Фото:
Январь — октябрь 1998 года
Арик все чаще встречался с Юлей, своей знакомой по поездке в «Красной стреле». Их отношения стали приобретать стабильный характер. Фонд с названием «Академия общественной безопасности» был создан. Арик был в нем единственным работником. Ему звонили его бывшие коллеги из АНБ и с горечью рассказывали, как их одного за другим увольняют с работы.
330
Это было грустно, но закономерно. Руководители расставляли своих доверенных людей. Сотрудники, принятые Ариком на работу, стали ненужными, «чужими», несмотря на свою высокую профессиональную квалификацию. Арик предлагал некоторым поработать вместе в его новом фонде, но поначалу зарплаты там не было. Разумеется, это никого не устраивало. Впрочем, один из сотрудников — военный пенсионер — согласился жить на пенсию и реализовать с Ариком одну из его программ в надежде на будущий успех. В конце января 1998 года Арика познакомили с бывшим советским, а ныне гражданином CША, по фамилии Финкельштейн. Этот человек организовал в Чикаго якобы благотворительный фонд по усыновлению детей из республик бывшего СССР. Он пытался заинтересовать Арика большими финансовыми перспективами этого дела и будущей возможностью переезда в США на постоянное место жительства. Этот проект Арику не понравился изначально. Формально, в нем не было ничего плохого: усыновление детей из детских домов России и стран СНГ в богатые благополучные американские семьи. Но так, как это предлагал Финкельштейн, дурно пахло. Однако Арик решил сразу не отказываться и выяснить ситуацию на примере Ленинградской области. Он отправился в администрацию Ленобласти, в которой приобрел довольно значительные связи. Управление по работе с детьми и социальной защите возглавляла жена тогдашнего губернатора. Она курировала работу всех детских домов огромной областной территории. Арик поставил перед Финкельштейном проблему бедствования детских домов и просил его сначала оказать им гуманитарную помощь, а потом уже говорить об усыновлении. С точки зрения Арика так было правильней и логичней. Американец же требовал от Арика энергичных действий по усыновлению, причем работу Арика он оплачивать не собирался, текущие расходы по транспорту, по переговорам, по телефонным разговорам, по представительским расходам покрывать отказался. Арику на одну свою пенсию было очень непросто выживать. Эта манера поведения Финкельштейна еще более отталкивала Арика от проекта. Но, будучи человеком добросовестным и последовательным, Арик решил изучить проблему, и тогда уже решать, продолжать ли такую работу или отказаться. Финкельштейн обращался с Ариком так, как будто тот у него на службе. Это тоже очень не нравилось. Губернаторша благосклонно отнеслась к идее Арика о принятии гуманитарной помощи из США в детские дома. Они вместе начали раскручивать это дело: определили количество учреждений, что конкретно было необходимо детям из одежды, из продуктов, из оргтехники и компьютеров. На тот период времени, как оказалось, в области в 22-х детских домах не было ни одного компьютера, факсов, копировальной техники. Хронически не хватало продовольствия и одежды.
331
Когда список всего остро необходимого был отработан, Арик познакомил Финкельштейна, который прилетел для этого из США, с супругой губернатора и ее сотрудниками. Встреча прошла прекрасно, как говорили раньше, «в теплой дружественной обстановке». Финкельштейн обещал удовлетворить потребности детских домов и перешел к обсуждению проблемы усыновления. Мадам губернаторша и ее сотрудники восприняли этот проект чрезвычайно сдержанно, но обещали подумать о сотрудничестве с фондом Финкельштейна после того, как он окажет гуманитарную помощь детским домам. Арик тоже очень надеялся на то, что американец не подведет, и оба проекта по благотворительности и усыновлению будут реализованы. В апреле 1998 года долгожданный первый контейнер с благотворительным грузом для детей прибыл в порт Санкт-Петербурга. Неожиданно начались осложнения с таможней. Оказалось, что администрация области, как получатель груза, должна уплатить значительную пошлину. Бюджет области не имел такой статьи расходов. Сделать это официально было нельзя. Губернатор подключился лично, и какой-то его партнер из числа предпринимателей взял на себя этот расход. Ситуация разрешилась, но когда контейнер открыли и вещи перевезли в управление к губернаторской жене, всех ожидало крупное разочарование: оргтехники и компьютеров не было вообще, продовольствие отсутствовало, а детская одежда… Короче говоря, это был даже не «секонд-хэнд», а просто поношенное старье. Это была катастрофа для обоих проектов! Губернаторша была в бешенстве. Арик срочно связался с Финкельштейном в надежде, что это только первый контейнер, и за ним последуют остальные с продуктами, оргтехникой. Но американец был груб, циничен, категоричен. Арик выяснил для себя, что идея с треском провалилась, и объявил Финкельштейну о прекращении своих контактов с ним. Так поступать с российскими людьми и детьми было категорически нельзя! Недаром с самого начала Финкельштейн Арику не понравился. Но время шло, и нужно было как-то зарабатывать деньги. Арик задумался над следующим проектом. На дворе уже был канун мая месяца. Арик поехал в Москву и со своими старыми партнерами договорился о реализации контейнера израильских эластичных медицинских бинтов. Организовал предоплату из средств партнеров, заказал в Израиле контейнер, подписал договор на свои комиссионные проценты и начал искать новые варианты заработка, как в Москве, так и в Санкт-Петербурге. Выживать было непросто. Контейнер прибыл в Москву в июне, и в том же месяце его содержимое было успешно продано в аптечную сеть. С помощью полученных комиссионных Арику удалось несколько перевести дух и «ослабить пояс». Что-то надо было делать дальше. Практически ежедневно Арик встречался с
332
предпринимателями, чиновниками, знакомыми в поисках рабочей темы. Хотя у него самого были в запасе идеи, но необходим был стабильный ежемесячный источник доходов. Арик возобновил свое членство в трансформированном обществе «Знание», которое уже иначе называлось и выполняло не только просветительские, но и коммерческие функции. Арик вновь стал там читать лекции как эксперт-международник и получал небольшие деньги. Всерьез стал подумывать о преподавательской работе и начал контактировать со школами, техникумами и ВУЗами. Но ни к чему конкретному не пришел. В один из июльских дней с ним связался председатель Комитета рыночной политики и торговли администрации Ленобласти. Он предложил Арику встретиться и переговорить. Одновременно с ним Ариком заинтересовалась дирекция постоянной ярмарки «Российский фермер». Арик побывал на обеих встречах и получил два однотипных предложения о выставочной работе в сфере торговли продовольствием. Логично было — эти оба предложения объединить. президент ярмарки «Российский фермер» Михаил Злыдников попросил Арика создать новую концепцию для развития ярмарки, которая не менялась уже несколько лет, и время требовало модернизации. В случае принятия работы Арика советом ярмарки, Злыдников обещал ему постоянную работу в качестве первого вице-президента этой известной в стране и стабильно работающей выставочной организации. А председатель комитета Владимир Рыжков пообещал Арику должность начальника управления торговых выставок в своей структуре. Арик энергично взялся за оба предложения. Два месяца он активно проводил маркетинг рыночной ситуации в Санкт-Петербурге и Ленобласти, изучал историю создания и развития ярмарки «Российский фермер», приглядывался к работе постоянной дирекции ярмарки, писал концепцию ее реорганизации. Наконец, в начале августа Злыдников собрал совещание всех руководящих сотрудников ярмарки. На нем было заслушано сообщение Арика. Коллектив ярмарки признал документ очень актуальным, нужным и необходимым к реализации. Злыдников прилюдно объявил, что приглашает Арика на постоянную работу в дирекцию ярмарки в качестве своего первого заместителя именно для реализации новой авторской программы. Он приказал начальнику юридического отдела составить контракт о приеме на работу, а сам пригласил Арика к себе в кабинет выпить коньячку с кофе. Разумеется, Арику была приятна положительная оценка его труда и нравилась перспектива иметь постоянную и довольно творческую работу менеджера. За чашкой кофе обсудили зарплату, рабочее место, срок начала работы Арика. Подписание трудового договора Злыдников назначил через три дня и сказал, что позвонит Арику лично или с ним свяжется юрисконсульт, готовящий контракт о работе. Арик был вполне удовлетворен развитием новых отношений. Но ни через три дня, ни через неделю, ни через месяц никто Арику из дирекции ярмарки не позвонил. На все звонки Арика ему отвечали секретарши, что
333
Злыдников в отъезде за границей, что он болен, что его нет в городе, что он в Москве. На звонки по мобильной связи никто не отвечал. Через месяц Арик понял, что его вульгарно «кинули». Он подъехал в дирекцию, но там тоже разговора не получилось. У Арика был знакомый, имевший тесный контакт с одной из сотрудниц дирекции ярмарки. Он, по просьбе Арика, расспросил свою приятельницу о причинах такого некорректного поведения и прямого обмана со стороны Злыдникова. Она рассказала, что после упомянутого совещания Злыдникову был устроен крупный скандал со стороны его руководящих менеджеров на тему, почему он привлекает постороннего для работы, почему не выдвигает на должность первого зама своих сотрудников и разные другие «почему». А учитывая то пикантное обстоятельство, что бывший морской офицер Злыдников имел внеслужебные отношения с большинством своих помощниц и служащих, он не смог им ничего противопоставить — под угрозой разоблачения его нечистоплотности в глазах жены. То есть президента ярмарки грубо шантажировали свои же, не желая допустить «варяга» Арика в свой коллектив, потому что почувствовали реальную угрозу и менеджерскую конкуренцию в его лице. Арик этой работы не получил, но ярмарка всегда проходила в августе ежегодно. Он специально отправился на нее посмотреть, и, к своему огорчению, увидел несколько своих предложений уже внедренными в жизнь. Было обидно и досадно, но ничего изменить было уже нельзя. Авторское право тогда еще не работало, а текст своего доклада Арик оставил у Злыдникова, наивно полагая, что ему с ним еще предстоит работать.
