Лариса Розина
«ШАГАЛ В ЮБКЕ» (О ПОЭТЕССЕ РАХИЛЬ БАУМВОЛЬ)
На земле, где всегда война,
Ночи созданы не для сна.
Ночью сердце — кровавый ком —
По дорогам бежит босиком,
По дорогам мчит колесом.
Ни вздремнуть, ни забыться сном.
Автор этих горестных и, увы, сейчас актуальных строк — замечательная поэтесса,
переводица, лингвист Рахиль Баумволь — около тридцати лет, до своей смерти в июне 2000
года, прожила в Иерусалиме. Ее вклад в идишскую, русскую и мировую культуру неоценим.
В Европе, США, Австралии ее стихи печатают на идише и в переводах. Во Франции ей
посвящена отдельная статья в Литературной энциклопедии. Ее портрет работы Фалька
находится в Третьяковской галерее. С ней дружили Мария Петровых и Самуил Галкин,
Роберт Фальк и Моисей Кульбак, Владимир Глоцер и Владимир Буковский. Ее высоко
ценила Анна Ахматова, которая, по свидетельству Лидии Чуковской, называла
ее «Шагалом в юбке».
Рахиль Баумволь писала на идише и по-русски. Стихи, написанные по-еврейски,
переводили Анна Ахматова и Мария Петровых, Самуил Маршак и Наум Коржавин, Рувим
Моран и Александр Кочетков. Она и сама переводила их: «Мне было очень легко
переводить свои стихи, потому что я могла относиться к автору безжалостно».
У Баумволь своя неповторимая интонация. Каждый поэт обречен на муки неравной борьбы
со своими предшественниками. Вечные избитые темы: жизнь, смерть, любовь, природа —
возможно ли сказать о них по-новому? При чтении стихов Баумволь кажется, что эта
коллизия ей неведома. Понимаешь (как же иначе?), что и у нее были груды черновиков и
десятки зачеркнутых слов, но поверить в это невозможно. Ее стихи органичны и
оригинальны, они как будто сами рождаются в ее душе, как печаль или радость.
Стихотворение «Осенний день», простое и совершенно понятное на первый взгляд,
поражает богатством внутреннего мира:
Лесок и поле — словно на ладони.
Все, все дорожки до конца ясны.
И есть полоска там, на небосклоне,
Прибереженная еще с весны.
На простеньком листе, сама простая,
Повисла капля, душу бередя.
Готовая замерзнуть и растаять,
Пригодная для снега и дождя.
О чем это стихотворение, являющее собой чудесный сплав метафоричности с
конкретностью? Только ли об осеннем пейзаже? Или еще о душе поэта, о глубокой
сопричастности природе, отзывчивости на впечатления бытия и способности
преобразовать все многообразие этих впечатлений в свой внутренний мир?
Таким же обманчиво простым оказывается стихотворение «Морозное утро». Нас вновь
поражает синтез метафоричности и реальности, постоянная готовность брать уроки у
окружающего мира:
Глядя на этот замерзший дымок,
Я набредаю на несколько строк.
В стихах Рахили Баумволь нет ни одного затертого, затасканного слова.
От тоски по тебе
Оголилась, как провод, душа.
От тоски по тебе
Запеклась, почернела любовь.
И от этой тоски
Я еще никуда не ушла,
Что ни мысль о тебе —
То к виску устремленная кровь.
Здесь чувство не обозначено, а дано. Слышишь биение живого сердца и поэтому веришь
каждому слову.
Стихи Рахили Баумволь поражают своим мастерством. Стилистика, лексика, синтаксис,
звукопись — все свежо, неизбито и незабываемо.
Эти хлесткие мосты тире // Через реки русского глагола («Марине Цветаевой»)
Затопив пороги всех бессонниц,
Разлилась могуче Сон-река,
В лодочке твоей большой ладони
В путь отправилась моя щека…
Стихи Баумволь лишены сомнительного подтекста, зауми и невнятицы, они — «словно на
ладони». Но ясность не означает упрощенность или прямолинейность. Поэт пишет так,
чтобы читатель «всё понял и сердца не напряг», в то же время оставляя ему простор для
сотворчества. Умение быть понятным и одновременно глубоким, делать читателя своим
соавтором — дар нечастый.
Родилась Рахиль Баумволь в Одессе 4 марта 1914 года и была ровесницей века — не
календарного, а «настоящего», как сказано у Ахматовой. Ее жизнь пришлась
на «ассирийское столетие», и судьба ее сложилась соответственно. Она всегда шла
нелегким путем, который в те страшные выморочные годы мог запросто привести «в никуда
и никогда». Ей приходилось плыть против течения: в условиях, когда многие писатели-
евреи искренне считали, что единственный выход для евреев в диаспоре — полная
ассимиляция, когда еврейство воспринималось как клеймо, а еврейские имена и фамилии
казались неблагозвучными и неэстетичными, Рахиль Баумволь самоопределилась как
еврейский поэт, кровно связанный со своим народом и своим языком.
