не позволило им встретиться.
Как–то я её спросил, находит ли она разницу между евреями, жившими тогда в Палестине и, живущими сейчас в государстве Израиль(я имел ввиду происшедшие за последнее время демографические изменения в связи с законом о возвращении). Она, прищурившись, лукаво усмехнулась:
— Раньше в Палестине жили ЕВРЕИ, а теперь в Израиле – ШЕКЕЛЬМАНЫ.
В первый свой приезд в Крым в 1958 году, Шира Григорьевна рассказала нам о своей жизни в Москве, о том, как она стала писательницей, о своей семье. В этот вечер я впервые услышал фамилию Смоктуновского, провинциального артиста, за которого недавно вышла замуж её дочь Соломея. Я отнесся скептически к её словам
о том, что он «чертовски талантлив и скоро станет знаменитым». Когда же через пару лет я приехал в Москву, имя Смоктуновского уже было на слуху: он триумфально играл князя Мышкина в спектакле «Идиот» в Ленинградском БДТ. Театральная критика единодушно называл его явлением на театральных подмостках.
Шира Григорьевна не преминула мне напомнить наш разговор в Крыму:
— Я сразу поняла, как он высок и как низок наш потолок.
У тёщи с зятем с самого начала сложились добрые отношения, основанные на взаимном уважении. Он ценил в ней острый природный ум и дорожил её мнением. Она была его самым доброжелательным и вместе с тем самым взыскательным зрителем и критиком.
Два знаменитых человека. Но поражает простота и естественность их человеческих отношений. После смерти мужа Шира жила одна в кооперативной квартире. С её слов, она никогда не пользовалась услугами слесарей или сантехников. Все неполадки в её квартире любил устранять сам Иннокентий Смоктуновский, и спорить с ним на эту тему было бесполезно.
Иннокентий Михайлович приезжал в Израиль. Он с восторгом отзывался о Святой Земле и Святом городе Иерусалиме. В Ашкелоне он навестил в Доме для престарелых
свою любимую тёщу. Что бы не расставаться с ней, даже ночью, Иннокентий не уходил в гостиницу, а устраивался на ночлег в её комнате на топчане. Это была их последняя встреча. Скоро выдающегося артиста не стало.
А ещё через семь лет, не дожив несколько дней до своего 95–летия, ушла из жизни Шира Горшман, талантливая еврейская писательница и теща знаменитого зятя.
На её похоронах кто — то сказал:
— Погасла «Шаровая молния».
Иллюстрация: Биробиджанская звезда
http://a.kras.cc/2020/02/blog-post_791.html
Подготовил проф. С.Якубович