Сентябрь — октябрь 1998 года
После неудачи с приемом на работу на ярмарку «Российский фермер», Арик активизировал контакты с Комитетом по рынкам и торговле администрации Ленобласти. Ему удалось организовать небольшую выставку продукции фермерских хозяйств и совхозов в Кировском районе Петербурга. За это он получил по договору довольно средний гонорар. Необходимо было что-то решать на будущее. Весь период после увольнения из АНБ Арик не встречал никого из ее руководителей или сотрудников, не знал, что там происходит вообще, да и не интересовался. Это был пройденный этап для него. 16 октября 1998 года все российские и городские газеты, радиоканалы и телевидение сообщили о покушении на жизнь Ошеровского — советника председателя Госдумы, государственного советника 2-го класса, профессора. Как стало известно из СМИ, Ошеровский остался жив. Незадачливый киллер,
334
выстреливший ему в голову в подъезде дома, где лоббист проживал, попал ему в искусственный глаз, в стекляшку. Пуля прошла навылет и не задела жизненно важных центров. Как выяснилось позднее, причиной покушения стала активнейшая борьба Ошеровского за место в Законодательном собрании СанктПетербурга для одного из своих приятелей, что в корне расходилось с интересами крупной и сильной криминальной группировки, стремившейся поставить туда своего человека-марионетку. Ошеровский недооценил потенциальной опасности для себя и чуть не лишился жизни за это. Арик отреагировал на это событие совершенно индифферентно, без злорадства. Но через 4 дня после случившегося его пригласили в уголовный розыск Адмиралтейского района. С ним разговаривал начальник отдела, полковник милиции Дьяконов. Беседа носила спокойный характер. Полковник выяснял мнение Арика о том, кто бы это мог такое преступление совершить, поскольку Арик полтора года проработал вместе с Ошеровским, и мог догадываться чисто теоретически. Арик добросовестно отвечал на все вопросы и искренне хотел помочь, поскольку убийство человека — это за гранью нравственности. Даже если это такой мерзкий человек, как Ошеровский. Разговаривали больше часа об очень многих параметрах работы АНБ, выясняя мнение Арика по различным аспектам происходивших там ранее, в период работы Арика, событий. Оперативник сообщил Арику, что дело о покушении на Ошеровского взято на контроль Генеральной прокуратурой России и администрацией президента, а это значит, что копать милиции тут придется глубоко и долго, как бы она не была занята другими тяжкими преступлениями. Арик откланялся и поехал заниматься своими делами, будучи извещенным о том, что его еще побеспокоят из уголовного розыска. Он не возражал, понимая, что у следствия возникнут очередные вопросы, и не только к нему, а и ко всему огромному окружению Ошеровского. На день беседы в Адмиралтейском РОВД Ошеровский находился в больнице без сознания, как сообщили в милиции. На следующий день рано утром Дьяконов позвонил Арику и снова попросил его приехать к нему. Арик перестроил свой рабочий план и прямо из дома поехал в район Измайловского проспекта, где в Советском переулке, дом 9, находился уголовный розыск. Новая встреча также проходила совершенно спокойно, но уже в присутствии еще одного полковника — оперативника из Москвы, которому было поручено курировать раскрытие этого громкого дела по линии МВД РФ. Арику показали несколько фотографий людей, которых он не знал. Потом попросили нарисовать схему контактов Ошеровского. Арик оговорился, что его информация относится к периоду почти годичной давности, но это не помешало.
335
Арик нарисовал очень подробную схему. Полковники переглянулись и спросили Арика о том, работал ли он когда-нибудь по линии уголовного розыска. Арик отшутился, но сказал, что аналитической работой ему приходилось заниматься. Его подробно расспросили о том, когда он познакомился с Ошеровским, при каких обстоятельствах, в чьем присутствии, кто был инициатором такого знакомства. Арик детально ответил на все вопросы, и офицеры вежливо попрощались с ним. Еще через день Арика попросил заехать в прокуратуру города давний знакомый по дружеским застольям, заседаниям и конференциям Владимир Павлович Кириленко, заслуженный юрист РФ, доктор юридических наук, профессор. В тот период времени он возглавлял следственный комитет прокуратуры. Арик сразу понял, что речь пойдет об Ошеровском и трагедии, случившейся с ним. Арик перестроил свой рабочий план на день и приехал в прокуратуру Санкт-Петербурга на Исаакиевскую площадь. Внизу на входе его ждал пропуск. Арик поднялся на 3-й этаж и прошел направо в кабинет Кириленко. За кратким разговором о житье-бытье хозяин кабинета вспомнил, что не предложил Арику кофе, и вышел распорядиться на этот счет. Арик про себя подумал, что можно было бы попросить секретаря по селектору об этом. Дверь кабинета оставалась закрытой. Арик, молча, оглядывал кабинет. Дверь распахнулась, и без стука вошли два небрежно одетых, не выспавшихся человека в темных костюмах и куртках. Один из них подошел вплотную к Арику, второй загородил собой дверь. — Губенко Арон Михайлович? — спросил первый. — Да, — ответил Арик, — а что такое? — Вы задержаны по подозрению в покушении на гражданина Ошеровского. Второй оперативник подошел и надел на руки Арика наручники в положении «руки вперед». Арик изумился, но даже не занервничал, понимая, что это полная чушь. Кириленко не возвращался. Это была примитивная западня, в которую Арик угодил по наивности. Его завели в кабинет, расположенный первым справа по коридору от кабинета Кириленко. Там, сидя на краю стола, курил молодой человек в очень грязных ботинках и измятом поношенном костюме. На вид ему было лет 28-30.
— Ну, поговорим? — без приветствия и обращения проговорил незнакомец. Арик молчал в ожидании дальнейшего.
— Чего молчим? Почему не возмущаемся? Не кричим?
Арик безмолвствовал. Это явно озадачило человека. Он нехотя слез со стола. Обошел его вокруг и сел на стул.
— Я старший следователь прокуратуры города по особо важным делам Гаврилов Владимир Николаевич. Мне поручено вести ваше дело.
336
— О каком это деле вы говорите? — спросил Арик.
— А, так ты еще не в курсе? — перешел на «ты» следователь.
— Попрошу мне не «тыкать», — сказал зло Арик, — соблюдайте процессуальные нормы!
— Ах, так мы грамотные? — с издевкой сказал Гаврилов.
— Что ж, и грамотные сидят за убийства, и долго-долго!
— Это полный бред, — ответил Арик и замолчал.
В это время за полуприкрытой дверью послышалось какое-то движение, разговоры, и Арик понял, что оперативники ждут прямо за дверью. Следователь приступил к формальной части: взял бланк протокола допроса задержанного, задал традиционные вопросы о дате рождения, месте жительства и так далее. Арик спокойно отвечал. Дверь приоткрылась, загородив Арика от вошедшего.
Послышался бодрый женский голос:
— А где же узник?
— Да тихо ты, — огрызнулся следователь, но в кабинет уже вошла женщина средних лет в плохо сидящем на ней сером костюме, стянутом в талии.
— Здравствуйте, — обратилась она к Арику, — я ваш дежурный государственный адвокат.
— А я вас не приглашал, — ответил Арик.
— Это я пригласил, — сказал следователь, — чтобы формальности соблюсти.
Первичный допрос длился еще полчаса, после чего Арика забрали оперативники и повезли домой, к Юле (они к тому времени уже жили вместе) для производства обыска. С понятыми им не повезло. Никого из соседей не оказалось дома, и они привели с верхнего этажа полубезумную старуху, да еще какую-то молодую девушку. Эти понятые молча стояли в дверях квартиры и ничего не понимали в происходящем. Обыск шел часа полтора. Арик все это время просидел на стуле, не комментируя ничего из найденных документов, записей, планов работы, черновиков деловых писем. Он сразу решил для себя, что помогать следствию не будет, да и не обязан он этого делать по закону. Это задача следователя — доказывать вину человека. И только его, а не самого задержанного. Оперативники забрали, на всякий случай, с собой не только бумаги Арика, но и личные документы Юли, лишив ее тем самым возможности через неделю вылететь в Германию на международную выставку. Плохо еще было и то, что они забрали и загранпаспорт начальника Юли, на которого она оформляла билеты вместе со своими. Потом поехали в офис, в котором Арик работал неподалеку от здания Смольного собора и здания «Водоканала». Там Арику действительно стало неловко перед сотрудниками компании, в которой ему любезно разрешали работать. Сыщики там абсолютно ничего
337
не нашли, очень удивились, отвезли Арика в Адмиралтейский РОВД. Там он снова увидел начальника угрозыска Данилова, который взялся допрашивать Арика еще раз. Как выяснилось в ходе допроса, причиной ареста Арика послужило то, что Ошеровский, придя в сознание, на вопрос оперативного работника об его предположении о личности покушавшегося, назвал, почемуто, фамилию Арика.