Как говорят, я родилась в сорочке,
И та сорочка — мой родной язык.
Не принимая правил навязываемой ей сомнительной игры («Сулили злато, а не только
снедь, // Чтоб шубу согласилась я надеть, // Чтобы отдать сорочку согласилась»), она
неизменно отстаивала свою национальную идентичность, свои древние корни, свое
прекрасное библейское имя:
Но на книгах — моих творениях,
Нарушая обложек стиль,
Появлялось оно тем не менее,
Мое полное имя Рахиль.
Она выстрадала горькое право сказать: «Я плоть и кровь // Народа моего // Хулимого,
гонимого, // Хлебнувшего всего».
В СССР ее последние стихи на идише вышли в 1947 году. С тех пор ее, как и других
еврейских авторов, перестали печатать. «Мой народ, для кого я пою, // Разве знает он
песню мою?» — говорит она в посвященном Анне Ахматовой стихотворении «Прогулка».
В конце 40-х годов Баумволь стала писать и по-русски. К счастью, музам неведом
антисемитизм, и муза русской поэзии диктовала ей не менее завораживающие стихи, чем
идишская муза. Нет, она не стала culture schizophrenic, как называют англичане человека,
оказавшегося жертвой двухкультурья, она естественно и свободно существовала в обеих
культурах, в двух языковых стихиях, как и ее старший и младший современники —
Владимир Набоков и Иосиф Бродский.
Теперь она могла бы говорить со своим читателем без посредников, ведь настоящая
поэзия непереводима, и даже самый лучший перевод — всего лишь намек на чудо
оригинала. Но и на русском языке ее стихи стали выходить только в конце 50-х годов. Об
этом — стихотворение «К моему читателю»:
Не слышал меня ты не дни,
А годы. Но был терпеливым.
В разрыве меня не вини,
И не было это разрывом.
………………………………………
Напев нестихающий мой
Ключом пробивался сквозь скалы.
В 60-е годы это стихотворение в переводе Р.Морана читалось на литературном вечере в
Москве. Когда были произнесены строки «Кто нас разлучил, чтобы ты // Забыл мое слово
и имя? // Кто нашей хотел немоты // И сделал обоих седыми?» — весь зал встал.
Забрезжившая было в хрущевскую оттепель надежда на ослабление идеологического
пресса, на возможную встречу с идишским читателем не осуществилась. Тогда и
появилось горестное «Подмосковье».
Знаю я, как вымерзают почки,
Как морозом обжигает строчки,
Как сшибает зимний ветер с ног
В оттепель поверивший цветок.
Даже на русском языке ее стихи почти не печатались. В них не было ни сервилизма, ни ура-
патриотизма. Они никогда не писались на тему. В годы всеобщего ора, когда поэзией
называли нечто грохочущее на стадионах и площадях, ворожба ее лирики и жесткая
правда сатиры были не ко двору. Кому нужны были стихи о повисшей на листе дождевой
капле? О казенных похоронах Фриды Вигдоровой с пустыми речами тупых чиновников? Но
в «Детгизе», где неусыпный идеологический контроль был не столь силен, начали выходить
ее сказки. Мудрые и наивные, лукавые и смешные, эти дивные миниатюры и взрослыми
читателями воспринимались в то затхлое время, как глоток кислорода:
Заяц прибежал к старому зубру.
— Спасите, я пропал! Лиса пронюхала, где моя нора. Вернусь домой — она меня сцапает.
Останусь на ночь в лесу — загрызут волки. Что делать?! Уже темнеет, а мне
переночевать негде…
— Приходи завтра, — ответил старый зубр, — и мы обязательно что-нибудь придумаем
. В начале 70-х Рахили Баумволь вместе с группой еврейских писателей, в которую входил
и ее муж, известный идишский поэт Зиновий Телесин, удалось добиться разрешения на
выезд в Израиль. Там она получила заслуженное признание. Была награждена
несколькими литературными премиями. Опубликовала 15 книг. Блестяще перевела на
русский язык роман Башевиса-Зингера «Раб». Среди ее книг — серьезная лингвистическая
работа: лексикологическое исследование идишских идиом. Над этой книгой Рахиль
работала около 4 лет, анализируя, сопоставляя, придумывая смешные сценки и
остроумные диалоги для объяснения той или иной идиомы, ее изюминки. Труд этот стал
настольной книгой идишских литераторов и любителей идиша во многих странах. Эта
работа Рахили Баумволь — ее признание в любви к мамэ-лошн, ее ответ тем, кто относится
к нему, как к одряхлевшему прадедушке, на которого безжалостные правнуки взирают,
мягко говоря, с равнодушным недоумением, не желая признавать с ним родства и полагая,
что чем раньше он отправится на тот свет и будет позабыт, тем лучше. Не с этим ли всю
жизнь боролась Рахиль Баумволь? Ведь иметь идиш родным языком для нее
означало «родиться в рубашке». Ведь она завещала:
Я одного хочу: в мой смертный час,
Когда запнусь я на последней строчке,
Меня вы схороните в той сорочке,
В которой я когда-то родилась.