Арик совершенно не мог понять этого. Он год никого из АНБ не видел, не общался. С чего бы Ошеровский назвал его фамилию? Вопрос повис в воздухе. Допрос в райотделе тоже ничем определенным не закончился. Арика отвели на первый этаж здания райотдела. Там у него забрали наличные деньги, документы, часы, брючный ремень, шнурки, составили опись изъятого, дали ему расписаться за это. Потом изъятое вместе с сопроводительным письмом запечатали в деловой конверт и, посадив Арика в микроавтобус, повезли куда-то. Арика сопровождал сотрудник угро, по званию подполковник.
На грубое обращение шофера-милиционера:
«Ну чё, урод, попался? Не вылезешь теперь!»
— подполковник сказал ему: «Закрой рот, дурак, не пешку везем».
Потом все замолчали. Арика доставили на улицу Захарьевскую(Каляева), дом 6. Микроавтобус въехал в закрытый двор ИВС, в котором располагались два изолятора — ГУВД и ФСБ города. Дежурный милиционер-сержант принял Арика и поставил его в угол маленького помещения, пока сам и его дежурный наряд разносили ужин задержанным и пока ужинали сами. Арик простоял в углу, поддерживая локтем падающие брюки, больше часа. Потом сержант сказал ему, что на Арика разнарядку не прислали и ужина для него нет. Было уже часов 9 вечера. Арик провел в наручниках, без еды, воды и туалета около 10 часов. Его отвели на второй этаж ИВС в камеру № 4. Перед входом в нее сняли наручники. В камере не было никого.
Октябрь 1998 года
В камере стояли две привинченные к полу койки и имелся старый, очень ржавый унитаз в левом дальнем от двери углу да ржавая раковина с маленьким краном. Ни доски на унитазе, ни газет, ни бумаги никакой не было вообще. После ареста у Арика не было ни зубной щетки, ни пасты, ни расчески, ни бритвы, ни мыла, ни галстука, ни шнурков, ни ремней, ни часов — вообще ничего из того минимума, который необходим любому человеку. Над дверью с прорезью (кормушкой) горела одинокая лампочка без стекла в железной сетке. От унитаза изрядно воняло.
338
Изолятор на ул.Каляева, 6 (старое название), был очень старым, давно не ремонтировавшимся, и в нем все было ветхим, ржавым, дурно пахнущим. В день ареста Арик был одет в плащ, серый в клеточку костюм-тройку и в черную рубашку с галстуком. Поскольку матраца и белья не выдали, Арик свернул плащ под голову и улегся на деревянные доски металлической койки. Несмотря на смертельную усталость, сон не шел. Арик в уме просматривал минувший день. Больше всего ему было стыдно за свой вид в наручниках во время обыска в офисе друзей, которые разрешили ему там работать. Это происходило на глазах всего коллектива этой фирмы, где работали одни только женщины. Прошло около двух часов, пока Арик задремал. Было холодно даже в одежде. Ноги в туфлях отсырели и отекли. Мучительно хотелось стать под душ и вымыться. Арик спал не более часа. Потом встал, разделся и постарался вымыться без мыла, насколько это удалось. Вытереться было нечем. Арик натянул на себя белье, рубашку, жилетку, брюки. Снова улегся на доски, но уже без обуви и прикрыл пиджаком ноги. Как ни странно, стало легче, несмотря на мокрое тело. Пока он пытался освежиться, в глазок заглянул надзиратель, привлеченный плеском воды. В шесть утра кормушка открылась с громким металлическим лязгом, и надзиратель протянул Арику завтрак: что-то мутное в тарелке и кружку кипятка с куском хлеба. Арик есть не мог. Он уже вторые сутки не чувствовал ни голода, ни жажды, ни желания сходить в туалет. В организме что-то замкнуло. Арик оставил завтрак на полу возле кормушки. Надзиратель заглянул, потребовал отдать ему кружку и миску назад. Арик отдал все вместе с едой. Надзиратель забрал завтрак и, молча, удалился. Сквозь запертую дверь было слышно, как меняется дежурный наряд, как начинается обход новой смены. Очередной дежурный сержант откинул кормушку, заглянул, сказал: — Ну, здравствуй, новенький. Арик не ответил. Надзиратель ухмыльнулся и ушел. Арик сделал несколько физических упражнений и приседаний. Стало теплее. Весь последующий день он тоже не ел — просто не мог. Не было никакого аппетита. Его никто не беспокоил, кроме дежурных, разносивших и убиравших еду. Арика очень тревожила мысль о Юле и ее состоянии в связи с этим чрезвычайным происшествием. Ему было очень неловко и стыдно перед ней не за то, что с ним произошел этот абсурд, а за то, что у нее забрали загранпаспорт и другие документы. За то, что она теперь должна искать адвоката, хлопотать, заниматься его проблемами вместо того, чтобы готовиться к командировке в Германию. Арик отчетливо понимал, что если Юля не захочет ему помочь, то вообще надеяться ему в этом чужом городе больше не на кого. Он ясно представлял себе,
339
что их с Юлей пока не связывают никакие юридические отношения, а то, как она воспримет произошедшее экстраординарное событие, было еще неизвестно. Арику было понятно: в случае, если Юля откажется ему помогать, у него не может быть и не будет никаких претензий, поскольку претендовать на ее помощь он никакого морального права не имел. Вся предыдущая жизнь научила его тому, что в таких вот нестандартных обстоятельствах люди могут повести себя по-разному. И обижаться на это никак нельзя — так устроен человек. Вторую ночь Арик тоже почти не спал. Под утро камеру открыли, и в нее втолкнули какого-то кавказца. В этот момент Арик сидел на койке. Новичок поздоровался, протянул руку, представился:
— Меня зовут Тимур.
— А меня Арон, — ответил Арик.
— Ты что, еврей? — спросил вошедший с легким акцентом.
— Да, а что?
— Да ничего, даже хорошо, не с идиотом каким-нибудь посадили, — ответил Тимур.
— Откуда ты? — спросил Арик.
— Из Грозного, приехал сюда лет 5 назад.
— Чем занимаешься в Питере? — спросил Арик.
— У нас с братом кафе на метро «Елизаровской». Бывал там?
— Конечно бывал, но в кафе никакие не заходил. Что с тобой случилось?
— Да ничего особенного: не заплатили участковому очередную взятку, вернее, опоздали заплатить. Он всегда приходит в третий понедельник месяца, а у нас дела шли плохо в сентябре, налички почти не было. Мы уже в октябре заплатили пожарнику, санэпидстанции, торгинспекции, а вот на участкового денег не хватило. Попросили его подождать до следующего месяца, так он ждать не захотел, подбросил в кафе наркотик, вызвал ОМОН, меня повязали, брата оставили, чтобы он меня теперь у них выкупил. Теперь ему надо собрать деньги и участковому, и ОМОНУ, и этим уродам здесь в ИВС (изолятор временного содержания). На всю эту банду столько надо, что придется нам залезть в долги на год вперед. Но земляки помогут, выручат. Однако мне придется тут пару дней перекантоваться, пока брат деньги соберет. А тебя за что? Арик чрезвычайно схематично изложил ситуацию, не упоминая о том, что он пенсионер МВД.
— А ты действительно не заказывал этого твоего…, как его? — спросил Тимур.
— Действительно, я ничего не знал и не видел никого из этих людей целый год, — ответил Арик.
340
— Ну, раз ты не при делах, то разберутся, но это потребует времени и денег. У тебя есть деньги?
— Да нет у меня денег.
— А могут назначить виноватым тебя, чтобы никого другого не искать. У них это запросто, — развивал тему чеченец.
— Послушай, Тимур, — обратился к нему Арик, — если ты тут недолго пробудешь, может быть, ты позвонишь моей женщине, у которой я живу? Мне нужна передача: туалетные принадлежности и нужен адвокат. Больше ничего не надо. Ты запомнишь номер телефона?
— Конечно, друг, какой разговор. Говори, я запомню. А ты, когда выберешься отсюда, приходи к нам в кафе. Оно называется «Магнолия». Потом расскажешь, как все прошло.
Арик продиктовал номер телефона в квартире Юли. Он сомневался, что звонок она получит быстро, но выбора не было. Через сутки Тимура освободили. Перед уходом он повторил вслух номер телефона и обещал позвонить Юле обязательно. Как показала жизнь, свое обещание он сдержал.
Только после этого звонка Юля узнала о том, где находится Арик , что нужно ему передать и что вообще нужно делать. Целых четыре дня она была в полном неведении. На ее вопросы в милиции ответов не давали. Арик снова остался один.
Октябрь 1998 года
В конце третьего дня пребывания в изоляторе временного содержания (ИВС) Арика вызвали на допрос к следователю. Гаврилов не поздоровался, сидел в допросной комнате и делал вид, что читает документы. Не дожидаясь приглашения, Арик сел напротив него на прибитую к полу скамейку. На столе лежала папка с его именем, с номером его дела и с жирной красной полосой на обложке. Там же в правом верхнем углу стоял резиновый штамп «На контроле Генпрокуратуры СССР». «Ого, высоко летаю», — подумал про себя Арик.
Гаврилов оторвался от документов и тяжелым взглядом посмотрел на Арика:
— Ну, будем признаваться или как?
— Или как это как? — ответил Арик вопросом на вопрос.
— Да так, — продолжил следователь, — что по этой статье 105, часть первая, через 30-ю вам «корячиться» до 15 лет строгого режима. Вы же там, в этой системе, служили и знаете что почем.
342
— Ну и что с того, что я знаю? — ответил Арик.
— Я же ни в чем приписываемом мне вами не виноват. Докажите, если сможете, но на мою помощь не надейтесь. И прессовать меня не пытайтесь — не получится, товарищ следователь.
— Я вам не «товарищ», — заартачился Гаврилов.
— А я еще не осужден и гражданских прав не лишен, так что потерпите, товарищ следователь, — очень зло ответил Арик.
— Ладно, даю вам еще пару дней на обдумывание, Губенко, а потом посмотрим, как вы запоете.
— Глупостей не говорите, — ответил Арик и замолчал.
Гаврилов помялся, не зная, что сказать еще, и нажал на кнопку вызова конвоя.
— Свободен, — сказал он появившемуся в дверях милиционеру.
Из прошедшей в течение 20 минут встречи со следователем Арик понял, что у следствия на него ничего-таки нет. Он и раньше не очень переживал, понимая, что все с ним случившееся — это бред, и скоро это должно закончиться. Арика отвели не в его, а в соседнюю камеру, к его удивлению. Камера была побольше, и в ней стояло 4 койки. Там находились два человека. Эти двое разнились между собой, как день и ночь. Один был пожилой, какой-то скукоженный, прокуренный и пропитый. Все тело его было покрыто татуировками, насколько об этом можно было судить по полуобнаженным рукам и части груди, видневшейся из-под оттянутого воротника свитера. Второй же был, наоборот, очень солидный человек с хорошо ухоженными руками, ногтями, с модной стрижкой. Одет он был в приличный коричневый костюм с пуловером под пиджаком. На ногах новые туфли. Тогда как первый был в каких-то непонятного цвета мятых брюках, в старом линялом свитере с высоким горлом, в ботинках без признаков чистки. Арик поздоровался и прошел к второй от двери койке по левой стене, что стояла подальше от унитаза и была свободна. На двух других лежали матрасы с постелями. Арик разулся и сел с подтянутыми ногами на голые доски койки, спиной опираясь на холодную стену. Забирать из предыдущей камеры Арику было нечего, поскольку он уже три дня обходился без туалетных принадлежностей, другой одежды и вообще не имел ничего. Надзиратель занес в новую камеру его плащ. Это было все. — Кури, — предложил скукоженный. Сам он сидел с папиросой в зубах, положив ногу на ногу, и разглядывал Арика сквозь дым. Второй обитатель камеры лежал одетым поверх синего солдатского одеяла на своей постели и тоже поглядывал на новенького через очки. — Спасибо, не курю, — ответил Арик и надолго замолчал. Соседи начали разговор между собой, Арик к нему не прислушивался. Ни к чему это ему было. Он вспоминал в деталях свою встречу с Гавриловым и еще раз пришел к выводу,
343
что тому нечего было Арику предъявить. Это успокаивало и позволяло надеяться на скорое освобождение из изолятора. Еще при встрече в допросной комнате Арик посмотрел на часы Гаврилова. Тогда была половина десятого вечера 21-го октября. Теперь уже прошло не менее часа. Дверь камеры открылась, и надзиратель занес матрас и постель для Арика. Он молчал, Арик молчал, соседи тоже замолчали. Арик еще не успел постелить себе, как лампочка над дверью заморгала — это был сигнал ко сну. Свет не гасили никогда, но миганием указывали на время отбоя для заключенных. Вдоль дверей камер прошел дежурный, заглядывая в глазки и повторяя глухо: «Отбой, отбой». Арик разделся впервые за трое суток и лег во влажную казенную постель.
Утром после завтрака, к которому Арик снова не притронулся, ему принесли передачу от Юли: туалетные принадлежности, пару газет, спички, чай в пакетиках, немного колбасы, сыра, 4 крутых яйца, булку белого хлеба и пачку печенья. Арик перекусил и предложил сокамерникам. Они вежливо отказались и попросили Арика заказать в следующий раз сигареты. Мол, это разрешается передавать. И если он сам не курит, то хоть товарищам по несчастью поможет. Арик пообещал и снова лег на постель, но уже одетым. Соседи оживленно разговаривали между собой, причем постоянно пытались втянуть Арика в разговор: задавали вопросы об аресте, о биографии Арика, о семье, о детях. Арик насторожился. Отвечал односложно или специально пропускал их вопросы мимо ушей. Соседи поменяли тактику взаимной беседы, и Арик услышал, как татуированный стал рассказывать прилично одетому господину о своих 8-ми судимостях, о сегодняшней жизни на свободе, о случайных обстоятельствах, приведших к новому аресту. Арику окончательно стало ясно, что как минимум, один из сокамерников — «наседка», то есть специально подсаженный в камеру человек, работающий на оперативников, в задачу которого входит разговорить сокамерника, подозреваемого в тяжком преступлении, в результате чего оперработники получают нужную для следствия информацию. Люди, впервые подвергнутые аресту и заключению, как правило, не выдерживают столь тяжелой незнакомой прежде обстановки, процедуры обыска, унижений, личного досмотра, бытовых лишений и начинают «плакаться» первому встречному, будучи в деморализованном состоянии духа. Таким первым встречным и выступают «наседки». Но Арик был морально готов к этим вещам, поскольку за время его службы в колонии усиленного режима он знал о таких провокациях из первых рук. А если говорить откровенно, ему совершенно нечего было рассказывать сокамерникам, поскольку он абсолютно ничего незаконного не совершал и не знал за собой никого греха, а тем более — покушения на убийство. Так прошли еще одни сутки.
344
Утром четвертого дня Арика снова вызвали к Гаврилову. Тот был резок и зол. Не дожидаясь, пока Арик усядется на скамью, он объявил:
— Обвинение в покушении на убийство Ошеровского с вас снимается за отсутствием улик.
Он не сказал «в связи с отсутствием состава преступления», что было бы грамотнее и правильнее. Из формулировки постановления Арику стало ясно, что его продолжают подозревать, но отказываются от обвинения по статье 105-1 через 30-ю (попытка организации покушения на жизнь человека). Снимают это обвинение из-за процессуальных норм, а не потому, что признали Арика невиновным. Просто прошли положенные по закону трое суток, за которые они должны были предъявить доказуемое обвинение. Вот поэтому, не найдя улик и ничего другого, что бы подтверждало его вину, Арика не обвиняют больше по этой статье. Это означало, что Арика должны были освободить и извиниться. Но этого сделано не было. Гаврилов дал Арику расписаться под постановлением о прекращении уголовного преследования по упомянутой выше статье. На вопрос Арика о том, когда его освободят из-под стражи, Гаврилов, криво усмехнувшись, сказал:
— Дело ваше на контроле Генпрокуратуры, и никто не откажется от обвинения.
Произнеся эту загадочную фразу, следователь ушел еще до того как Арика отвели назад в камеру. Арик снова уселся на свою койку и погрузился в мысли, не отвечая ничего на вопросы сокамерников, которых, кстати говоря, никуда не вызывали за время их совместного проживания.
Все еще октябрь 1998 года
На следующее утро, часов в десять, Арика вывели в допросную комнату. Там за столом, на котором лежала уже знакомая Арику папка с его делом, сидела женщина лет 30-ти с лишним. Арик поздоровался. Женщина представилась следователем милиции по особо важным делам, по званию — капитан. Она проинформировала Арика, что ему заменили обвинение в покушении на убийство на хищение денежных средств в особо крупном размере, и вести это дело поручено ей — Елене Владимировне Матвеевой. Арик откровенно засмеялся, выслушав эту чушь, чем немало уди- вил следователя.
— Чему вы радуетесь? — спросила она.
345
— Да я не радуюсь, а просто смешно от того, как упорно вы, система, пытаетесь обвинить меня хотя бы в чем-нибудь, не желая просто отпустить невиновного.
— Так уж и невиновны вы? — переспросила следователь.
— Да, к вашему разочарованию, невиновен, — резко ответил Арик.
— Что ж, проверим и это, — сказала следователь.
— Проверяйте, — ответил Арик, отчетливо понимая, что его пребывание в застенках протянется еще долго.
Это чрезвычайно его огорчило и расстроило. Ему предъявили обвинение в хищении 2-х миллиардов неденоминированных рублей по статье 159-1, то есть в крупном мошенничестве. В разговоре с женщиной-следователем выяснилось, что после увольнения Арика из АНБ там похитили эти деньги. Подписывал новый директор, принятый на место Арика. Вот это было самым непонятным: как при отсутствии подписи Арика под платежным требованием на перевод этих денег со счета академии куда-то на другой счет, его можно обвинить в хищении, когда он там уже не работал и ничего не подписывал? Это был совершенный нонсенс, но, тем не менее, Арика обвинили в этом и пытались доказать. В ходе разговора с этой новой теткой Арик понял, что она совершенно «плавает» в материалах дела, в новом обвинении и вообще в ситуации. Но Арику ничего не оставалось, как расписаться в протоколе допроса. Он понял, что тут «вход стоит рупь, а выход — три».
Первый допрос длился не более получаса, и Арика возвратили в камеру, где к нему тотчас же подсел пожилой урка и начал приставать с вопросами по теме визита нового следователя, с советами, как себя вести и что говорить в дальнейшем. Второй сокамерник, как Арик окрестил его про себя — «директор», помалкивал и курил, наблюдая за ними двумя.