Стихи Рахили Баумволь читаются со светлым чувством, даже печальные, даже горькие.
Они рождены любовью к жизни «Со всей ее радостью, горем, тревогой // С ее
бездорожьем, распутьем, объездами, // С крутыми витками, с мостками над безднами, //
С ее тупиками, с ее перекрестками, // С пареньями взлетов, с паденьями жесткими…»
Еще в детстве ощутив ужас бытия (у нее на глазах убили отца, а ее, шестилетнюю,
сбросили с поезда), она тем не менее знала: и в трагическом мире есть красота, есть
счастье. Счастье писать стихи, смотреть в глаза любимому, ходить по траве, видеть
звезды, «вбирать в себя воздух и свет». «Мне повезло! Как только я проснулась, // Я утро
увидала…» — 1962 год. «Я как щенок обнюхивала жизнь, // То льнула к ней, то ей навстречу
мчалась…» — конец 80-х. «Подумать только! Я на свет // В конце концов явилась! //
Впервые за мильярды лет // Оказана мне милость. // И вот впервые мну траву, // И
воздух пью впервые…» — 1999 год (!).
Но в последних стихах преобладают трагические ноты. «Утешение и печаль» названа книга
на идише, вышедшая в Иерусалиме в 1998 г. «Пред грозным ликом старости своей»
озаглавлен цикл стихов, опубликованных в апрельском номере московского «Нового мира»
за 2000 год.
Конец ее жизненного пути был тяжек. Немощная, беспомощная, полуглухая, мучимая
одышкой и постоянными болями, она с трудом передвигалась по квартире, говорила еле
слышно и не всегда внятно, но оставалась при этом сильной духом, талантом и разумом.
Дарование ее не оскудевало до последних дней.
80 лет длился творческий путь Рахили Баумволь: с шестилетнего возраста и до гробовой
доски. Сколько громких поэтических имен кануло за эти годы в Лету! А к поэзии Рахили
Баумволь мы вновь и вновь будем возвращаться в часы раздумий о сущности жизни. Она
не наставляла, не проповедовала, не призывала, но когда пытаешься понять, зачем
человек появляется на свет и почему он умирает, хочется раскрыть книгу ее стихов. Они
дают надежду.
ИЗ НЕНАПЕЧАТАННОГО
***
Подумать только! Я на свет
В конце концов явилась!
Впервые за мильярды лет
Оказана мне милость.
И вот впервые мну траву,
И воздух пью впервые,
И вас в свидетели зову —
Вы тоже ведь — живые!
УМЕРШИЕ ДРУЗЬЯ
Нет их больше! В могилу сошли…
Я стараюсь не ныть, быть мужчиною.
Годовщинами их, как щетиною,
Дни мои до бровей обросли.
Их отсутствия злой пустотой
Мои ночи насквозь изрешечены.
В мою память они все вколочены,
И в крови у меня — их настой.
ВЕЧЕРНИЙ ИЕРУСАЛИМ
Посмотрите глазами олим
На вечерний Иерусалим…
Он лежит на холмах и долинах,
Как на темных верблюжьих спинах,
Ковром огней золотистых,
Изумрудных и аметистовых.
Где камней нависают груды,
Там стоят во весь рост верблюды.
Где простерлись в низинах тени,
Там верблюды легли на колени.
Чуть качают горбами верблюды,
Чуть дрожат жемчуга, изумруды…
ХОЛМЫ ИЗРАИЛЯ
Усечения, усечения,
Словно строки, бегут по холмам.
Это книга раскрыта для чтения,
Лишь местами доступная нам.
Не дошел еще смысл великий,
Что упрятан столетьями в ней.
Мы еще недостаточно вникли
В сложный синтаксис этих камней.
ИЕРУСАЛИМ ПОСЛЕ БУРИ
Иерусалим посолен снегом.
Был град. И тем не менее
По склонам золотисто-пегим
Бегут ручьи весенние.
И каждая стена, обтаяв,
Стеною плача сделалась,
И каждая скамья простая —
Скульптура черно-белая.
Вчера еще метель кружила,
Земля была что месиво.
Сегодня солнце засветило,
И птицам снова весело.
Иллюстрация: berkovich-zametki.com
www.languages-study.com/yiddish/baumwohl.html