Послушав минут десять своего камерного «наставника», Арик громко и категорично сказал:
— Слушай, утка подсадная, я в твоих советах не нуждаюсь, это раз. Второе — мнение вас обоих о моем деле и моей ситуации меня совершенно не интересует. А в-третьих, я настоятельно советую вам обоим заткнуться и не приставать ко мне с вашими разговорами. Они меня не касаются. Поняли? Запомнили? Все — заткнулись!
Сокамерники оторопели. Они совершенно не ожидали такого спича и резкой отповеди со стороны «необстрелянного» заключенного. «Директор» кивнул старому, и они, отойдя к кормушке, повернувшись к Арику спиной, о чем-то начали шептаться. Арик не прислушивался, но на следующий день старика из камеры забрали совсем, что лишний раз убедило Арика в том, что тот был подсадным. «Директора» оставили. У него действительно было какое-то обвинение. Арик по-прежнему не начинал сам разговора, не отвечал на вопросы соседа, обменивался только репликами относительно внутренних бытовых вопросов.
346
Авраам Шейнкман
Новый следователь приходила каждый день. Но теперь ее визиты не проходили без участия адвоката, которую нашла Юля через общего приятеля Славу, который был знаком с Ариком по попыткам создать совместный бизнес после увольнения Арика из АНБ. То есть Арику начали помогать малознакомые люди, на помощь которых он никогда бы в нормальной жизни не рассчитывал. От адвоката Арик узнал, что никаких доказательств какой-либо виновности Арика у следствия нет. Но они, испугавшись громкого дела с Ошеровским, а также отчитавшись наверх и в прессу об аресте основного подозреваемого (Арика), отрезали себе путь к отступлению и теперь будут, защищая честь мундира, мурыжить Арика в тюрьме и пытаться что-то «нарыть». Такая ситуация Арика совершенно не устраивала и, по совету адвоката, он перестал разговаривать со следователем, если адвокат не приходила или задерживалась. Тем временем, следователь рассылала запросы об Арике: где родился, где учился, где работал, где служил и так далее. Торопиться ей было некуда, в отличие от Арика. Наконец, на 8-й день пребывания под стражей, Арика небритого, немытого, помятого, в грязной обуви вывели из здания изолятора и повели в наручниках через улицу в здание напротив. Впервые за неделю Арик глотнул свежего, пахнувшего дождем воздуха и удивился тому, что у воздуха есть запах. Его сопровождали два вооруженных милиционера. Арика привели на второй этаж старого кирпичного дома в кабинет какого-то полковника милиции — начальника следственного отдела, которому подчинялась Матвеева. В просторном кабинете находился сам полковник в гражданской одежде, сидевший за письменным столом и делавший вид, что пишет. Справа от него у окна расположились Матвеева и еще какая-то их сотрудница. Слева от стола уселся толстый человек, тоже в гражданском. Конвойные милиционеры остались в коридоре. Арика усадили прямо напротив стола начальника у противоположной стены на расстоянии около 4-5 метров. Возле него по сторонам не было никого. Наручники не сняли. Все трое, молча, рассматривали грязного, измятого Арика, который, после восьми дней пребывания в антисанитарных условиях, был сам себе противен. Адвоката в кабинете не было, и это Арика сразу насторожило. Он про себя решил ни на что не соглашаться и ни на какие приманки не клевать. Как показала последующая беседа, Арик правильно оценил ситуацию. После 5-7 минут молчаливого рассматривания, хозяин кабинета обратился к Арику по имени-отчеству и сообщил о своей должности и звании. Остальных присутствующих он не представил, да Арику было, в принципе, все равно кто они такие. Полковник начал медленно излагать ситуацию, в которой оказался лично Арик и они все — те, кто обязан был по служебной необходимости доставлять-де Арику такие неудобства и причинять страдания моральные и физические. Арик молчал и слушал попытку полковника расположить его к раз-
347
говору, прекрасно понимая, что это просто увертюра и ничего не значащие слова. Потом следователь перешел к тому, что Арик наверняка в чем-нибудь виноват, что они, следователи, все равно докопаются и докажут, и что Арик напрасно все эти долгие месяцы будет находиться под стражей и мучиться в заключении. И не лучше ли Арику самому все рассказать и тем самым ускорить весь процесс следствия, а уж он, начальник следственного отдела, тут же отпустит Арика домой до суда под подписку о невыезде. Полковник замолчал. В кабинете повисла тишина, которую никто не нарушал. Арик решил разговор не поддерживать совсем. Но из речи главного следователя он отчетливо понял снова, что у следствия на него нет абсолютно ничего, и им, следователям, трудно. С одной стороны, Арика надо отпускать, поскольку предъявить ему нечего, а освобождать нельзя, потому как начальство еще более высокое не велит, и опять же дело на контроле Генпрокуратуры. Хотя дела-то нет, и вины не просматривается. Но как все в России знают: «Был бы человек, а дело найдется!»
— Ну, так что вы решили? — спросил полковник.
— А что мне решать? — ответил Арик.
Вы докажите мою вину, которой нет, а я вам в этом не помощник.
— Значит, не договорились? — констатировал следователь.
— В таком случае, завтра вас этапируют в «Кресты», и вам придется посидеть.
— Что ж, я посижу и посмотрю, что вы мне сможете предъявить. Мне не в чем признаваться, я ни в чем не виноват, — нагло и уверенно ответил Арик.
Его увели назад в в изолятор и снова в наручниках пешком на глазах прохожих. Но Арику было все равно, и он наслаждался эти 10-15 минут свежим воздухом. Он сам себе удивлялся: своей стойкости и уверенности в себе. Но в голове висела одна горькая мысль: «Я попал, и надолго!»
29 октября1998 года
В 4 утра Арика разбудил дежурный милиционер. Нужно было ждать этапа в «Кресты». Ни о каком завтраке речь не шла. Арик ехал в том, в чем был арестован, да еще добавился маленький сверток с зубной щеткой, пастой и мылом без мыльницы в куске грязной старой газеты. Больше ничего у него не было. День занимался пасмурный, сырой, дождливый — под стать настроению Арика. Пришлось ждать в маленькой комнате у входных ворот изолятора больше 3-х часов. Арик был один. Никого больше в этот день не отправляли.
348
Стульев не было, и Арик стоял, подпирая стенку, все это время, иногда прохаживаясь, чтобы размять затекающие ноги в грязных носках и сырых туфлях. Автозак — автомашина для перевозки заключенных — был уже полон, когда Арика туда поместили. По приказам и инструкциям МВД бывших сотрудников МВД, прокуратуры, ФСБ, судов должны перевозить и содержать отдельно от других арестантов. Но в случае Арика этим пренебрегли. Как выяснилось впоследствии, следователь Гаврилов, мерзавец, специально не поставил на дело Арика специальную отметку о том, что он является бывшим сотрудником МВД, тем самым обрекая Арика на очень серьезный риск для его жизни в уголовной среде. Этот негодяй не смог предъявить Арику обвинение, и таким гнусным образом попытался отыграться на невиновном. Внутри машины уже находилось 11 человек. Арик оказался последним. Больше 12-ти автозак не вмещал. Внутренность кузова была перегорожена стальными решетками для перевозки особо агрессивных преступников. Но в этот раз все двери были только прикрыты, замков на них не было. Этот автомобильный этап собирал арестованных по разным районным изоляторам временного содержания (ИВС). Все курили, хотя формально это запрещалось. Один сопровождающий вооруженный милиционер сидел в кабине, а двое в кузове. Ехать было недалеко, только проехать по Литейному проспекту и пересечь одноименный мост. Здание тюрьмы находится на левом берегу Невы все последние 110 лет. Милиционеры конвойного взвода выскочили первыми и совместно с дежурным нарядом тюрьмы — прапорщиками и сержантами внутренней службы образовали коридор, по которому должны были проходить выгрузившиеся из машины арестованные в положении «руки назад». Наручников в этот раз на Арика не надели. До здания от машины было не более 20 метров. Арик в колонне был первым, поскольку заходил, вернее, забирался в высокую машину последним. В цокольном помещении здания тюрьмы горел тусклый электрический свет. Кроме той группы, с которой прибыл Арик, в тесном коридоре вдоль стены стояли еще другие люди, привезенные другими автозаками из области и районов Петербурга. Минут 15 все выстраивались вдоль стены, а дежурный наряд возился с кучей сопроводительных дел, имевшихся на каждого арестованного. Наконец началась перекличка и первичная сортировка по камерам ожидания. Арика с группой молодых парней втолкнули в маленькую, не больше 6 квадратных метров камеру. Там уже находились люди, привезенные ранее. Вместе с той компанией, в которой находился он сам, Арик насчитал 23 человека, которые могли только стоять, тесно прижавшись к трем стенам и друг к другу. Возле 4-й стены располагалась параша, то есть унитаз солдатского образца — отверстие в полу в бетоне. То есть «очко» — классический российский сортир.
349
Все бы ничего, если бы очко было чистым. Но вокруг него лежали старые слои испражнений, обильно политые мочой, и все это жутко воняло. Совершенно нестерпимо было находиться так близко, но выхода не было. К этому обстоятельству еще нужно прибавить то, что по тюремным зековским правилам нахождение вблизи параши автоматически зачисляет человека в «обиженные», то есть в число людей второго сорта. Поэтому все 23 арестанта давились, потели, воняли, еле держались на ногах, но изо всех сил стремились пробиться к любой другой стене, чтобы прислониться к ней и иметь точку опоры для многочасового ожидания в стоячем положении. Люди расположились плечами к стене и лицом друг другу, что само по себе было неприятно. Но скотские условия содержания подразумевались для арестованных изначально, хотя никто еще не был из них осужден, никто еще юридически не мог быть назван преступником. Но система равняла всех. Около четверти часа было тихо, только слышно было тяжелое, дурно пахнувшее дыхание людей и ощущалась сильная вонь от грязной одежды, от немытых тел, от мокрой обуви и одежды. Все присутствовавшие провели перед приездом по одной-две и более недель в ИВС районов, и никто не мылся и не менял одежду. Можно представить, какое было амбре в крошечном помещении, где стояли 23 человека. Начались разговоры, закурили. Нечем стало дышать вообще. Молодые парнишки все намеривались обменяться информацией. Арик понял, что среди них были члены молодежных банд. С первой минуты Арик находился в самой гуще настоящей уголовной среды. Это было очень опасно, если бы случайно выяснилось, что он — бывший сотрудник МВД. Зарезали, задушили бы за 5 минут, и никто бы ничего не узнал. Тщедушный молодчик лет 18-ти начал опрашивать находящихся в камере о статьях, за которые людей арестовали. Арик неплохо помнил номера статей Уголовного кодекса еще со времен учебы в Рязанской высшей школе МВД и про себя оценивал эту группу зеков. В массе своей арестованы были люди за кражи, за наркотики, за хулиганство. Когда пацан добрался до Арика со своим вопросом и спросил:
— А тебя, отец, за что захомутали? Арик ответил:
— По сто пятой, части первой — за убийство. Публика притихла.
— А по тебе и не скажешь, — произнес пацан.
Стоявшие вблизи Арика слегка подвинулись — из уважения к его статье. Арику стало про себя смешно, но виду он не подал. Стоять и мучиться пришлось около 3-х часов, пока тюремщики разбирались с вновь прибывающими. Как всегда в жизни, Арику неслыханно «повезло» — он угодил в «Кресты» в тот день, когда питерская милиция проводила операцию «Путина» и отловила и завезла в тюрьму сразу более тысячи человек.
350
Удовольствие стоять и ждать своей очереди на медосмотр, на помывку, на распределение по камерам для отсидки длилось в общей сложности около 10 часов. Из вонючей крохотной камеры Арика вывели в длинный коридор, который протянулся вдоль всей наружной стены тюрьмы параллельно реке. Коридор был плохо освещен. Задержанные стояли вдоль наружной стены, а напротив расположился толстый майор —дежурный (ДПНСИ — дежурный помощник начальника сизо). Он сел за маленький стол. Слева от него на полу высилась большая стопка картонных папок — сопроводительных дел на каждого человека. Папки лежали в хаотичном порядке. Людей было очень много, и прапорщики выстроили всех в три ряда. Названный должен был выйти из строя, подойти к столику и ответить на какие-то вопросы, после чего его заводили в расположенную там же рядом дверь на медосмотр, а затем в душ. Шло время, но Арика не вызывали. Он простоял в коридоре еще около 3-х часов. Никто не знал точного времени, но явно была уже вторая половина дня, и дело шло к вечеру. Арик слегка начал нервничать, и в голову полезли разные нехорошие мысли. Он понимал, что попадает в гущу уголовников и, если информация о его прошлом просочится, то дольше одной-двух ночей он не проживет. Когда в коридоре оставались около 15-20 человек, уставший майор выкрикнул фамилию Арика. Вызывал он всех только по фамилиям, но если попадались однофамильцы, то тогда называлось и имя для уточнения. Пока Арик подходил к столу из дальнего угла коридора, где он стоял все это время, майор куда-то отлучился, и за стол сел прапорщик. Он уточнил все данные Арика. Пока он задавал свои вопросы, Арик подумал, что даже хорошо, что в коридоре осталось мало людей, и никто его не услышит. Закончив отвечать, Арик слегка наклонился к столу и тихо сказал:
— Я бывший сотрудник. В это время вернулся майор. Прапорщик ему передал эту информацию. Майор взял дело Арика, внимательно посмотрел на его обложку с обеих сторон и зло произнес:
— Что же они, бляди, не пометили дело? Опять прокуратура?
Потом он негромко сказал Арику и прапорщику одновременно:
— Ну, ты мойся сейчас со всеми, а потом отделим тебя, но нам это надо уточнить. Разберемся после. Иди, давай, к врачу.
— И поставил отметку на папке. Арик вошел в указанную дверь. Там сидел военный врач в белом халате поверх формы, как это всегда заведено у военных врачей. К удивлению Арика, он подробно расспросил его и внес сведения в карточку. Затем Арик попал в предбанник, где разделся догола и завязал свою одежду в узел, который забрал сержант и унес в другое помещение. Так поступали со всеми. Арик с трудом протиснулся в душевую кабину, где уже мокли, а не мылись человек 10/
351
Мыться было невозможно, поскольку на всех десятерых был крошечный обмылок, и тюремщики дали каждому по 3 минуты на помывку. Арику очень хотелось вымыться после 10 дней пребывания в изоляторе, но это сделать было невозможно. Спиной к нему полоскался здоровенный парень с наколотой на спине православной церковью с пятью куполами. Арик понял, что у него пять судимостей. Рязанская школа научила Арика языку татуировок. И это было хорошо, чтобы понимать, кто перед тобой, и заранее знать, как себя вести. Единственный обмылок находился именно у этого парня. Парень явно задирался с другим, тоже внушительных размеров, хлопцем, но не имевшим таких знаков тюремного отличия. Арик обошел парня со спины и вышел из душа так и не помывшись. Получив кусок маленького вафельного полотенца, Арик нашел на скамейке свою развязанную одежду и понял, что одежду обыскивали за время его пребывания в душе. Это была нормальная практика. Арика очень выручало то обстоятельство, что у него не вызывало шока ни одно тюремное действие, поскольку он имел практику работы в колонии усиленного режима и знал это все давно изнутри. После так называемого душа Арик снова попал в коридор, снова в строй, но уже меньших размеров. Увидев на руке сержанта часы, Арик определил время — было уже 18 часов вечера. Хотя не кормили весь день, есть совсем не хотелось. Мимо строя, в котором находился Арик, прошел подполковник в сопровождении капитана и прапорщика. Они оглядели вновь прибывших, отошли в сторону и начали пролистывать папки с делами, которые прапорщик им подавал по очереди, смотрели на фотографии в делах, потом на стоявших людей и тихо переговаривались между собой. «Оперативники», — подумал Арик и, как выяснилось впоследствии, не ошибся. Когда подошла очередь папки с делом Арика с красной полосой и с надписью «на контроле Генпрокуратуры РФ», офицеры разом посмотрели на фото, а потом и на Арика. Прапорщик ткнул пальцем в значок, который ранее поставил майор, и что-то тихо сказал подполковнику. Тот посмотрел на Арика и поманил его пальцем к себе. Арик подошел. Подполковник молча показал ему на дверь в конце коридора и занялся следующими папками. Арик один без сопровождения прошел к дальней двери. За ней находилось дежурное помещение, где пили чай, шутили и весело ржали прапорщики и сержанты. — Эй, ты куда прешь? Пошел отсюда вон! — громко крикнул на Арика один из них. Арик остановился на пороге. Сзади его подтолкнул кто-то, и он увидел капитана из коридора. Тот провел Арика за барьер, за которым сидели две девицы в форме, и поставил его вдоль стены, отделанной лакированной рейкой, — типичный тюремно-колонистский дизайн. В дежурке стихли.
352
Через пару минут за Ариком пришел старший лейтенант и определил его в камеру на первом этаже эдания. В этом помещении был деревянный настил, на котором полулежали три молодых человека. Они тихо переговаривались и курили. Арик поздоровался и присел на ступеньку, ведущую к настилу. Старожилы камеры молча его разглядывали. Арик привалился спиной к стене и стал думать о том, куда его определят. То, что не в общую уголовную камеру — это было понятно. Уже легче. Из дальнейшего общения с соседями выяснилось, что эти люди именно уголовники, но первоходки, и сюда их определили оперативники, не сказав для чего. Примерно через час принесли слабый ужин. Арик есть не мог. Он так вымотался, что отдал свою порцию одному из парней. Пока соседи ели, Арик заснул сидя. Прошло более 16 часов, как он был, в полном смысле слова, на ногах: стоя, без воды, без еды, в дерьме, без туалета, в вони и табачном дыму. Голова болела.
Арика разбудили наутро и сразу вывели из камеры в какой-то предбанник. Он еле-еле передвигался, потому что спал полусидя, и тело, и ноги страшно затекли. Идти было больно и трудно. Арику скомандовали «руки назад» и провели в клетку, стоявшую посреди коридора на первом этаже. Арик присел на скамейку. Здание гудело. Отвратительно воняло тюремной баландой, раздавались команды, окрики, в воздухе висел сплошной мат, на котором разговаривали как заключенные так и охрана. Справа и слева от клетки-накопителя шли ряды железных дверей с кормушками в них — жилые камеры. Почти всюду кормушки были открыты, и в них торчали руки, лица, голые плечи, головы людей. Здание гудело как улей. Арик посмотрел наверх. Там были видны такие же точно этажи коридоров и камер — галереи, а по тюремному «галеры». В клетке находились люди в спортивных костюмах, с узлами, с пакетами, с вещмешками, с рюкзаками. Все чего-то ждали. Прошло около часа, и за Ариком пришел пожилой старший сержант — надзиратель, то есть контролер, по современной терминологии. Обитатели же «крестовских» камер называли их «цирикам». Арик заложил руки назад и по команде ветерана тюремной службы начал подниматься по стальной лестнице наверх. На пятой галерее (этаже) охранник провел Арика по мостику напротив и поставил возле камерной двери. Арик поднял голову. На двери висел номер 523.
353
29 октября 1998 года
На 5-й галерее все двери в камеры были выкрашены в темно-красный цвет корабельной краской и открывались наружу. Контролер заскрежетал и залязгал ключами, открывая камеру № 523. Арик вошел внутрь.
В нос ударил запах спертого воздуха, человеческого пота и еще чего-то неуловимо неприятного,
свойственного всем местам заключения, всем бетонным мешкам-камерам.
Надзиратель захлопнул за спиной Арика дверь и провернул ключ в замке.
Пока глаза Арика привыкали к полумраку камеры, кто-то бросил ему под ноги
белую тряпку, которую Арик ногой выпрямил и встал на нее обеими ногами. Так
было положено по тюремному укладу. Хорошо, что работа в колонии дала ему
необходимые знания о поведении в тюрьме. Хотя лучше бы их не знать. Но зато
он был подстрахован от ошибок, которые совершают большинство новичков и
имеют потом большие проблемы во внутри камерном быте.
Арик поздоровался громко, чтобы слышали все присутствующие. Опять же
по правилам, Арик назвал свое полное имя-отчество и статьи, по которым его
привлекают к уголовной ответственности. Правда, ему пришлось слукавить
и назвать статью, по которой его первоначально пытались обвинить, — 105-ю
через 15-ю, то есть за покушение на убийство, а потом уж назвал 159-ю.
Так ему пришлось поступить по двум причинам. Во-первых, «тяжелая убойная»
статья в уголовной среде придавала вес, а во-вторых, Арик не забыл, что в период пребывания в накопительной камере в компании с более чем двумя десятками
уголовников он уже сказал, что попал за убийство, и менять в своих словах было
ничего нельзя. В тюрьмах «за базар», особенно за ложный «базар» нужно отвечать
и очень жестоко. И несмотря на то что никого из находившихся с ним ранее людей
не было, искажать свои слова было ни в коем случае нельзя, потому что с кем-то из
этих людей любой человек из 523-й камеры мог пересечься в бане, в медпункте, на
пищеблоке, в коридоре или комнатах для допросов, в клетке-накопителе на этажах.
Зеки всегда интересуются друг другом, и в целях личной безопасности информация
о каком-то конкретном человеке должна быть одинаковой, должна повторяться,
иначе придется «отвечать за базар», то есть за неверные сведения о себе.
Глаза Арика уже привыкли к полумраку камеры, и он увидел 11 лиц, рассматривавших его пока что молча. В камере площадью 8 квадратных метров
были размещены с обеих сторон помещения по три яруса коек —«шконок» на
жаргоне. На самом верхнем ярусе с обеих сторон лежали по два человека, хотя
места там едва хватало на одного. Средние ярусы были еще пустыми. Их обитатели сидели внизу на нижних койках вместе с остальными жильцам этой камеры.
Их было еще 7 человек.
354
Сидевший слева с краю высокий худой, с серой кожей парень сказал Арику:
— Ты чего сюда приперся? Видишь, у нас битком, места не хватает, а тут
еще ты. Давай-ка стучись и скажи цирику, чтобы забирали тебя отсюда.
Арик промолчал и продолжал стоять у дверей на тряпке, держа свой
сверток под мышкой левой руки. Он понял, что начинается конфликт, и
внутренне приготовился к отпору. Оставалось понять, кто из старожилов
пойдет в атаку первым. С последнего места у столика, напоминавшего столик в
купе поезда, поднялся невысокого роста симпатичный внешне парень лет 25-ти.
Он боком протиснулся мимо сокамерников и встал в двух шагах перед Ариком.
Насмешливо, медленно оглядел его с ног до головы и зло произнес:
— Ты, дедуля, не туда заехал. Тебе ведь объяснили. Почему не просишься
назад? Вали отсюда по-хорошему! Ты понял? Больше повторять не буду.
Арик продолжал молчать, но примерился, куда бы врезать этому наглецу,
если придется. Было похоже, что выбора ему не оставили. Обоюдное молчание
повисло в воздухе на минуту. Парень слегка сгруппировался, и Арик понял, что
у соперника есть некоторый опыт, поскольку тот принял стойку каратиста. Это
скорее был психологический прием с его стороны, потому что в камере совершенно не было места для поединка. Но парень явно рисовался перед своими.
Странная вещь человеческая память! У человека есть память мозга, есть
память на запахи, на лица, на обстоятельства, есть ассоциативная память, а
есть еще память тела — память мышц. Многочасовые тренировки в Советской
Армии в команде «морских котиков», да и более поздние занятия рукопашным
боем уже в офицерской среде каким-то чудесным образом вспомнились в минуту опасности, и в тот момент, когда парень поднял правую ногу для сильного
удара, Арик уронил на пол свой сверток и ребром ладони правой руки нанес
сопернику удар по переносице. Этот удар должен был или вырубить надолго
наглеца, или убить. Других вариантов не было. Арик постарался бить не со всей
силы, чтобы не получить уже реальную статью за убийство. Парень упал навзничь, раскинув руки, прямо на колени к высокому.
Тот схватил стакан с водой и плеснул в лицо «страдальцу». Он не отреагировал и продолжал кулем сползать с колен на пол. Его уложили в проход на
пол между койками и начали бить по обеим щекам, пока он не замычал и застонал, приходя в себя. Справа, что-то довольно громко бормоча не по-русски,
поднялся чернявый хлопец ростом выше Арика и очень худой. Арик прислушался — речь парня показалась ему чем-то знакомой. Не сама речь, а звучание
языка. И вот опять-таки как не удивиться памяти!
Откуда-то само по себе у Арика вырвалось:
— Бача, ту биши! — и немного погодя. — Бефамайт! (Парень, ты сядь!
Пожалуйста!)
355
Это внезапно проявились несколько слов на языке дари — на одном из
главных языков Афганистана.
Парень опешил, но опустился на койку и спросил:— Ты был у нас дома?
Арик ответил:
— Ман бали джанг (Я был на войне).
Как только этот диалог состоялся, сгустившаяся атмосфера в камере как бы
разрядилась, и парень с серой кожей лица протянул Арику руку и сказал:
— Ты, отец, постоял за себя — молодец. Давай располагайся. Спать будешь на втором ярусе по очереди с Бабуром. Слушай, а как ты догадался, что он
афганец? Откуда знаешь их язык?
Тут в монолог вмешался Бабур и сказал на ломаном русском:
— Он у нас дома на война был. Он мне на нашем языке сказал.
— Меня Денисом Донским зовут, — сказал парень с серым лицом.
—
Я старший камеры. Тебе нужно вымыться, Михалыч. Ты сколько времени в
изоляторе провел? Давай, по-нашему, по-тюремному мыться будешь.
Арик прошел вглубь камеры, снял с себя опротивевшую грязную и сырую
одежду и такую же обувь. Сказал Денису, что теперь, когда завтра придет адвокат
и потом скажет жене, что нужно передать, то будет легче. Арика усадили на старый,
ржавый, но вычищенный унитаз, расположенный справа при входе в камеру. Дали
нагретую в ведре большими кипятильниками воду, дали кусок мыла, заложили пространство вокруг камеры по окружности половыми тряпками, и Денис, вооружившись простыми ножницами и простой бритвой, начал наголо стричь Арика.
После этой кустарной, болезненной и довольно продолжительной процедуры
Арик вымылся остатками воды, насколько это было возможно в таких жутких
условиях. Раковина с ледяной водой находилась в полуметре слева от унитаза.
В ней умывались, стирали, мыли посуду. В этот промежуток в полметра вошла проволока и веревочка, на которых вещи сушились после стирки, а также
крючок с матерчатой занавеской, которую задвигал тот, кто садился на унитаз по
естественной надобности. При этом необходимо было жечь спички или курить в
процессе отправления надобностей, чтобы хоть как-то заглушить запах, который
был ой каким неприятным от тюремной баланды!
Следующей чрезвычайно противной манипуляцией было натягивание на
себя грязной одежды без белья. Носки, трусы и майку Арик кое-как выстирал и
повесил сушить, где ему указали. Оказалось, что каждые 10 см веревки и проволочки были закреплены за конкретными лицами, и путать было нельзя.
Была уже глубокая ночь, когда Арик лег поверх одеяла в измятом и перепачканном костюме на голое тело, чтобы проспать свои 3 часа, которые ему
полагались в очередь с афганцем и еще одним мужиком.
Декабрь 1998
Несмотря на то что в камере 523 должны были содержаться бывшие сотрудники правоохранительной системы и спецслужб, туда же помещали и иностранцев. Так Бабур — афганский таджик попал под следствие за преступление,
связанное с попойкой в одной из квартир на улице Садовой, где несколько
напившихся афганцев выбросили из окна с четвертого этажа русскую девушку,
пришедшую к ним в гости. Девушка разбилась насмерть. Другой вопрос, зачем
она с подругами туда пришла и что они искали у этих дикарей. Но факт был налицо — труп.
Бабур был одним из выбрасывавших человека, то есть убийцей в полном
смысле слова. Первый суд его не освободил под залог, хотя его земляки собрали
требуемую сумму. Бабур вместе с другими афганцами, а также с вьетнамцами, китайцами торговал на вещевом рынке внутри «Апраксина двора», или в
«Апрашке», как говорили в городе. Квартиру они снимали. Причем не комнату
или несколько, а почти целую коммуналку, которых на улице Садовой и сейчас
еще полно.
Виновным себя Бабур не признавал, и поэтому его срок нахождения в камере
до суда был довольно долгим. Нанятый их общиной дорогой адвокат всячески
выкручивал руки прокурорскому следователю и старался развалить групповое
дело. Вместе с этим соседом Арика по камере в «Крестах» в других «номерах»
этой неуютной гостиницы находились еще два его подельника. Адвокат у них
был опытным и дело затягивалось.
Арик спал на шконке по очереди с Бабуром по 2-3 часа в сутки, как получалось. В камеру постоянно кого-то подселяли, кого-то переводили, судили, увозили, и часто бывало, что приходилось уступать свое место для сна еще какому-нибудь сокамернику. Понятно, в каком физическом состоянии находился постоянно
Арик при хроническом многомесячном недосыпании. Белье на матрацах, лежавших на шконках, было жуткого грязно-серого цвета, все в дырах после тюремных
стирок. Большинство подследственных, имевших семьи, получали белье из дома,
и свои простыни и наволочки приспосабливались стирать отдельно в тюремной
прачечной, договариваясь с рабочими прачечной, когда те обходили по очереди
этажи тюрьмы, раздавая старшим камер выстиранное постельное белье. Каждая
стирка каждому конкретному человеку стоила одну пачку сигарет. Столько же
стоила стрижка в парикмахерской тюрьмы, столько же стоили ножницы, взятые
на время у надзирателя-контролера-цирика. Нелегальная отправка письма стоила
гораздо дороже: 3 пачки сигарет как минимум, а если это было особо важное
для уголовного дела письмо, содержащее какие-то секретные от администрации
357
и следствия сведения, то цирик ехал на домашний адрес зека и отвозил письмо
лично в руки адресату. Он же привозил и ответы назад в тюрьму. За это он получал от 100 до 150 рублей. Доставка 3-4 таких писем в месяц давала заметную
прибавку к нищенскому жалованию сотрудника тюрьмы.
То, что это запрещалось, то, что это являлось прямым злоупотреблением
служебным положением, и было, по сути, должностным преступлением, на
это никто внимания не обращал. Все об этом знали: и зеки, и администрация
тюрьмы, но уволить было контролера легко, а вот нового найти на его место
было очень и очень трудно. Должность была не престижная, низшая в служебной иерархии, мало оплачиваемая. К тому же в тот год происходил перевод всех
сотрудников исправительно-трудовой системы из министерства внутренних дел в
министерство юстиции, и неразбериха была полная. Зарплата не выплачивалась
по 4-6 месяцев, с формой была умора: старая армейская зеленая-хаки вышла из
употребления, а новую форму минюста никто еще в глаза не видел. Донашивали
старую, но уже позволяли себе ее нарушать: ходили без галстуков, без ремней,
без петлиц, с неформенными шарфиками под плащ или шинель. Вакханалия была
полнейшая.
На должность контролеров принимали случайных людей, не прошедших
никого обучения, малообразованных, часто из неблагополучных семей, длительное
время пребывавших безработными. Эти люди шли работать в тюрьму, только
чтобы иметь хоть какую-то работу и право на бесплатный проезд в городском
транспорте. По своим морально-психологическим качествам, низким нравственным принципам и скверному образованию, они не очень сильно отличались
от сидевших в камерах. Поэтому между теми и другими сразу завязывались
взаимовыгодные, часто панибратские и откровенно коммерческие отношения.
Цирики проносили зекам водку, карты, деньги, оставляя себе договоренное заранее количество по тюремной таксе. Так, денег не доносили 50% от любой суммы,
водки тоже 50%, поэтому зеки меньше 2-х бутылок никогда не заказывали. А с
каждого блока сигарет из 10 пачек две оставались контролеру. Вот и посчитайте,
скольким камерам в неделю каждый надзиратель мог пронести запрещенных
предметов и сколько за это получить. Как правило, эта статистика составляла по
одной камере в день. Надо сказать, что на обслуживании у каждого контролера
находились строго закрепленные за ним камеры. Иногда цирики подменяли друг
друга в период болезни или отпусков. В такие периоды времени их доход возрастал вдвое. Разумеется, эти ефрейторы и сержанты рисковали. Ведь если они
попадались оперативникам за этим неблаговидным занятием, их могли осудить за
взяточничество и злоупотребление служебным положением. Но, по указанным
выше причинам, их почти не ловили. Офицеров-оперативников и режимников
было намного меньше по штату, чем контролеров, и они не успевали справляться
358
со своими служебными обязанностями по работе с подследственными и осужденными, отбывавшими свой срок в тюрьме. В лучшем случае пойманного цирика
вербовали в доносчики, заставляя подписывать обязательство «стучать», в худшем — просто увольняли. Но не судили никого, хотя законом это предусмотрено.
Что же касалось интимных встреч с женским полом, то тут ситуация была
сложнее и стоила намного дороже.
Во-первых, сотрудницы медицинской части тюрьмы — лейтенанты, фельдшеры и медсестры внимательно следили, чтобы такой крупный заработок не проходил мимо них. И часто в ночные дежурства к ним контролеры приводили «очень
больных» зеков, которые могли позволить себе заплатить 100 долларов за два
часа удовольствия. А иногда и 500 долларов за всю ночь, за 6 часов. Но такими
богатенькими были только чеченцы, ингуши и другие кавказские бандиты, которых
под следствием в «Крестах» было предостаточно. Каждый цирик, доставлявший
зека в медчасть туда и назад, получал с каждых 100 долларов по 25, а с каждых
500 долларов — по 50. За молчание. Таким образом, с помощью проституток в
форме любой состоятельный сиделец мог «разговеться» пару раз в месяц. У очень
многих таких клиентов устанавливались постоянные уже связи с медперсоналом,
и их приглашали по своеобразному графику. Понятное дело, что за покрытие
своих служебных грехов эти лейтенантши не отказывали и офицерскому составу.
Единственное, чего они требовали жестко, — это наличия презервативов у своих
клиентов. Но с презервативами в тюрьме было плохо, поэтому они одалживали
своим «пациентам» свои резинки, которые были у них всегда в запасе.
Во-вторых, за очень внушительные деньги, 750-1000 долларов, офицеры-оперативники могли организовать интимное свидание с женой в помещении
тюрьмы. Ну и, в-третьих, за сумасшедшие 3-5 тысяч долларов воровским
авторитетам доставляли проституток прямо в отдельные камеры на сутки-двое с
едой и питьем.
Такими возможностями и сервисом располагали «Кресты». Все продавалось,
все покупалось. Например, чтобы продлить себе прогулку вместо положенных 30 минут ежедневно до часа в день, с каждой камеры сопровождающему
контролеру отдавали по 3 пачки сигарет. За возможность помыться в бане не 15
положенных минут, а полчаса, такса была такой же. А чтобы получить у зекабанщика хорошее мыло, шампунь или чистую новую мочалку, надо было отдать
пачку сигарет. И надо заметить, что это всегда были только сигареты с фильтром
марок «Кэмел», «Парламент» и таких же других престижных и дорогих марок.
Всякие «Примы» тоже принимались, но уже в тройном эквиваленте, то есть,
если вдруг дорогих сигарет не было, то вместо одной пачки «Парламента» отдавали 3 пачки «Примы». Папиросы и другие сорта сигарет не имели хождения
практически совсем.
359
Именно поэтому Арик и другие некурящие мученики просили своих близких
класть им в передачи сигареты, спички (для гигиенических туалетных целей).
Количество сигарет, туалетной бумаги, мыла, печенья, крутых яиц, лимонов,
конфет, колбасы, сливочного масла, консервов, сгущенки, других продуктов и
спичек заказывалось родственникам с таким расчетом, чтобы из каждой посылки контролеры, проверяющие и досматривающие эти посылки перед выдачей
их страдальцам, могли оставить часть себе, то есть попросту украсть, что они и
делали с каждой посылкой. А если учесть, что вместо 4000 человек, которые
максимально должны были содержаться в «Крестах», фактически там находилось около 11500 человек, и каждый третий посылки получал раз в месяц, то
нетрудно посчитать, сколько и чего не доходило до каждого адресата. И не надо
забывать, что по правилам раз в месяц можно было передать одному человеку
посылку весом до 30 кг. Вот и прикиньте, какой источник дополнительного дохода к зарплате имел каждый военнослужащий, работавший на приеме посылок.
Вот там-то «текучки» персонала не было совсем. Там работали женщины-прапорщики по 15-20-25 лет на одном месте. Это была слаженная воровская
военная команда. Да она и сейчас там работает. Куда ж ей деваться с «хлебного»
места? А права зека? А деньги родных, порой на последние покупавших своим
мужьям, сыновьям, друзьям, братьям продукты и предметы первой необходимости? Что вы, это пустое!
Продолжение следует.
Иллюстрация: pikabu.ru
